— Верно, — соглашаюсь я: мы их действительно составляем. А ещё должны оказывать психологическую помощь. Но почти никто этого не делает.

— Сегодня ты разговорчивее, — шутливо замечаю я. — Это первое, что я указал бы в отчёте.

Он изображает недовольную гримасу, а я внутренне радуюсь, что хоть в этот раз ирония сработала.

— Редко так бывает, — признаётся Марвин. — Обычно я предпочитаю одиночество.

— Что ж, ладно, — решаю я, пока не начался настоящий сеанс терапии. Он хочет правду, он её получит. — Думаю, твои родители остались на Земле или погибли во время Реньювинга. Ты растёшь в приёмной семье, скорее всего, один из родителей — человек, а другой — артифик новейшего поколения, вероятно, мама. И тебе это не очень нравится.

Лицо парня становится совсем бледным, и вновь бросается в глаза болезненность, которую я заметил при первой встрече.

— Всё так, — наконец-то реагирует Марвин и, видимо, получив достаточную порцию верной информации о себе, меняет тему: — Ты сказал, что есть образы, близкие сознанию многих людей. Но есть и другие?

Вопрос безопаснее предыдущих, поэтому я охотно на него отвечаю:

— Да, существуют видения, которые создаются сознанием конкретного человека.

— Ты мои ещё не видел. — Это не вопрос, поэтому я предпочитаю промолчать. — В более раннем возрасте мне диагностировали аутизм, — вдруг говорит Марвин. — Я смутно помню тот период, но уверен, что не ошибаюсь в диагнозе. Я всегда плохо переносил шум и большие скопления людей, любил уединение и одиночество. Сейчас мало, что поменялось в этом отношении. Но я начал разговаривать, а раньше с меня было не вытянуть лишнего слова.

В комнате вдруг становится душно. Я отодвигаюсь от виртуального кресла, словно так мне станет легче дышать, но Марвин продолжает:

— Я не люблю яркий свет, резкие звуки, а также изобилие электроприборов, ведь рядом со мной гаджеты иногда выходят из строя.

Виртуальное кресло барахлило ещё в прошлый раз, и даже сейчас, после стольких команд, которые должны были устранить ошибки, всё ещё глючит время от времени. Я пытаюсь убедить себя, что это лишь ничего не значащее совпадение, пока Марвин продолжает:

— Мне удаётся успокаивать других. Я даже могу облегчать чью-то боль.

Чувствую, как начинают дрожать мои руки, и поспешно опускаю их, чтобы парень не увидел моего волнения. Он замечает, однако остаётся спокойным и продолжает:

— Я был и остаюсь подвержен большому количеству аллергий. Терпеть не могу продукты с высокой концентрацией сахара, кофеина и ненатуральных добавок. Я не знаю, но может быть, попробовать вегетарианство?

Помню я хорошо эти особенности…

Не сразу понимаю, что вопрос Марвина не риторический: юноша смотрит на меня широко распахнутыми глазами и ждёт ответа. Мне отчаянно хочется сказать что-нибудь колкое и ироничное, что сможет развеять установившееся напряжение, но язык прирос к нёбу и не слушается. А дышать становится всё труднее.

— Зачем ты говоришь это мне? — наконец с трудом произношу я.

— Хочу разобраться в себе. Ты сказал, что визуализаторы едва ли могут потеряться в дополненной реальности, — говорит он. — Но что если это не единственная моя особенность, что если я действительно кристальный ребёнок?

Эти слова ударяют меня как будто физически, и я невольно отшатываюсь, но Марвин, прекрасно заметив это, всё-таки продолжает:

— Что тогда со мной будет в реальности? Разве я не подвержен тому, чтобы потеряться в виртуальных вселенных?

Я не знаю, что сказать. Хватаю ртом воздух, делая вид, что просто пытаюсь что-то ответить, но никак не найду подходящих слов. Тоже плохо, но не хуже, чем признаться, что я в шоке и не могу с собой совладать.

— Если это правда, что будет, когда приёмные родители узнают, что я не только создатель виртуальных миров? — задаёт следующий вопрос Марвин, и в его глазах отражается настоящий страх.

Я хватаюсь за этот вопрос, как за спасательный круг:

— Твои приёмные родители были против, чтобы ты погружался в выдуманную реальность, но разрешили это делать, как только выяснилось, кто ты. Если ты действительно… — я не готов произнести эти слова, поэтому под проницательным взглядом парня заменяю их более безопасными, — особый ребёнок, они и это примут. Со временем. К счастью, люди умеют долго жить.

Моя последняя фраза звучит до безнадёжности глупо, но это правда: удлинять свою жизнь человечество в буквальном смысле научилось.

— И моя долгая жизнь превратиться в службу кому-то влиятельному… — задумчиво произносит Марвин, обжигая мою душу правдой.

На этот раз мне совсем нечего ответить.

Мы молчим очень долго, а я так и не могу собраться с мыслями.

— Ты ведь уже встречался с такими, как я? — произносит парень так тихо, что смысл его вопроса доходит до меня спустя несколько секунд.

Мой взгляд почти испуганно бродит по худому лицу парнишки, по носу с горбинкой, белёсым волосам, бровям и ресницам, которые делают внешность такой необычной. Как и при первой встрече, большие светлые глаза смотрят на меня с любопытством и проникновенно, пока я вновь и вновь прокручиваю в голове, что виртуальное кресло барахлило с самого начала, да и экран рябил… Как я мог сразу не догадаться?..

Наверняка, моё лицо становится таким же бледным, каким кажется кожа Марвина. Если не ещё белее…

Избранный мальчик. Особый ребёнок, который жил и учился в специальной школе для таких же одарённых, как он. Тот, кто заговорил очень поздно, настолько, что у него успели заподозрить аутизм, тот, кто выводил технику из строя одним только своим присутствием, но умел облегчать боль других людей и был настолько умным не по годам, что оказался причастен к созданию станции… Один из спасителей человечества. Кристальный ребёнок.

— Твой брат, верно?

Я не в силах произнести ответ.

От него, будучи ещё совсем ребёнком, я узнал о предстоящей катастрофе. Он сломал судьбу невинной девушке и, хотя они встречались много лет, не сделал ничего, чтобы помочь ей перебраться на станцию. Он, убитый новостью о том, что наша мама так и не ступила на борт Тальпы, всё-таки остался тем же придурком, каким всегда был…

Я всегда находился в тени его славы, но если бы проблема была в этом… Я восхищался его умом, но презирал — за то, что он безропотно служит нашему отцу и правительству. Забавно, ведь он считал наоборот и не раз повторял мне: «Ты ведь любишь делать только то, что тебе велят. Ты не умеешь никого ни в чём убеждать». Разве он был не прав? Ведь убеждать я и правда не умею…

— В прошлый раз ты сказал, что не видишь сны, — голос Марвина возвращает меня к реальности. — Только воспоминания.

Я резко поднимаю взгляд. Думал, что, когда я произнёс эти слова, юноша уже крепко спал. Не успеваю об этом поразмыслить, как он продолжает:

— Тебя мучает то, что ты делал?

То, что я делал. Моё прошлое. Мои грехи…

Я молча поднимаюсь, дрожащими ладонями беру стакан воды и белую таблетку, протягиваю их Марвину, как и в прошлый раз.

— Пей, — велю я, и мой собственный голос кажется мне низким и грубым.

Парень сканирует меня большими светлыми глазами, вновь поджимает губы, как уже делал сегодня, но берёт таблетку и стакан из моих дрожащих рук. Он кладёт таблетку в рот и делает несколько больших глотков воды. Наши взгляды встречаются, когда он откидывается на спинку кресла.

— Уверен, сегодня ты увидишь самых страшных существ, живущих в моём сознании, — предупреждает парень спокойно, как ни в чём не бывало. — Они жуткие, намного хуже тех, кого ты уже видел. Неважно, какого цвета моя аура, — горько усмехается парень, а потом зевает, — со временем страхи наверняка любую её съедят.

Его слова, слишком философские для такого юного парнишки, восхищают и пугают меня одновременно.

— Но тебе, чтобы увидеть собственные страхи, даже не нужно пить таблетку и засыпать, — вдруг говорит он, заставляя меня сжать челюсти. — Встреча с прошлым — вот, что пугает тебя сильнее всего остального.