— С Кристиной я поговорю потом.
— Знаю. Но потом не выйдет, — грустно улыбнулся зять, — она из тебя всю душу вытрясет и уже сегодня, и еще… — он нагнулся и шепнул мне на ухо: — будут слухи. Очень неприятные для Алевтины. Ты же этого не хочешь?
Виктор протянул руку и, не дождавшись согласия, засунул ладони обратно в карманы. Он никогда не умел общаться с девушками, и завоевал сестру не ухаживаниями, а декларацией стихов.
Но Тина не заметила этой неловкости, она робко улыбнулась и засеменила за неуклюжей фигурой моего зятя, скрывшегося в одной из дверей ресторана. Той, что была без таблички. На несколько минут мы остались одни.
— А что вообще произошло? — подала голос сестра.
— Маленькое недоразумение, — прощебетала Лера и попыталась обнять меня за плечи, но, встретившись с холодом в моих глазах, надула губы:
— Все еще сердишься? Андрюша, я же говорю, что случайно, хоть камеры наблюдения проверь, я сама чуть не упала. И я извинялась перед этой девчонкой. Неужели ты будешь злиться на меня из-за какой-то секретарши?
— Проверю, — процедил я, тогда еще не понимая, к чему приведет предложение Леры. Вот только камеры это будут отнюдь не ресторанные.
Сестра что-то сказала, пытаясь вырвать меня из задумчивости. Я не расслышал вопрос и переспросил. Она повторила. Кажется, Кристина, спрашивала, звонил ли я маме, ведь она с самого утра страдала от сильной мигрени. С самого утра последние шестьдесят лет.
Ответить я не успел. И хотя у меня было время, пока Тина приближалась к нам, я просто не смог открыть рот и выдавить из себя хоть одно предложение. Фразу или слово. Даже мычащие, ничего не значащие звуки, если бы вдруг от меня потребовалось сказать речь. Я просто молчал, наслаждаясь ее плавной плывущей походкой.
Она была… другой. В смысле, она всегда была другой, отличаясь от всех моих знакомых. Но в этот раз она отличалась даже от самой себя в привычном мне виде. Тина так умела. Пожалуй, сейчас я могу сказать, что только она одна и умела. Притягивала внимание всех окружающих, изменяла все вокруг, но оставалась верной себе. И хоть она надела платье в пол, ее образ снова не подходил под рамки установленного дресс-кода. И под рамки моей установленной жизни.
Я зачарованно следил, как она сняла пиджак, опасливо поправляя рукава с воланами. Красная ткань, едва ощутимо скользя по фигуре, струилась до самого пола. Только пальчики кокетливо выглядывали из за края юбки — уверен, что белые сандалии из грубой кожи тоже не были в списке правил Гринберга. Макс проследил за моим взглядом и ехидно улыбнулся одному ему известной шутке.
— Мне так неловко. Я надела это платье просто чтобы доехать в нем до офиса. Немыслимое неуважение к такой красивой вещи. — Она оттянула и без того пуританскую юбку так, чтобы та скрыла от меня даже кончики пальцев.
— Не в офис, домой. Но работу ты сегодня не вернешься.
— Никуда не надо ехать! Тина я совершил грубейшую ошибку, что с самого начала не пригласил тебя на свой день рождения и теперь исправляюсь. Останься, пожалуйста. Останешься? — Гринберг закинул ругу себе на затылок и растрепал волосы, отчего стал похожим на мальчишку. Придурковато-восторженного мальчишку в самом расцвете полового кризиса.
— Тина. Едет. Домой, — от меня не укрылись ни блеск в глазах Макса, ни то, как испуганно прижалась Алевтина к моему плечу.
— Ну, разумеется. — Макс театрально вздохнул. — Остаться здесь нет никакой возможности, я понимаю. Я все понимаю. Тогда компромисс. Сделка. Я прошу от тебя один-единственный танец, после которого лично найду самого доблестного водителя лимузина, который доставит принцессу домой. Что скажешь? — Тина беспомощно посмотрела на меня. Так, словно пыталась в моем взгляде найти повод для отказа. Или же спрашивала у меня разрешения, дать которое я ей, разумеется, не мог. Не потому что Тина мне не принадлежала. А потому что я физически не мог допустить, чтобы кто-то другой танцевал с нею. Кто-то кроме меня. — Не смотри на него так, крошка. Твой начальник не будет танцевать, даже если бы от этого зависела судьба человечества. Есть только я и твое платье, ну что, решишься или струсишь?
— Я никогда не трушу. — Тихо, но уверенно произнесла она и вложила ладонь в протянутую ей руку.
— Один момент. Это, если ты позволишь, надо убрать. — Дальше случилось невозможное. Какой-то театр, сыгранный ради одного только зрителя в зале — меня. Гринберг медленно снял и положил на стол зеленую заколку. Он осторожно распустил хвост, высвобождая на свободу водопад струящихся волос. Его пальцы бережно разбирали тяжелые пряди, как бы невзначай прикасаясь к полоске обнаженной кожи над ключицей. Пока наконец вся копна не рассыпалась по стройной девичьей спине. Черт, Барбрара, я чуть не взорвался от ревности, когда он трогал Тину. То есть, я помню, что выбрал, пригласил и пришел сюда с другой. Лерой, которая сидела за столом и, не скрывая азартного интереса, наблюдала за происходящим.
Но… не так, не здесь и, конечно же, не Гринберг должен был касаться Алевтины. И как только я понял, что должен немедленно остановить это безумие, этот цирк, как Макс объявил белый танец и подал знак музыкантам, чтобы сыграли что-то лирическое. Все, все сто человек разом замолчали и повернули головы в нашу сторону. Какой-то дурной сон. Когда ты не сделал домашнее задание или оказался голый посреди класса. Только гораздо, гораздо хуже.
Макс повел ее в центр полупустого танцпола, даже не дождавшись окончания предыдущей песни. В этой дерзости заключались весь он. Самоуверенный индюк.
Гринберг был… другим. Отличался всегда ото всех и в этот вечер от себя самого. Я с досадой смотрел на двух людей, которых не держали никакие условности. Такие разные, они слились в магии одного им подвластного ритма.
Боже, как же сильно они не похожи на нас. На этом чопорном вечере смокингов бриллиантовых диадем и мой друг, и моя ассистент не смотрелись странно. Или даже не так. Это мы выглядели слегка безумными и нелепыми на их фоне. Это я один…
— Глядя на то, как глупо это смотрится, начинаю понимать, почему Андрей не танцует. — Лера оттягивала ткань перчаток, чтобы как-то скрыть нервозность. Шлеп — резинка ударила по коже. Шлеп — снова по прежнему же месту. Шлеп — прямо мне по мозгам.
— Ну это не совсем так, — тихо заметила Кристина, глядя куда-то вперед.
— Мы с тобой смотрелись великолепно. — шепнул ей Виктор, а я снова вспомнил, что не один в зале. По меньшей мере, тут была сестры. И судя по ее внимательному взгляду, меня ждал неприятный разговор.
Плевать. Пусть думает что хочет, плевать на все. Я не лез, когда она привела в дом жениха, сейчас ее очередь вежливо промолчать.
С трудом заставив себя отвести взгляд от Тины и Макса, я уставился себе под ноги, слушая ничего не значащую болтовню, поглощенный только одним единственным желанием — держать себя в руках. Один танец. Один гребаный танец — и все закончится. Я тяжело сглотнул — выдержка и терпение никогда не были сильными сторонами моей натуры.
Время тянулось как резина. Как бесконечно длинная липкая жвачка. Я слушал, как музыканты пошли на третий куплет какой-то английской баллады и понимал, что еще пара нот и меня понесет на танцпол. Но дальше случилось то, отчего я не смог ни идти, ни двигаться. Будто в замедленной съемке я увидел, как Гринберг закружил Тину, и с ее ноги соскочила сандалия. Она мячом пролетела по паркету и закатилась под чей-то стул. Алевтина остановилась, не зная, что делать дальше и посмотрела на Гринберга. Тот галантно поклонился, отошёл в сторону, и вернулся обратно неся сандалию с таким видом, будто перед ним не дешевый дерматин, а хрустальная туфелька.
Он опустился на одно колено, поднял край ее платья и осторожно, проходя руками от ступни до щиколотки, надел на Золушку туфельку. Я потратил пару минут, чтобы рассказать об этом. В моей голове вся эта пытка заняла несколько часов. А не деле — секунды.
Тягучая волна напряжения прокатилась от кончиков пальцев, по рукам, вдоль тела, оседая и скапливаясь где-то внизу живота. Будто я сам прикасался к ней. Будто мои ладони ласкали шелковистую смуглую кожу, заставляя Тину вздрагивать и замирать.
