Идеальный вариант, конечно, виделся Эдику другим, таким, при котором отсиживаться не придется. Прятаться без того, чтобы иметь надежные пути отхода, не хотелось, ведь скрываться придется даже не от полиции, а от Полкана, а это представлялось перспективой не слишком приятной. Вернее, это была опасность, и очень серьезная. Скрыться от такого бультерьера, не имея четкого плана, будет сложно. Чтобы сесть в первый попавшийся бла-бла-кар, как ни крути, нужен телефон, а от него придется отказаться, ибо по мобиле его вычислят мгновенно. Ну да ладно, если пойдет по плохому варианту, он что-нибудь придумает. У него же будут деньги, а с ними думается легче, чем без них.
Но лучше бы, конечно, ему поверили. Чтобы все было натурально. Как будто ему прыснули в лицо из баллончика и оглушили для верности. Ударить сам себя он не сможет, но разыграть сотрясение мозга запросто – уже приходилось, была как-то раз нужда, и ничего, за милую душу поверили. А вот баллончиком в морду прыснуть придется, тут уж ничего не попишешь. Но сделать это нужно будет уже после того, как он бросит сумки бабке в квартиру, не раньше. Потому как реакцию свою он предсказать не может. А вдруг так и сядет в соплях и слезах, ревущий, как белуга, на земле вместе с сумками? Нет, так рисковать нельзя. Но бабка живет на втором этаже, ключ у него есть, забег займет несколько секунд, он уже проверил.
План, конечно, был сырой, подводных камней таил в себе множество. Например, такой. Вот придется ему все-таки отсиживаться, значит, его будут искать, ходить до дому, фотографию показывать. Что, если бабка ляпнет что-нибудь? Даже если он ее предупредит, вдруг выдаст чем-нибудь его присутствие? Не актриса ведь. Или другое. Что, если Полкан не поверит в нападение, посадит его под замок и станет искать деньги по дому? Ведь найдет, это как пить дать. Эдик прокручивал в голове разные возможности: если поверят, если заподозрят наличие сообщника, если станут искать поблизости, то есть в доме… И по-всякому выходило, что делать так, чтобы поверили, опаснее. В квартире старухи хранилище ненадежное, если на деньгах будет сидеть он сам. Значит, смываться надо той же ночью. А если они выставят ночной пост? Да не если, а точно выставят. Полкан такую оглушительную оплеуху себе по морде терпеть ни за что не станет, землю и воздух перевернет. В итоге Эдик решил действовать так, как подскажет Случай. Всего все равно не предусмотришь. Тем более что и времени нет. Только одну возможность Эдик рассматривать не стал: отказаться к чертям собачьим от всей этой опасной и безумной затеи. От отогнал от себя трусливую мысль. Кому зря Случай бы не выпал. А раз выпал, значит, он, Эдик, наконец-то избран Судьбой для какой-то иной жизни. Это Эдика Полкан может раздавить, как вредное насекомое, тут много ума не надо. А вот с самой Судьбой тягаться – это даже ему, старому цепному псу, не по зубам.
Когда Эдику было семнадцать лет, ему пришлось оперировать правое колено, удалять травмированный мениск. В то время он еще был домашним ребенком, и травма была получена не в какой-то там драке с подростками, а все чин по чину – на тренировке, как полагается хорошему мальчику. Операция ему предстояла легкая, не как раньше – с разрезом в полколена и восстановительным периодом на костылях длиной в три месяца. Теперь за деньги или по квоте удалить разорванный мениск можно при помощи артроскопа. А это две крохотные дырочки и всего неделя на костылях. Можно потерпеть.
Почему в то утро Эдик проснулся с мыслями о той операции и его никак не отпускали воспоминания о каждом мгновении перед предстоящим вмешательством? Это все-таки была не пересадка печени, не операция на сердце, почему же он тогда так волновался? Эдик боялся наркоза. Страшился не вынырнуть из забытья, в которое его собрались погрузить. Да, он боялся неизвестности, черноты, в которой он должен был оказаться, и момента своего пробуждения. Наступит ли оно? Вынырнет ли он из черной воды небытия? Эдик очень отчетливо помнил то утро перед операцией. Как он проснулся в палате, где прислоненными к стене его уже дожидались костыли. Он не ел и не пил, надел новые трусы и чистую майку, получил какой-то успокаивающий укол. И ждал, делая вид, что читает анекдоты в журнале. И когда настала его очередь, о чем возвестило громыхание каталки, которую везли из операционной, за ним пришла медсестра, и он поднялся и поковылял за ней, не видя пола под ногами. Помнил комнатку перед операционной, где оставил свой халат, приглушенные голоса хирургов и то, как ему помогли лечь на операционный стол.
Тогда он вынырнул. И сейчас вынырнет. Мешала одна мысль, которая становилась с каждой минутой все настойчивее. Его план имеет, наверное, множество недостатков, о которых он пока не догадывается, но одно белое пятно все шире и шире расплывалось перед глазами, и Эдика охватывало чувство, как тогда, перед операцией на колене: решимость сделать все как надо и сопровождающий ее безотчетный животный страх. Белое пятно жгло глаза с самого раннего утра, когда он еще и проснуться толком не успел. И Эдик понял, что поступать так, как было задумано, он не станет. Идея с газовым баллончиком никуда не годится. Допустим, он распылит его себе в лицо и бросится за помощью в офис «Перспективы». Как отреагирует охранник? Сколько ему потребуется времени, чтобы понять и оценить ситуацию, чтобы выполнить просьбу Эдика и вызвать по телефону Полкана? И окажется ли он вообще способен что-то уяснить или попросту вышвырнет его из офиса? А если не вышвырнет, сколько будет ехать Полкан? Сколько бы времени ни ушло на все это, к моменту встречи с Полканом Эдик уже будет как огурчик. Действие газа из баллончика не длится вечно. Конечно, охранник, если он вообще окажется толковым, расскажет о том, в каком состоянии Эдик приполз в офис. Но человек привык доверять своим собственным глазам и ощущениям, а к моменту прибытия Полкана Эдик уже не сможет внушить ему ни жалости, ни сочувствия. Так что на доверие и благоприятный настрой начальника службы безопасности рассчитывать ему не придется. Значит, план не годится и изображать потерпевшего перед ушлым бывшим ментом равносильно самоубийству. Как бы Эдик ни хорохорился с вечера, как бы ни уговаривал себя, что тягаться с Судьбой Полкану не по силам, но следовало признать, что между Судьбой и Полканом все-таки стоит он сам, Эдуард Погорелов. А находиться меж жерновов ему не хотелось. Он не трус, он нормальный пацан. Но страшно в такой ситуации было бы любому нормальному пацану. Так что стыдиться тут нечего, нужно бежать. Сначала спрятаться у старухи, а потом вынырнуть и сделать ноги. Поднявшись с кровати, Эдик наскоро принял душ, оделся, выгреб из квартиры всю заначку и помчался к своему старому приятелю, которого изначально хотел привлечь в качестве помощника. Наплел с три короба про то, что слегка напортачил на работе и хочет ненадолго залечь на дно. Но кто ж тебе продаст свой телефон, если в нем все контакты, номера, фотографии? Пришлось пообещать дружбану десятку, если он прямо сейчас, сию минуту, пойдет с ним в салон и купит на свой паспорт новый смартфон. Приятель, понятное дело, ничего такого с утра не планировал, но десять тысяч, согласитесь, на дороге не валяются. Хорошо, что ближайший салон работал с девяти утра и не пришлось ждать. На работу Эдик приехал с новым телефоном, и это было очень важно, потому что никакой план побега неосуществим без возможности в любой момент выйти в интернет, чтобы узнать адрес, проложить маршрут, заказать такси, бла-бла-кар, билеты на поезд или еще что-нибудь. Стало спокойнее. Как тогда, после укола, который поставила ему медсестра перед операцией. И дальше пошло почти как тогда. Эдик помялся какое-то время у конторы, потом получил задание, взял на борт напарника, доехал до ЧОПа, получил сумки с деньгами и только после этого принял звонок с адресом. Это правило безопасности ему было только на руку: никому ведь не могло бы прийти в голову, что он случайно слышал разговор Биг-Босса, понял, с кем тот договаривается, и сделал свои выводы. И напарник совсем не мешал, если все пойдет как надо, он будет свидетелем, что дежурство проходило в штатном режиме. У заветной арки Эдик присвистнул, будто находится тут первый раз.
