– А почему ты, Дина? Полонский – твой родственник?
– Аркадий Константинович – мой опекун, он мне – вместо отца. Они с Полиной Сергеевной меня из детдома взяли.
Дина насупилась, плечи ее приподнялись, а живое выразительное лицо стало угрюмым, словно она снова переживала свое нелегкое детство. Марина сочувственно смотрела на нее, но не нашлась, как ее утешить.
– Наверное, это очень хороший человек, – наконец сказала она.
Дина просияла, распрямилась.
– Что ты, лучше не бывает! Я часто из Москвы домой езжу, чтобы повидаться. Как приеду – так для меня и праздник. Я там друзей новых не завела, только знакомые, приятели. С кем Полонские семьями дружили – те мои друзья по жизни и остались. Жаль, редко видимся, поразъехались, кое-кто уже за бугром. А в нынешней тусовке все друг друга норовят куснуть втихаря. Скорее лопнут, чем похвалят. Знаешь, Марина, за все время только Олег и ты обо мне что-то хорошее сказали.
Дина не упомянула Машу, и Марина понимала, почему. Маша слегка недолюбливала Дину, которая понравилась Олегу и Тане Колокольниковой. Она как-то сказала сестре.
– Ты не сильно доверяй Дине. Она хитрая.
– Она – хитрая, а я какая? Простая, как «Пионерская правда»?
– Нет, ты – умная. А она – хитрая.
Сейчас Дина льстила Марине, ее заинтересованность в положительной статье о Казанцеве была очень явной.
– Но мы же не твои конкуренты на рынке дизайнерских услуг, – отклонила Марина комплимент и допила кофе.
Они пошли пешком к главной картинной галерее, а потом еще посидели на лавочке под елями, поджидая Машу и Олега. Отсюда Марина и позвонила Андрею в Москву об изменении планов. Слышимость была прекрасная.
Всю дорогу Дина говорила только о Казанцеве.
– Игорь – не от мира сего. Он – художник от Бога. Ему, по большому счету, ничего не надо, кроме его работы. Он пишет, как заведенный, будто последний раз в жизни. Слава, деньги, все, что на них покупают, ему по барабану. Разве что дом очень ценит. Он квартиру в Новосибирске купил, когда уже не жил здесь, только на месяц в году приезжал. Мог бы у Полонского гостить, тот ему всегда рад. Но Игорю до зарезу нужна своя крепость, где удобно отдыхать, а главное – работать. Он и на заказ пишет без халтуры, даже если повторяет свой сюжет, все равно выкладывается, никогда не сделает халявную копию. К людям он очень недоверчив, ценит только старых испытанных друзей, и для них – в лепешку расшибется. И фальшь с ходу учует. Если ты его еще встретишь, а он бывает в Москве, так вот, если тебе какая-то картина не понравится, лучше промолчи, не хвали. Я как-то похвалила его часовню в горах, а она на самом деле на меня только тоску нагнала. Он все просек, меня чуть не выгнал! Потом помирились. «Я понял, – говорит, – ты еще молодая, тебе рано думать о вечном». Оцени, как сказал-то – «о вечном»! «Тебе, – говорит, – подходит солнце, море и цветы». И написал мой портрет, странный такой – как будто я, но с длинными волосами, стою на веранде его дома в Испании. Вокруг – цветы, за спиной – море.
Дина замолчала, видимо, сожалея, что проговорилась о чем-то глубоко личном. «Наверное, она мечтает об этом доме в Испании, где она была бы рядом с ним, – подумала Марина. – Почему он на ней не женится? Она так его любит, это сразу чувствуется. Дураком надо быть, чтобы такую преданность не оценить».
Тут, кстати, подъехала «княжеская чета», и все пошли в старинное, по новосибирским меркам, здание. В предпоследний день выставки народу было мало, никто не мешал, да и экспозиция была совсем небольшая. В двух залах располагалось всего два десятка картин. Марина три раза обошла всю выставку Казанцева, пока Маша и Олег пошли знакомиться с другими залами. Марина не хотела смешивать впечатления. Картины Казанцева четко объединялись в серии: морские пейзажи, горные пейзажи, цветы. Картины большей частью были написаны в Испании, и содержали неоспоримые черты характера этой страны: пронзительно синее небо, лазурное или неспокойное море, причудливые скалы, изогнутые прибрежными ветрами деревья, монастыри и часовни на склонах гор, очень пышные яркие цветы под ярким южным солнцем. В основном, эти картины были большие и в массивных дорогих рамах.
Несколько картин оказались местного происхождения, написанные, видимо, еще до отъезда за границу. Они отличались меньшими размерами, более скромными рамами. Марине, не видевшей Испании, эти пейзажи показались роднее и ближе. Она долго вглядывалась в каждую. Картины были действительно хороши, в них, казалось, можно было войти.
Конец лета, дачный домик едва выглядывает из цветов, не экзотических, а привычных: георгины, гладиолусы, мальвы, золотой шар. Видно, что только что прошел дождь, земля на дорожке совсем темная, стена домика потемнела, а под самой крышей осталась сухой. Но на небе – большое голубое окно, ветер гонит тучи прочь, и цветы и листья блестят в лучах солнца.
Осень, пасмурный день, солнце едва пробивается сквозь тучи, зато ярко сияет желтая листва берез, розовеет листва рябин, а ягоды горят огнем. Марина много раз видела это, и в такой момент всегда жалела, что парад осени скоро кончится, и все красочные листья поблекнут и засохнут. Она вспомнила свои старые стихи:
Стоит рябина, словно арка,
Я в лес вхожу, как в благодать.
Ах, как же осени не жалко
Под ноги золото бросать!
Следующая картина: сумерки, темное небо, почти черная стена сосен у дороги, их ветви и обочина покрыты синим снегом, изгиб дороги ведет к почти неразличимому домику с окошком, светящимся в темноте. «Первый снег», – прочитала Марина, и ощутила даже кожей этот озноб первого холода, почувствовала запах свежевыпавшего снега и стремление скорее попасть в этот домик, в тепло и уют.
– Марина, а мы тебя потеряли, – подошла Маша. – Тебе эти пейзажи больше понравились? А мне – цветы. На них можно смотреть бесконечно! Я бы хотела, чтобы в доме висела такая прелесть.
– Нет, море – вот его конек! Как он передает движение волн, игру света! – высказался Олег.
Подошла Дина, застенчиво спросила:
– Ну, как вам, понравилось?
Слушая искренние похвалы москвичей, она так довольно улыбалась, как будто это были ее собственные работы. Уточнив время встречи гостинице, Ярославские пошли по своим делам, а Марина с Диной поехала в гости к Полонскому. В маршрутке Дина отдала Марине буклет с выставки Казанцева, извинившись, что остался всего один, последний.
– Здесь есть биография Игоря и его фотография.
– Спасибо, – Марина просмотрела буклет. – Но где же портреты? Почему на выставке не было ни одного?
– Игорь их никогда не выставляет и не продает, он их пишет редко и только для себя.
«Да ну? А как же «Портрет Марии»? Надо уточнить у Полонского».
Путь их лежал на левый берег, и Марина с моста удовольствием смотрела в окно на панораму великой реки. Буксирный пароходик, выплывший из-под моста, казался игрушечным на сверкающем обском просторе. Мелькнула полоска пляжа, заполненная людьми, словно муравьями. После моста ехали недолго. Дина с остановки показала Марине двенадцатиэтажную башенку, совсем маленькую по московским меркам.
– Вон тот дом, со студией наверху, он там работает.
Марина, присмотревшись, увидела над верхним этажом надстройку с длинными окнами на север.
– Это его личная мастерская? – спросила она.
– Что ты, нет, конечно, – коллективная. Была – собственность областного отделения Союза художников, а потом ее жители дома приватизировали. Им повезло, что в таком месте казино не сделаешь. Этот дом весь заселен художниками, архитекторами, преподавателями.
Марина порадовалась за жильцов дома, приятно, наверное, жить с такими соседями.
– Только не обращай внимания на наш беспорядок: не закончили ремонт, – предупредила Дина в лифте. – Я, собственно, хотела лишь ванну сменить, на большее отец не соглашался. А когда сняли ванну, оказалось, что надо менять трубы и всю прочую сантехнику. Немного не успели закончить к юбилею.
