— Нисколько! — разворачиваюсь к идиотке с шелковистой гривой.

— За бесплатно согласна, что ли? — она опускает очки на кончик носа.

— Нет! — рявкаю я, и бездомный кот, что неизвестно откуда здесь взялся, испуганно убегает. — Отвали! Я на работу опаздываю!

— Хороший же план! — взвизгивает Анжела и топает ножкой. — Тебе деньги лишние?

— У меня высокая зарплата, — цежу сквозь зубы в ее лицо. — И я ее своей жопой отрабатываю. Ясно?!

— У вас был анал? — едва слышно спрашивает Анжела, и ее губы дрожат.

Пячусь на несколько шагов, и она с ревом садится на корточки:

— Я ему после свадьбы обещала дать в попу! В брачную но-ооо-очь!

Проходящий мимо усатый мужик в мятом костюме роняет сигарету и кашляет, захлебываясь густым дымом. Краснею и подскакиваю к Анжеле, и та воет еще громче:

— А ты ему дала! Дала в задницу-у-ууууу!

— Прекрати немедленно! — трясу истеричку за плечо. — Замолчи!

— Это подло! — поднимает лицо и срывает очки. — Стерва! Как ты могла?!

— Захотела и смогла! — сжимаю кулачки. — И мне понравилось!

Анжела охает, словно я вонзила ей кинжал в сердце. Сколько осуждения и боли в глазах! Зря я проговорилась о наших с Мироном Львовичем шалостях на сороковом этаже. Если Анжела дразнила его своей замечательной и красивой попой, которая стала бы наградой после свадьбы, то ей сейчас очень обидно. Ее бывший жених нашел, грубо говоря, задницу посговорчивее. С другой стороны, у меня-то, в отличие от Анжелы, не было право делать из себя какой-то особенный приз.

— Вот прямо понравилось? — едва слышно говорит и всхлипывает.

Перевожу взор на усатого дядьку, который оглядывает, навострив уши, и отвечаю:

— С меня хватит.

Сердито удаляюсь под заунывный плач Анжелы. Сама виновата. И не из-за задницы твоей вы расстались, а из-за измены. Это очень большая разница.

— Я вскрою себе вены!

Оборачиваюсь. Анжела разъяренной волчицей смотрит на меня и сжимает кулаки:

— Так ему и передай! Мне без него жизнь не мила.

— Хорошо.

— Ты тоже будешь виновата в моей смерти! — возмущенно взвизгивает. — Я так и напишу в предсмертной записке. Ты убийца!

— Хорош орать, — рявкает грузная женщина в робе и с метлой в руках. — Охрану вызову.

Анжела презрительно фыркает в ее сторону, надевает очки и убегает, стуча каблучками по асфальту:

— Сука.

Когда я залетаю в офис, сотрудники выглядывают из своих мониторов. Читаю в их взорах раздражение. Они уже полчаса работают, а секретарша босса соизволила только явиться. Что она себе позволяет и почему Мирон Львович не уволит эту наглую сучку? Явно ведь, что держит ее возле себя не из-за профессиональных навыков. Шлюха. Или я слишком мнительная?

С красным от смущения лицом здороваюсь и бегу к лестнице, прижимая сумку груди, будто она меня защитит от колких и презрительных взглядов.

— Софья! — из-за стола встает Афанасий Петрович и сует в руки несколько документов с жирными печатями и размашистыми подписями.

Пробегаюсь глазами. Разрешение на строительство многоэтажного жилого комплекса на Нахимовском проспекте. — Сними копии… — говорит в спину Афанасий Петрович.

— Затем заверить у нотариуса. Одну — в архив, вторую — в отдел документооборота, третью— сохранить у себя, а оригинал— под замок, — громко и быстро тараторю и взбегаю по лестнице. — Принято! Будет сделано!

В приемной распускаю волосы, расстегиваю три пуговки под воротом и прячу разрешение на строительство в нижний ящик стола. Делаю пометку, что надо снять копии, и спешно ныряю на кухоньку, где завариваю кофе для Мирона Львовича. Сердце колотится, пальцы на руках немеют и покалывают.

Прежде чем постучать в дверь кабинета, запираю приемную на два уверенных оборота ключа. Я не хочу, чтобы кто-то помешал Мирону Львовичу пороть меня за очередное опоздание. В наказании нерадивой секретарши важен настрой и увлеченность процессом.

Вдыхаю полной грудью терпкий и бодрящий аромат кофе и тихо стучу по двери костяшкой указательного пальца. Я решительная и бесстрашная женщина и готова принять гнев босса с гордо вскинутой головой. Я повела себя, как истеричка, и пусть Мирон Львович выбьет из меня ремнем всю дурь. Я недостойна жалости.

— Входи, Софушка, — раздается приглушенный голос, в котором я улавливаю сердитые нотки недовольства.

Глава 24. Гнев

Ставлю перед молчаливым Мироном Львовичем чашку с кофе. Делает глоток, откинувшись на спинку кресла, и я с наносным безразличием говорю:

— Анжела просила передать, что покончит с собой.

Он успел переодеться. И вновь безупречен. Никаких красных пятен на вороте. Вздыхает и закрывает глаза:

— Ты поэтому опоздала?

— Нет. Я просто не уследила за временем.

На виске бьется венка гнева, а лицо спокойное и умиротворенное.

— Вы сделаете мне выговор? — интересуюсь с издевкой и легким высокомерием.

— По-хорошему, тебя стоило бы уволить, Софушка, — отставляет чашку и смотрит на меня. — Опаздываешь, перечишь и имеешь наглость со мной зубоскалить.

Возмущенно охаю. Да я само уважение и вежливость. Меня вновь накрывает злость на Мирона Львовича. Он мне надоел! Помурыжил, во все дырки заглянул и теперь можно уволить? А я сама уволюсь!

— Я напишу заявление!

— Я тебя приказом уволю! — ультимативно хватает за запястья и грубо дергает на себя. — Села на стол и рот закрыла.

— А вот не буду!

Покидает кресло, рывком усаживает на стол и снимает с шеи галстук. Отталкиваю Мирона Львовича, но он опрокидывает меня спину и под мое шипение стягивает запястья, чтобы затем завести руки за голову.

— Мирон Львович, я буду кричать!

— Кричи, — задирает юбку, игнорируя неуклюжие пинки, и в ярости смотрит на мои трусы.

На несколько секунд смущенно замираю. Переводит раздраженный взгляд на лицо и вскидывает бровь:

— Ты серьезно, Софушка?

— Ненавижу кружева, — отвечаю сквозь зубы.

— Ты бы еще панталоны надела!

— А вот и надену! Растянутые, старые и застиранные!

С треском рвет трусы, и я взвизгиваю, пнув Мирон Львовича в живот. С меня хватит! Надоело быть его личной потаскухой. С рыком разводит ноги в стороны и затыкает мои вопли трусами, грубо проталкивая их в рот. А потом я получаю слабую и игривую пощечину

— Тихо!

Оторопев от “жестокости” Мирона Львовича со слезами на глазах, смотрю в его бледное и сердитое лицо. Расстёгивает ширинку, и я с мычанием вскидываюсь на столе.

Резким толчком берет меня, закинув мои лодыжки себе на плечи. Крепко удерживает за бедра, в животном неистовстве врываясь меня до основания отбойным молотком. Головка его толстого члена давит на матку, проскальзывая через сжатые от испуга мышцы. Каждый рывок отдается волной болезненного удовольствия и жалобными всхлипами.

Наваливается на меня, растягивая вскинутые бедра болью, и наращивает скорость. Не будь у меня кляпа во рту, я бы голосила на весь офис от слепой и черной похоти и страха быть порванной безжалостными фрикциями. Под злобными толчками со скрипом сдвигается стол и с шелестом рассыпаются бумаги.

В глазах темнеет, лоно сжимается от очередного рывка, и меня вспарывают раскаленные судороги оргазма. Стены и потолок вибрируют под спазмы, и на пару секунд меня глушит мое же мычание, что гулом отзывается в ушах.

С охами выныриваю из омута и пьяным взглядом смотрю в глаза утробно рыкнувшего Мирона Львовича, который выскальзывает из меня и со стоном проводит подрагивающей головкой по клитору, чем вызывает новый спазм. Густая и горячая сперма стекает по нежным складкам опухшей вульвы и собирается подо мной лужицей.

Мирон Львович целует в колено. Отпрянув, опускает мои трясущиеся ноги и с тяжелым дыханием падает в кресло. Гляжу на потолок и пытаюсь осознать произошедшее, обмякнув на столе пудингом без костей и мышц. Вряд ли можно назвать это грубое и жесткое соитие актом любви.

— Софушка, ты там заснула? — хрипло спрашивает Мирон Львович.

Отрицательно мычу и выталкиваю языком кляп изо рта.