Редко кто Гуттера трезвым видел.

Одно было удобно. По атрибутике его одежды можно издалека узнать, трезвый Гуттер или гуляет.

И дальше строить маршрут по желанию своего настроения.

Если одет Гуттер, как все нормальные мужики, в телогрейку, – значит, трезвый. Но если на голове фуражка,

а ниже китель милицейский, – значит, Гуттер в загуле, и лучше его обойти. А не то замучает пустыми разговорами.

Но в этот раз Михалыч Гуттеру обрадовался. Хотя по виду Гуттер – гулял. И не слабо!

На одном плече погон с капитанскими звёздочками, а на другом – с майорской. Но не это главное.

А главное то, что если здесь Гуттер, значит, и дача где-то рядом.

И Гуттер, уловив родственное состояние Михалыча, тоже очень ему обрадовался.

Под козырёк взял. И, к удивлению, Михалыча, чётко выговорил:

– Товарищ Михалыч, за время моего дежурства никаких происшествий в деревне не произошло.

Михалыч, изобразив на лице трезвость:

– Безобразие, самогоноварение…

– Никак нет! Всё чисто!

– А что-о пьём?

– Чис-с-с-сый спирт!

Вот оно, заветное слияние города и деревни.

Тот, кто рядом за Гуттера держался, выпрямился и на ухо у Гуттера громко спросил:

– Кто это?

– Друг мой из Москвы.

– Из Моск-вы?! Да ну! А скажи нам, милый человек, ты Ленина видел?

– Конечно, – отвечает Михалыч. – Видел, сколько раз, как и он меня.

– А какой он – Ленин? – приставал собеседник. И значительный интерес на лице нарисовал.

– Как те сказать. Ну, росточка он небольшого, но шустрый. Бывало, приедешь на работу в Администрацию президента…

– А где это?

– Да там, где раньше Наркомпром был.

– А-а, – понимающе протянул новый знакомый.

– Только пройдёшь пропускную процедуру, только переоденешься. Смотришь, а тебе навстречу по коридору Ленин с чайником идёт. А чайник у него, как у Серёги. Ну ты, Сань, знаешь, – обратился Михалыч за подтверждением к Гуттеру, – какой у Серёги чайник.

– Да-а, знаю. Копчёный, как у шахтёра лампа.

– Вот-вот, – заручившись поддержкой своей правды, продолжал Михалыч. – Идёт, меня увидит и обязательно спросит: «Как дела, товарищ Михалыч? Не тяжела ли работа?» – «Да нет, – говорю, – не тяжела. Всё нормально. Справимся, товарищ Ленин». – «Не желаете ли горячего чая, товарищ Михалыч?»

– А какой у Ленина чай, «Ахмад»? – спросил кто-то из слушавших.

– Да нет, морковный, как всегда.

– Морковный – это хорошо. Это даже лучше рассола. Морковь оттяжку даёт, – и собеседник сделал важное лицо от своих значительных знаний.

– «Спасибо, – говорю, – Владимир Ильич, работа ждёт». – «Да-да. Работа, товарищ Михалыч, – это сейчас архиважная вещь. Я вот о чём вас попрошу. Здесь, я вижу, благодаря вам всё нормально. А вот в Кремле работы невпроворот. Так что вы, товарищ Михалыч, бросайте всё на… – и срочно в Кремль. Мы завтра ходоков из Украины ждём, а у нас зал Георгиевский без позолоты стоит. Какие-то гады всю ободрали». Только в Кремль приедешь, пока процедуру с пропусками пройдёшь, пер-р-раденешься, смотришь, а по коридору опять Ленин с чайником навстречу.

– И вправду шустрый, – уважительно вставил собеседник, – мы с ним точно жизнь наладим.

– Так вот, увидит – и опять ко мне: «Как хорошо, что я вас встретил, товарищ Михалыч. Ходоки из Украины отменяются. Наши службы телеграмму перехватили, из которой видно, что они с Сор-рисом связь налаживают. Нельзя нам, товарищ Михалыч, сейчас терять бдительность. Вот и партия Марин Ле Пен голову поднимает. Грозятся от евро отказаться. А к чему мы тогда будем свой рубль привязывать? У нас эти контрреволюционные штучки не пройдут. Так что, товарищ Михалыч, бросайте вы эту позолоту на… – и срочно на Старую площадь…»

– Где это? – перебил собеседник.

– Да там, где раньше Наркомпром был. «Кран там течёт. Журчит так, что работать мешает. А меня издательство вопросом замучило, когда, когда вы, Владимир Ильич, 57-й том в печать сдадите? Зажрался, тьфу ты, заждался народ. А народ, товарищ Михалыч, нам обижать нельзя»…

Только Михалыч в образ вошёл, Гуттер, как всегда, чуть всю обедню не испортил.

Хотел разговор на баб перевести. Не зря ему в деревне такую кличку дали – Гуттер.

И кто будет Гуттера слушать, кто его брехне поверит.

Но веру в сложившийся образ товарища Ленина спас неожиданно появившейся Серёга.

Местных в деревне мало. В основном, дачники, а вот Серёга, как и Гуттер, – самый что ни на есть местный пролетариат.

У Гуттера в том году дом сгорел, и сейчас он живёт в вагончике. А у Серёги крыша от снега рухнула, да ещё и печка развалилась. А свет он и забыл, когда за неуплату отключили. Вот Серёга со своим чайником за кипятком по добрым соседям и ходил.

А там попутно и накормят, а если повезёт, то и нальют.

Серёга росточком маленький, и всё на нём с чужого плеча. Кепка на ушах. Куртка-кожанка, как пальто, до колен.

Штаны подвёрнуты, пузырями. На ногах кроссовки больше нужного на шесть размеров.

Идёт Серёга уточкой, а в руке чайник держит. Было видно, что снаружи чайник с водой никогда не встречался.

И натерпелся он за свою чайную жизнь немало.

Ручка деревянная сгорела, и сейчас её функцию выполняла проволока.

И, как мы знаем из физики: абсолютно чёрный равняется абсолютно белому и является чем-то невидимым.

И чайник Серёги идёт к этому физическому опыту долгим, но настойчивым путём. Ещё чуть-чуть – и наша деревня первой увидит, что такое «абсолютно чёрное».

Народ, что вокруг Михалыча собрался, как увидел Серёгу с чайником, так рты все и раскрыли.

А когда отхлынуло… все с криком: «Ле-нин!» – бросились к Серёге. И давай его вместе с чайником подбрасывать.

Серёга сначала испугался. Подумал, что бить будут. Но потом понравилось. А уж когда наливать стали, чуть слезу не пустил.

Так расчувствовался. Ведь первый раз в жизни его так все любили.

– Чего только в нашей деревне не бывает, – продолжал Михалыч.

И ему Серёга Лениным показался.

– Владимир Ильич, как вы здесь!? А 57-й том дописали?

Серёга молчит, глазами моргает. И тут он вдруг говорит:

– Он же вроде помер.

Тут все как закричат:

– Как помер! Когда помер? Зачем помер?..

– Нам учительница в третьем классе говорила, что Ленин помер, – неуверенно пробормотал Серега.

Зря это Серёга начал. Тут его точно чуть не побили.

Но он вовремя одумался. И согласился, что Ленин жив и будет жить, и пока ещё «было» – быть Лениным до победного конца.

Ну, а как Михалыч потом на дачу попал, одной прозы маловато будет, здесь уже стихи нужны.

А вам спасибо, что дочитали. Дали выплеснуться грузу из души. Кажется, отпускать стало.

Прямо как от чая морковного.

Московский дворик

Петька родился голубем.

Это он понял, когда пух сменился на перо, и Петька встал на крыло.

Да, Петька родился обыкновенным голубем, даже не почтовым, не белым, а простым сизарём.

А кто ещё мог вылупиться из яйца на чердаке панельной пятиэтажки, если создатели яйца – сизари.

Кормили Петьку хорошо, с помойки. Так что грех ему было жаловаться на судьбу. Но что-то иногда ныло в районе зоба.

Не чесалось, не болело, а именно ныло. И это лишало Петьку покоя и комфорта. Точно так же ныло весной, но это было приятное нытьё. От которого хотелось кружиться, кружиться, как Васька. Тоже голубь. Но у Васьки в хвосте были два белых пера. И Васька весьма эффективно их использовал. Многим голу́бкам Васька заморочил головы своими белыми перьями.

Всем Васька пудрил мозги, что в его жилах течёт голубая кровь почтовых предков.

Ещё одной знаменитостью двора была ворона Катька. Летала Катька плохо, и на это была своя причина.

А вот прыгала хорошо, и на это тоже была своя причина.