2005, Москва

К утру и без того молчаливая Олеся совсем сникла. Она покачивалась на кухонном табурете, смотрела на Павла, наклонив голову, и по временам порывисто промакала уголок глаза изрядно измятой салфеткой. Олесины сжатые губы подрагивали. Павел сдвинул чашки и лениво насыпал в них по три ложки кофе. В свою чашку бросил кусок сахара, а в Олесину – квадратик чёрной шоколадки.

– Слишком крепкий, хватит уже, лучше чаю, – умоляюще поморщилась Олеся.

– Пора мне, Олесь, – Павел звякнул чайной ложкой о блюдце и встал, – пора, надо ещё билет купить.

– Я провожу. – Олеся подскочила, легко, как упругий резиновый мячик, и скрылась в ванной.

Павел вяло возразил, мол, незачем, но, видя Олесину решимость, смирился.

Утреннее солнце насквозь прошило лучами утлую однушку на окраине Москвы. Три шага, и Павел оказался в крохотной комнатушке. «Девичья светёлка», – умилялся он вчера вечером, войдя сюда впервые. У одной стены – диван для дюймовочки. На нём горка подушек и подушечек. Напротив – открытые книжные полки – Булгаков, Довлатов, Евтушенко, «Ветеринарная фармакология». Посреди них маленький плоский телик. У окна, задрапированного серебристыми шторами и молочно-белым тюлем, узкий столик с ноутбуком и стаканом под карандаши. И повсюду фотографии – по стенам, на полках, на подоконнике. Животные, животные. Львица Сидоровна из самарского зоопарка Павла. И на весь фотозверинец одно человеческое лицо. Павел щёлкнул по носу свой портрет и тоскливо посмотрел на диван: так он и простоял без дела всю ночь.

– Я готова.

Павел обернулся. У двери стояла Олеся. Свежая, как это летнее утро. Тёмно-синее платье в белую полоску, жёлтые босоножки и жёлтая косынка поверх чёрных волнистых волос до плеч. «Останусь!» – разлилась в сердце Павла тёплая нега.

– Тут тебе в дорогу, – Олеся протянула пластиковый пакет.

– Зачем… – Павел не стал спорить и взял. – Спасибо!

«В дорогу! Да, решил уже!» – он твёрдо отмёл уютные фантазии и поднял с пола оранжевую дорожную сумку.

***

Пока Олеся запирала дверь, Павел уже спустился на один пролёт. На площадках бодро торчали из массивных горшков кустики растений с кожистыми листьями. Во влажном запахе свежевыкрашенных стен угадывалась горечь табачного дыма вперемешку с ароматом сдобы – на нижних этажах невидимый заядлый курильщик и неведомая хлопотунья стряпуха уже начали свой день. «Я хочу сюда возвращаться, – Павел почувствовал слабость в коленях, – каждый день».

По притихшему подъезду будильником прозвенели ключи. Клацнул замок Олесиной сумочки, и по ступеням зацокали каблучки-гвоздики. Павел обернулся и увидел силуэт Олеси против яркого окна.

– Идём, а то ещё уедет, – тревожно поторопила она.

Сердце Павла застучало телеграфом: «Вернуться, бросить сумку и в Сокольники, в Лужники. Накормить Олеську мороженым, выпить пива и целоваться, целоваться. Сейчас нужна скамейка под тополями или сиренью, а не такси на вокзал». Но Павел только кивнул и послушно поплёлся вниз.

***

– Казанский? – уточнил таксист, очнувшись от дрёмы.

– Да, как заказывали. – Павел сел вперёд, поёрзал и вышел. – Пересяду, – крякнул он и плюхнулся назад, к Олесе.

– Воля ваша, – пробубнил водитель, настраивая навигатор. – Минут сорок ехать, ещё выспаться успеете.

Взгляд Павла коснулся подола Олесиного платья над коленками. «Целых сорок минут на передумать, – подсказала неожиданно приятная надежда, – точка невозврата ещё впереди». Павел отвернулся к окну. Сонные кварталы барахтались в молодой листве, как в зелёной пене. Чистые автобусы блестели и отражались в стеклянных павильонах остановок. Фигурки ранних прохожих у пешеходных светофоров терялись на просторах проспектов и площадей, оттеняя размах и масштаб города. «Столица, – Павел останавливал глазами городские пейзажи, запоминая штрихи и краски, – ничей город, город-общежитие, ты всегда здесь будешь только гостем».

***

От стоянки такси до касс вокзала шли молча. У дверей Павел обернулся и, не скрывая раздражения, рубанул воздух ребром ладони:

– И не надо плакать. Что, мы с тобой первые?

– Я не плачу, – Олеся виновато улыбнулась.

Павел отшагнул в сторону, развернулся и закивал:

– Мы же взрослые люди. Мы же понимаем. Ну не срослось. Бывает! Чему удивляться?!

– Я не удивляюсь, – пожала плечами Олеся.

– И не звони мне каждые пять минут, – Павел развёл руками, – чувствую себя подростком, честное слово.

– Я не звоню, – Олеся потупилась.

Павел уверенно распахнул дверь и вошёл. Олеся прошмыгнула следом.

Павел оглядел пустое помещение и растерялся. Взгляд, привыкший сравнивать длины очередей и выбирать самую короткую, прыгал с одной кассы на другую, пугаясь свободных окошек, как калькулятор деления на ноль.

– Вот свободно, – Олеся плечом слегка подтолкнула Павла вперёд.

– Слишком что-то свободно, – пробурчал Павел и навалился грудью на узкий пластмассовый подоконник: – Один до Самары, будьте любезны. Купе. На сегодня.

Короткостриженная кассирша, девушка лет двадцати пяти, в белоснежной форменной рубашке облокотилась на стол, положила щёку на кулак и спала над толстым справочником с набранными мелким шрифтом таблицами и формулами.

– Девушка! – Павел нетерпеливо постучал костяшками пальцев по стеклу кассы.

Книга соскользнул на пол, кассирша встрепенулась и презрительно посмотрела на Павла.

– Самара. Купе. Сегодня, – нарочито сдержанно повторил Павел.

Девушка нехотя, но ловко пробежала пальцами по клавиатуре компьютера и с усталым удовлетворением выдохнула:

– Кончилась Самара.

– Что ж такое! – Павел стукнул кулаком по подоконнику. – Посмотрите ещё раз, девушка, может, завалялся где билетик, а?

– Где завалялся, – кассирша кисло скривилась, – в компьютере?

Павел повернулся к Олесе:

– Видишь, вот… Ну что ты смотришь?

– Я не смотрю. – Олеся отвернулась.

– И никто, конечно, не виноват! – У Павла в висках застучала кровь.

– Я не виновата. – Олеся потянула Павла за локоть. – Пойдём домой.

– Домой… Леся… Домой… – прохныкал Павел, запрокинул голову, разглядывая потолок, и вздохнул: – Скоро будем ездить, как в Бангладеш, на подножках и крышах вагонов.

Позади отворилась дверь. Павел повернулся на звук и невольно тяжело сглотнул. В их сторону от входа шёл молодой мужчина. Ростом выше среднего, подтянутый, широкоплечий. Манерно уложенные русые волосы отливали золотом в солнечных лучах, бьющих сквозь пыльные окна. «Ишь, красавчик, – озлобился Павел, оглядев безупречно сидящий на вошедшем кремовый летний костюм, и украдкой взглянул на Олесю. – Так и знал! На такого, конечно, кто ж не посмотрит?!» Ранимое мужское эго Павла запаниковало и выбросило белый флаг.

– Простите, господа, – обратился к ним красавчик бархатным баритоном, – могу я сдать билет?

– А у вас докуда? – выпалил Павел и тут же мысленно высек себя за «колхозную» интонацию.

– Разве не по всем направлениям есть возврат? – чарующе дипломатично уточнил красавчик.

– Да нет… – растерялся Павел, – вот касса.

– «Да-нет», – заворожённо повторил красавчик, голубые глаза его сверкнули, а от улыбки на щеках завязались ямочки. – Обожаю этот язык. Мадемуазель, – обратился он к девушке за кассой, – могу я сдать билет до Самары?

– Ой… – кассирша глупо разулыбалась, то ощупывая бобрик над ухом, то проверяя пуговицы на рубашке. – Конечно! Передумали ехать?

– Трудно расстаться со столицей, знаете ли, – красавчик протянул в окошко кассы паспорт, – пьянит дух свободы.

– Понимаю, – кивнула девушка и тут же строго уставилась на Павла: – Мужчина, вот тут… Сдаёт господин… Билет брать будете?

От пренебрежения в слове «мужчина» Павел даже поперхнулся. Он хотел возмутиться, но в бесплодных поисках хоть малейшего превосходства над молодым человеком самооценка потерялась в мрачных глубинах самоуничижения. Павел сконфузился и сунул паспорт в окошко: