Барин умирал. Он метался в горячке, бессвязно бормоча какой-то вздор и изредка поднимаясь на локтях, чтобы скользнуть по комнате невидящим взглядом да мазнуть кончиками пальцев по жёсткой шкуре огромного пса меделянской породы, растянувшегося у его левого бока. Замерший в дверях Прохор, крепостной слуга, оставшись очередной раз незамеченным, беззвучно выдохнул и вернулся к мысленному разговору, начавшемуся, ещё когда он застал барина в гостиной, бьющимся в корчах.

«А твердил – учёный я, Прохор! Учёный! – Ну да, ну да. Видал я таких учёных. Разве честный мирянин откажется от соборования, перед ликом смерти? Да и видано ли, чтобы простой человек, не колдун, так менялся за одну ночь? Брехун ты, Денис Даниилович!»

И правда: ещё утром прошлого дня, Денис Даниилович Чёрный, полковник сухопутных войск и кавалер ордена Святой Анны, был крепким шестидесятилетним мужчиной с не лишёнными приятности чертами и диковатой хищностью в повадке и взгляде. Всего за несколько ночных часов с его телом произошли чудовищные перемены: мышцы усохли, волосы поредели, а хребет изогнулся, перекосив и плечи, и шею, и рёбра на грудине. Тощий и страшный, теперь Чёрный походил на упыря, но никак не на человека.

– Не вовремя! Как не вовремя! Проклятая земля!

Прохор поёжился, пытаясь разгадать услышанное.

«Что такое это «не вовремя»? Не вовремя помираю? Да разве кто ведает, когда наступит его конец? Все мы под богом ходим – и колдуны, и праведные христиане. Смерть не отсрочишь – нечего поносить выкормившую тебя землю».

– Прохор, ты где? Куда провалился, поганец?

Прохор молчал, не откликаясь на зов. Высокий и плечистый, с пудовыми кулаками и бычьей шеей, в быту ответственный и честный слуга, он до трясучки боялся всего неведомого, да к тому же опасался, что умирающий надумает передать ему силу, чтобы быстрее помереть. Потому лишь крепче стиснул зубы и отрицательно покачал головой.

«Ты как-нибудь сам, барин. Я тебе не подмога. Крышу бы разобрал, да увидят же. В деревне живём, всюду глаза. Да и светает уже. Не больно-то охота из-за тебя чернить своё имя. Не поверят – год прожил с колдуном, а колдунством не замарался».

– Прошка!

Тощая грудь умирающего дёрнулась, узловатые пальцы вцепились в перину, и тот уселся на постели. Как следует рассмотрев костистое лицо – острые скулы, ввалившиеся глаза и по ястребиному крючковатый нос, Прохор вздрогнул и перекрестился, молясь, чтобы пронесло и на этот раз. Не свезло – Чёрному, кажется, полегчало. Окинув мутным взглядом комнату, тот увидел-таки мнущегося у дверей Прохора и вспылил:

– Прошка! Почему молчишь? Не откликаешься?

– Со двора только, ваш бродь, – не моргнув, сбрехал Прохор. – По нужде ходил.

– Сюда иди, – бессильно обмякнув на подушке, велел Чёрный. – Умру скоро. Просьба к тебе есть.

Прохор сделал два аккуратных шажка, с его гренадерским ростом, впрочем, аршинные, и застыл у деревянного, крытого лаком, стола, на котором в беспорядке валялись писчие принадлежности и бумага, стояла восковая свеча и небольшое зеркало на подставке. Левой рукой он комкал край простой небелёной рубахи, правую на всякий случай завёл за спину и скрутил в кукиш.

«Ишь чего удумал – просить! – мысленно хорохорился Прохор, не желавший исполнять никаких поручений. – Клясться ещё заставь, ага. Богоугодное дело – надуть такую нечисть, как ты, барин!»

Вслух же бормотнул:

– Слушаю, ваш бродь.

– Клянись, что выполнишь. Всю жизнь я положил на это дело и хочу знать, что оно не погибнет вместе со мной.

– Клянусь, ваш бродь.

Чёрный смерил Прохора задумчивым взглядом, не слишком доверяя торопливому ответу, но, видимо, время и впрямь его подпирало. Не выказав сомнений, он приказал:

– Возьми мой сюртук. В правом кармане камень. Вынь его и положи на стол.

Прохор шевельнулся, плавным движением перетёк к стулу, цапнул сюртук и вытащил из кармана гладкий яйцеобразный кварц розовато-лилового цвета. Устроив его на краешке стола, торопливо отступил и вопрошающе уставился на Чёрного.

– Вот, ваш бродь.

– Хватит! Право же, до смерти уморил своим «ваш бродь»! – Чёрный рассмеялся неприятным дребезжащим смехом, довольный собственной остротой. – Сделаешь, как я прошу да проявишь смекалку – получишь личное дворянство. Теперь уже ты вольный человек. В столе, в шкатулке, твоя грамота, доверенность на управление моими делами и деньги. Из них возьми на похороны и на сообщение в «Московских ведомостях», о моей смерти. Похороны обустрой чинно и аккуратно, но особенно не траться. Позови Агафью, она поможет. Человек я одинокий – письменное завещание не оставляю, наследников у меня нет. Кто пожелает, прочтёт сообщение и явится, помянет. Закопают на монастырском кладбище, и дело с концом! Деньги, что останутся, возьми себе.

Прохор слушал барина со всевозрастающим изумлением. Никогда тот не давал повода заподозрить себя в излишнем человеколюбии. За мельчайшую промашку бил батогом или розгой, не причиняя вреда нутру, но сопровождая побои таким ядовитым присловьем, что лучше бы забил до смерти. Поэтому-то, услышав про вольную и деньги, Прохор насторожился ещё сильнее.

«Вольной подластиться решил? Точно, силу надумал передать! Врёшь, не на дурака напал – знаю я, что такие вещи с кондачка не делаются!»

Чёрный же, не догадываясь, какая буря происходит в душе слуги, стиснул лапу лежащего рядом пса и, будто набравшись от него силы, снова привстал и продолжил:

– Сорок дней поживи в доме – соблюди обычаи. Но главное… Распорядись этим камнем по моему слову. Всю жизнь над ним работал, да не успел чуть. Плоды тебе пожинать. Сделан он, Проша, так, что сам умеет искать золото. Нужно лишь зарядить его силой природной, да следовать, куда укажет. Сделать это можно не везде, но тут, недалеко, есть такое место. Пруд подле Симонова монастыря. Создан он, правда, не природой – человеком, зато намоленный. На раз его силы хватит, потом отыщешь другие места. Как вести себя и что говорить, есть в записке, она в столе. От тебя одного прошу: как разбогатеешь, снеси камень в Горный департамент. Назови моё имя, пусть знают, кто его создал.

Чёрный запнулся. От его речей вид у Прохора сделался совсем шальным. Скрутив за спиной кукиш из левой руки, правой он принялся креститься, вполголоса читая «Царю Небесный». Увидев такой отклик на свои слова, Чёрный осерчал:

– Ох и дубина же ты, Прохор! Сколько раз говорил – учёный я!

– Учёные золото ищут не чародейскими каменьями, а инструментом да людьми, – огрызнулся Прохор. – И заряжают – не силою природной, а салом и хлебом!

– Кому как не тебе знать, верно? – изнурённый долгими разговорами, буркнул Чёрный, всё сильнее стискивая собачью лапу, отчего Волх жалобно и протяжно вздохнул. – Ты же, небось, осведомлен и о теплородах, и о флогистонах? Да кому я доказываю? Деревенщина, лапотный мужик. Даже латынь не освоил! Не желаешь богатства – дело твоё. Снеси камень к пруду, заряди, да отдай в Горный департамент. Иначе на смех поднимут – и тебя, и меня. Клянись, что исполнишь.

И Чёрный властно уставился на Прохора, с надеждой поглядывающего на дверь. Тот вздрогнул, беспокойно переступил на месте, пытаясь сбросить тяжёлый взгляд, и через силу выдавил:

– Клянусь.

– Полностью. В чём, кому, да имя своё не забудь.

От этих слов Прохору стало холодно, как от внезапного, пронизывающего стужей порыва. Очередной раз бесславно проиграв бой против чужой воли, он забормотал, крепче стискивая за спиной собранный в кукиш кулак:

– Перед небом и людьми, я, Прохор Конюхов, сын Дамиана, клянусь исполнить предсмертную просьбу Дениса Данииловича Чёрного…

Дослушав клятву, Чёрный облегчённо вздохнул, прикрыл глаза и обмяк на подушке. Прохор было решил, что барин снова впал в беспамятство, но внезапно тот заговорил на каком-то чужом наречии, ничуть не похожем на латинский, французский или греческий языки.