Но я так совсем не считаю, поэтому широко улыбаюсь, когда говорю без тени раскаяния:

— Разумеется.

Дана качает головой, усмехаясь в ответ, а потом, спустя несколько секунд, её лицо мрачнеет прямо на моих глазах.

— Дэн, я серьёзно, — тихо произносит она. — Будь осторожен.

Чёрные глаза прожигают меня, как будто видят на сквозь, и я произношу как можно убедительнее:

— Буду. В этот раз ничего тоже не произойдёт.

Получается хмуро и безнадёжно.

— Союз с пчёлами на территории Оскара Флореса. Что может случиться? — иронизирует Дана, грустно улыбаясь. — Кому поручено вести переговоры с этим засранцем?

Я молча смотрю на сестру, и она с шумом выдыхает.

— Конечно, тебе. Больше у Бронсона не нашлось верных людей? Даже Алан недотягивает?

— Его преданным слугам не доверяет Габриэлла, — честно говорю я.

Дана вновь складывает руки на груди, и только спустя некоторое время говорит:

— Ты же знаешь, что я думаю о том, что переговоры будешь вести ты?

— Да, — признаюсь я и добавляю, — поэтому не спрашиваю твоего совета.

Она издаёт нервный смешок.

— Разумно. Я бы тоже так поступила.

— Не сомневаюсь, — подтверждаю я под её пристальным и недовольным взглядом. — Ты обещала, что поедешь к Ньюту, если я позволю тебе помочь землянке собраться.

— Обещала, — соглашается Дана и опускает мои руки. — Так и поступлю.

— Я предупредил его. Он тебя ждёт. Послушай, генерал может и сказал, что моё поведение удовлетворительно, но отец никогда и никому не верит. Так что, Дана, пожалуйста…

Заглядываю в глаза сестры и отчаянно нуждаюсь в том, чтобы наконец рассказать ей всю правду… Её взгляд блуждает по моему лицу, будто она догадывается, что услышит нечто очень важное, только не представляет, о чём пойдёт речь. Однако в последнюю секунду я беру себя в руки и говорю другое:

— Пожалуйста, оставайся бдительной и не делай глупостей.

— Он чудовище, Дэн, — вдруг откликается сестра, словно догадываясь, что я хотел сказать на самом деле, но лишь отчасти… — Однако и наш отец. Я его дочь. Мне он не сможет навредить.

Это не так!

Но я заставляю себя кивнуть, хотя совсем доводы сестры меня совсем не успокаивают. Остаётся только надеяться, что отец никогда не покажет ей истинное лицо.

— Раз уж ты вспомнил, что сказал генерал, то стоит взять во внимание, что мне он твоё поведением назвал не удовлетворительным и оставляющим желать лучшего. Однако просить тебя не ввязываться в опасные истории и не совершать глупости, как я вижу, просто бессмысленно. На путь истинный тебя вряд ли возможно вернуть. Поэтому просто прошу: будь осторожен.

Сестра приближается, сокращая и без того маленькое расстояние, и заглядывает в мои глаза.

— Я не стану спрашивать, почему мой брат не рассказал бы мне о землянке. Вопрос звучал бы нелепо и слишком просто.

Во взгляде отражается столько чувств, которые разбивают мне сердце, что я способен произнести только одно предложение:

— Вот и не спрашивай.

— Надеюсь, когда-нибудь ты поймёшь, что мне уже много лет, и я могу сама о себе позаботиться, — тихо говорит Дана. — И надеюсь, в тот день мне будет не сто шестьдесят лет.

Я невольно улыбаюсь, но уверен, выглядит не радостно.

— Не надейся, — советую я.

Дана приподнимается, чтобы дотянуться до меня, и целует в щёку.

— Не оставляй меня на этой станции одну, — шепчет она и быстро отстраняется, пока моё сердце не разбилось, и осколки не попали в неё саму.

«Я не стану озвучивать, что ты для меня значишь. Но я надеюсь на твою рассудительность. Не оставляй меня одного. Не связывайся с ними». Когда Ньют Оутинс произнёс эти слова, чем-то похожие на просьбу Даны, моё сердце болезненно сжалось. Но сейчас оно колет ещё ощутимее…

— И больше не перекапывай все таблетки в аптечке. Так я быстрее догадываюсь, что ты и сам пытался найти замену сэмпе, но никакие другие лекарства не помогли. А если ты нуждаешься в отраве киборгов, значит, у тебя снова большие неприятности…

К сожалению, Дана слишком внимательна и проницательна, чтобы у меня был хоть какой-то шанс обмануть её. Поэтому, не желая усугублять её совершенно верные опасения, я просто молчу, и сестра уходит.

Ещё несколько минут я смотрю на собственное отражение, думая о том, что неприятности ещё только ждут впереди, а потом выхожу из ванной, но, увидев Габриэллу, замираю на пороге.

Я бы никогда не подумал, что в самых обычных водолазке и джинсах можно выглядеть настолько… притягательно. Чёрная обтягивающая одежда, контрастирующая со светлыми волосами и фарфоровой кожей, только подчёркивает рыжие веснушки, рассыпанные по лицу и шее, пушистые ресницы и идеальную фигуру с плавными изгибами.

У водолазки не слишком высокий воротник, однако он всё равно скрывает шею и тем более прячет родинку на ключице. При виде кулона я чувствую неуместное тепло, разливающееся в моей груди.

Часть волос собрана в небрежный пучок, а остальные пряди спадают на плечи и, несмотря на то что они закручены в крупные локоны, некоторые достигают пояса джинсов.

Родись я девушкой, то, наверное, мог бы убить за такую внешность, но я мужчина, мне тоже хочется убить, только вот не Габриэллу, а каждого, кто решит навредить хрупкому и беззащитному совершенству.

Она красива. И от её совершенства просто перехватывает дыхание. Но проблема не только в этом. Глаза — хоть сегодня и более приглушённого оттенка зелёного — всё равно кажутся неземными и, как только я останавливаюсь напротив, смотрят на меня открыто и доверительно. Так, будто я действительно могу помочь. И мне не нравится этот взгляд, ведь из-за него я хочу смотреть на девушку вновь и вновь…

Несмотря на напряжённую обстановку, я не могу не испытывать облегчения, что, стоило нам вернуться домой, как я заказал мангустины и орехи пекан, которые, как выяснилось на Нимфее, Габриэлла любит. Она была напугана раной Алана, но, когда он ушёл, несмотря на страх, впервые без смущения призналась, что голодна. Вероятно, исцеление Джонса далось ей далеко не так просто, как выглядело со стороны. Подозреваю, что всё время, пока я собирался, а потом говорил с сестрой, Габриэлла оставалась здесь, за кухонным столом, и, судя по тому, что она справилась не со всем, но с большей частью мангустинов и орехов, то действительно нуждалась в силах.

Девушка осматривает меня с ног до головы, а, когда наши взгляды встречаются, опускает свой, пряча за пушистыми ресницами. Теперь неземных глаз совсем не видно, а меня это совершенно не устраивает.

— К сожалению, я съела почти всё.

— Это замечательно, — честно говорю я, но совершенно ровным голосом, потому что молитва загнала все мои эмоции глубоко в грудь, где никто не сможет их отыскать — ни мои чувства, ни мои слабости, и Габриэлла вновь поднимает взгляд.

Её щёки покрываются милым румянцем, когда она, явно надеясь перевести разговор, спрашивает:

— Почему мы оба в чёрном?

Как и в тот миг, когда я впервые услышал её голос, он нежный, тихий и слабый, хотя слова девушка произносит чётко. Вопрос заставляет меня очнуться от наваждения, я подхожу к входной двери и беру с полки коробку, когда отвечаю:

— В Шахте все равны.

Габриэлла с интересом наблюдает за тем, как я возвращаюсь к столу, ставлю на него коробку и достаю новые чёрные кроссовки, которые в моей руке выглядят до нереального маленькими.

— Поэтому надевать нужно то, что сосредотачивает внимание только на лице.

Я опускаюсь на корточки, и, догадавшись, что нужно делать, Габи вытягивает ногу, а я надеваю правую кроссовку и завязываю шнурки, к собственному стыду, выуживая из сознания мысль о том, как жаль, что девушка сидит, а не стоит, как в прошлый раз: тогда бы она, вероятно, снова вынуждена была схватиться за мои плечи, чтобы не потерять равновесие и не упасть.

— Люди хотят почувствовать себя личностями, проявить себя, — продолжаю я, переходя к левой кроссовке, — а не демонстрировать то, чем обычно хвастаются. По крайней мере, владелец Шахты думает, что это важно.