— Утка… — удивленно тяну я, — утята…

— Да, — останавливается и злобно зыркает на меня. — Они же вырастут и будет пять уток! Пять! Будут ходить и гадить везде!

— А утка белая или пестрая?

— Белая, а бывают другие? — ошарашенно спрашивает Мирон.

— Бывают, — обескураженно киваю я. — Бывают даже черные. Черные и с белой грудкой.

Смотрим другу в глаза, и Мирон глухо интересуется:

— Почему мы говорим об утках?

— Ты же начал, — пожимаю плечами.

И шмыгаю. Согласна, взрослый разговор как-то не клеится.

— Да, еб твою налево, Софья! — сжимает переносицы. — Какая же ты…

— Какая?

— Сложная!

— А ты простой? — восклицаю и перехожу на разъяренный шепот. — Ты делаешь мне больно! И я хочу остановить твое веселье, которое меня, как твою Анжелу, в психушку сведет!

— Она в Мадриде!

— Да мне насрать, где она! В Мадриде, в санатории, психушке! Да хоть на северном полюсе! — глухо рычу. — Я сегодня ее дружка избила и губу чуть не откусила! Я ведь тихая! В кого ты меня превратил за несколько дней? В неадекватную и агрессивную шлюху! А ты? Ты пальцы парню сломал!

— Это сделал Виталий.

— По твоему приказу!

Мирон взмахивает рукой в непонятном мне жесте и цедит сквозь зубы:

— А хотел ногу, но сдержался.

Опускаю взгляд на босые ступни. Мирон — порывистый эгоист. Уловил мою решительность уйти и возмутился. Женщины от него не уходят, он сам с ними рвет. Даже согласен на свадьбу и будущий развод, лишь бы не позволить мне уйти на моих правилах. И утка с утятами ничего не значит. Возможно, я ему симпатична, но я-то уже влюбилась, и я знаю: в его характере в один прекрасный день охладеть. Например, завтра, когда из него выветрится алкоголь, или через неделю.

Если я думала, что я уже шагнула в пропасть, то ошибалась. Я сейчас стою на краю обрыва и еще могу отойти от него в сторонку. Несколько дней с улыбками, подарками и ласковыми словами, и всё.

— Я решил, ты выйдешь за меня, Софья.

— Это не квартиру снять, — поднимаю взгляд. — Ты это понимаешь, нет? И не серьги купить. Я бы от счастья расплакалась, если бы предложение было сделано от сердца. Ты бесишься. И я понимаю. Невеста изменила, свадьба сорвалась, проблемы с проектами, а тут еще я вздумала вильнуть хвостом, но это не капризы.

— Ты ждешь от меня признаний?

— Нет, не жду. Ты не я и для тебя влюбиться в секретаршу-минетчицу за несколько дней — что-то из сферы фантастики.

— Все-то ты за меня додумала и решила.

— Чего ты хочешь от меня? К чему весь этот цирк?

— Да что мне с тобой разговаривать, — Мирон хмыкает и в следующую секунду перекидывает меня на плечо.

— Я буду кричать!

— Кричи.

И я кричу. И бью кулаками его по пояснице и крепкому заду.

— Вот же сука, — спускает на ноги и заламывает руки, развернув к себе спиной. — Виталий!

— Отпусти! Я не буду твоей женой!

— А тебя никто и не спрашивает.

Из-за угла выбегает Виталий и недоуменно смотрит то на Мирона, то на меня, беснующуюся в попытках вырваться.

— Заткни ей рот!

— Да вашу Машу, Мирон Львович!

— Бегом!

— Помогите! Убивают! Полиция!

Виталий умело заталкивает в мой ройт платок. Фиксирует тряпочный кляп галстуком, туго стянув его на голове. Мне жутко. Как я могла так опрометчиво сдать свои чувства жестокому изуверу, которого моя влюбленность швырнула на новый вираж одержимости.

— Что тут происходит?! — Виталий зло взирает на Мирона, и тот, связав руки мне за спиной галстуком, вновь закидывает меня на плечо.

— Я думаю, что у меня в крови есть кавказкие корни, — отвечает он и шагает мимо растерянного водителя.

— Чо? — восклицает он и тут же поправляется. — Что?

— Невесту краду самым наглым образом.

Я в отчаянии мычу и поднимаю лицо на Виталия. Жду, когда он вмешается и отобьет в честном бою меня от безумца, но он чешет затылок, вскинув густые брови, вздыхает и следует за Мироном.

— Это варварство, — изрекает он.

— Ага, — непринужденно отвечает Мирон и похлопывает меня по попе, — но с некоторыми девицами иначе не выходит. Да, Софушка?

Нахрена я связалась с чокнутым мужиком? И почему он не может меня отпустить, ведь нет в нем ко мне любви?

— Вы удивляете, Мирон Львович, — Виталий открывает дверцу машины.

— Да, я такой. Сам от себя в шоке, — закидывает меня в салон и ныряет за мной с горящими безумием глазами, — но как же это увлекательно, черт возьми.

Мычу, пинаюсь и вырываюсь из объятий хохочущего Мирона. Я передумала! Я не влюблена! Ни капельки!

— Домой? — Виталий садится за руль.

— К родителям, — Мирон рывком прижимает к себе. — Обрадуем стариков.

Замираю, и изнутри покрываюсь инеем страха. Нет. Шутки шутками, а это уже не смешно.

— О, чего затихла, Софушка? — с ласковым ехидством шепчет Мирон. — Испугалась? Ну, не переживай. Я же буду рядом.

Глава 30. Карты не врут

Мирон вытягивает из моего рта обслюнявленный платок и улыбается. Неужели он не понимает, что творит дикую дичь? Когда на кухне он говорил, что его нельзя дразнить, потому что он человек мстительный, то ему стоило предупредить, что мстить он будет через свадьбу.

— Ты совершаешь ошибку, — судорожно шепчу я. — Поиграли и хватит. Серьезно, Мирон. Услышь меня.

Машина подъезжает к кованым воротам, тихо шурша по асфальту. Мы за МКАДом посреди жуткой березовой рощи. Нет, возможно, днем здесь очень красиво и романтично, но не ночью в компании с заведенным до предела мужчиной.

— Ты, главное, будь собой, Софушка. Мои родители чувствуют притворство за версту.

— Мирон. Твои родители не будут мне рады.

Из будки у ворот выходит приземистый, широкоплечий мужчина в черной форме и тяжелых ботинках. Виталий тушит фары, и охранник подсвечивает фонарем номер. Поднимает мрачный взгляд и кивает.

— Мы, что, в тюрьму какую-то приехали? — нервно хихикаю я.

Охранник возвращается в будку, и ворота медленно отворяются. Машина трогается с места, и меня потряхивает от паники.

— Виталий, — шепчу я. — Скажите своему боссу, что он сошел с ума.

— От любви? — уточняет он и хитро смотрит в зеркало заднего вида. — Мирон Львович, Софья просила передать, что вы сошли с ума.

— Да какая же это любовь? — охаю я и, всплеснув рукой на Мирона, клокочу. — Он, что, меня любит? Нет!

— Так, ладно, — он мнет платок в руках и тянется ко мне. — Рот открой.

— Все! Я молчу! — неуклюже отползаю от Мирона. — И руки развяжи. Что у тебя за нездоровая тяга к связыванию?

— Ты молчишь или как?

— Молчу.

— Вот и молчи.

Сумасшедший. Это уже не заигрывания и совращение влюбленной секретарши, а… Да я даже не знаю, как назвать сложившеюся абсурдную ситуацию. Как ему в голову пришло привезти меня домой к родителям?

Машина паркуется у крыльца белого особняка: панорамные окна, мраморная широкая лестница с массивными перилами, терраса с балюстрадами, а вокруг стриженный газон и каменные вазоны с цветущими кустами. Если это и тюрьма, то очень пафосная.

Мирон развязывает мои руки, и я обиженно тру запястья, глядя на него:

— Может, не надо?

— Выпрыгивай.

Да к черту. Если ему так хочется, то я, конечно, познакомлюсь с его родителями. Пусть посмотрят, к чему привело их воспитание. Выползаю из машины, и к Мирону по ступеням бежит полная пожилая седовласая женщина в темном строгом платье и милом белом переднике:

— Мирон! Ты ли это?

— Я, — он позволяет себя обнять и вежливо просит, — разбуди маму с папой.

— Бегу, мой золотой, — семенит к крыльцу, а потом оглядывается на меня. — Бегу!

— Беги, Анна, — приказывает Мирон, и женщинами с охами скрывается за двойными дверями.

Нерешительно топчусь на месте босыми ногами, и Мирон теперь приказывает мне:

— Идем.

А я как-то уже и не хочу никуда идти, и меня буквально тащат за собой со злым бурчанием:

— Софушка, ножками активнее работай.

Через минуту слабого сопротивления я сижу в просторной гостиной на софе, скромно сложив ручки на коленях. Тут красиво. Как во дворце: зеркала, белое дерево, позолота, парча, лепнина и резные витиеватые поверхности.