Не торопитесь меня перебивать, господа, дайте мне договорить мысль, я осознаю, что вы можете быть со мной несогласны. Понимаете, внимание, вещь волновая, то придёт, то уйдёт, потому важно таким людям его не давать, чтобы не учудили. Пускай тратят деньги, пускай продают предприятия родителей, нам же лучше, чтобы компании уходили в руки приобретающих. А имеющие, не читающие ни книг, ни статей, как вы правильно выразились «стоящие на месте», всё равно останутся у разбитого корыта и наша задача, как не приобретённых и не имеющих, приблизить этот час. Зачем? Затем, чтобы не дать подобным людям управлять важными предприятиями или, скажем, встать у руля власти, потому как страна не только разорится, но и станет рабом имеющих, а этого допустить никак нельзя, – Родион Нербин кончил говорить и, изрядно устав, попросил стакан воды, который тут же получил.

– Но не все же такие, – возразил Гриша, – возьмите Негельскую, она хоть и имеющая, но лишь приумножила своё богатство.

– Закономерно, что в системе всегда найдутся исключения, – ответил Родион Нербин, – всё зависит и от того, какой пример подаётся им в детстве, и от того каковы были родители, какие ценности были получены. Моя модель быстра и очень упрощена. В ней, безусловно есть много «но», однако, признайтесь, примеров, подтверждающих мою точку зрения много, хотя бы один на примете точно есть.

– А господин N.? – вдруг спросил Митя, – он приобретённый или имеющий?

– Вы, вероятно, читали мою сводку, данную газете «Сухая правда». У меня на него особенное мнение, – начал Родион Нербин, польщённый всеобщим интересом, – известно ли вам, что он имеет большие связи с западом и в общем-то является его ставленником?

– Вздор! – перебил голос из дверей, – господин N. честнейший политик, а его идеи новы и единственно правильные!

В дверях показался Константин Когтёв. Последний из гостей. Богатый чиновник, служащий заместителем, в богом забытом департаменте, в котором водились приличные деньги, успешно краденные участниками. Тем не менее, Константин Когтёв был ярым поклонником господина N. и изрядно финансировал его деятельность, когда у того была «нехватка» денег. Делал он это, впрочем, только лишь затем, чтобы быть не забытым тогда, когда тот придёт к власти, ожидая, что, когда это произойдёт его капитал увеличиться десятикратно. Весть же о кончине не слишком повергла его разочаровала, напротив, он ожидал, что после этого народные волнения выйдут на улицу свергать и крушить «ужасные и отвратительные» устои, что было для него чрезвычайно выгодно. Потому Константин Когтёв во всеуслышание кричал, что негоже молчать, что только действия способны единственно помочь стране, которая задыхается в цензуре и нищете. И хотя, он догадывался, что связь с западом имела место быть, чиновник постоянно принимался защищать честь мёртвого, являясь для народа единственно правильным, а потому уважаемым политиком.

– Позвольте же узнать, что правильного в его империалистических идеях? – спросил Родион Нербин, вставая, но, решив, что руку жать такому человеку не станет, сел на место.

– Позвольте, а что за идеи у него? – едва слышно, спросил Михаил Редько, сам от себя не ожидая, что скажет хотя бы что-то, если не спросят напрямую.

– Как же? Вот это человек! Удивлён, Гришка, умеешь людей находить! – рассмеялся Константин Когтёв. – Позвольте, Родион Нербин, так? Я – Константин Когтёв из бумажного департамента, вы, наверное, уж знаете, коль я знаю вас. Я расскажу нашему невежде. Как вас? Михаил Редько… Хм, не слышал такого имени, оно и понятно. Не выходите в свет? Уважаю, хотел бы быть на вашем месте, но сами понимаете, должность не позволяет. Так, о чём я? А, да. Идея. Гениальность и важность её в том, чтобы смыть границы всех стран, создав или оставив только одну, единую, иными словами, превратить здешнее бесчинство и хаос в порядок. Только представьте, более ненужно платить межграничные пошлины, покупать заграничный паспорт. Вы же не местный, так? – спросил Когтёв у Жанна Прусса, сидящего на стуле, как на иголках. – Покажите свой паспорт. Что с ним? Языка не знает? – он повторил просьбу на чистом иностранном, получил заветную книжку и с гордостью открыл, – вот они, бесчисленные штампы разных бессмысленных стран, таможен, вот учёт личных вещей, адрес проживания. К чему всё это? – он небрежно швырнул документ на грязный стол. – Почему я должен таскать кучу документов только лишь для того, чтобы куда-то поехать? Ну нет, земля принадлежит народу, слышали такое выражение? Нет? Право, вы – удивительный человек! Тогда прислушайтесь к гласу разума, ведь все от этого страдают: бизнес, терпящий таможенные издержки, из-за чего цена вечно колеблется, бизнесмены, которые не могут, не декларируя землю, построить дом, открыть быстро дело, счёт в банке. А кому принадлежит вся земля? Разве можно чтобы кто-то что-то приватизировал? Ответ, конечно, нет. Наконец, обычный народ, золотой средний класс, который не может спокойно работать без постоянного надзора местных властей, не может общаться с иностранцами из-за незнания языка. К чему всё это? Почему бы не оставить один, единый язык? Вот, посмотрите, на бедолагу, – Когтёв показал на Жанна Прусса указательным пальцем, – он, ведь, совсем не понимает о чём мы говорим, а он, может быть, непризнанный мыслитель на своей родине, а вынужден сидеть и дрожать, боясь привлечь наше внимание. Кто его привёл и зачем? Впрочем, это прямая иллюстрация необразованного, потерянного человека. А мог бы сейчас говорить с вами на равных. Ладно, опустим язык, не главный он, вспомним валюту. Господа! Курс бывает просто сумасшедший! Разве такое годится? Отчего в сотнях метров цены могут отличаться в два, а то и в три раза? В современном обществе подобного быть не должно. А войны? Бесконечные побоища, по счастью которых сейчас не наблюдается, их же тоже можно избежать: нет чужого, всё наше. Территория, деньги, всё одно, ведь, можно же, чтобы стало единым. А наука? Она ведь тоже может стать общей и понятной для всех учёных. Может, лет так через двадцать-тридцать освоим космос, а там и большие открытия, задумайтесь, прислушайтесь к гласу разума! Ведь, вот оно счастье, только руку протяни. Стоит только выйти на улицу в эти выходные. Пустяк. Ну как согласны, Редков? Так же вас? А, Редько, запамятовал, уж извините! Согласны? Идея ведь полезная и верная для общества. Долой разобщённость, пришло время объединиться! Прислушайтесь к гласу разума!

Все повернулись в сторону Миши Редько. Тот долгое время молчал. Испарина появилась на его лбу. После некоторых раздумий он неуверенно произнёс:

– Да, пожалуй, хорошая идея.

– Потерянный человек! – тут же воскликнул Родион Нербин. – Разве можно? Идеи его разрушительны и несостоятельны, разве это невидно? Взять только язык, культуру, национальные интересы!

– Язык? Культура? К чему? – встрял в разговор Василий Прокофьев, почувствовав, что может кольнуть ненавистных ему людей, – всё это пережиток прошлого, которым интересуются и хранят лишь старики, с которых пыль сыпется. Признаться, я сам считал убийцу господина N. нашим спасителем, а теперь как-то горько стало. В газетах о подробностях теории не говорили совсем. Лишь: эксперты решили, что идея разрушительна и всецело неверна. Если всё будет так, как говорит господин Когтёв, то нас ждёт славное будущее.

– Да, как можно-то? Голубчик, вам подсунули оголтелую, к тому же, ужасно глупую пропаганду! – воскликнул раздосадованный Родион Нербин, – подумайте хотя бы о культуре…

– Вы, назвали меня глупым? – поинтересовался Когтёв, разглядывая с интересом Василия Прокофьева.

– Не смейте меня так называть-с! – побагровел Василий Прокофьев, вскакивая со стула. – Никакой я вам не «голубчик», извольте обращаться ко мне только на «Вы», так, как я обращаюсь к вам! Я не потерплю подобного бахвальства! Что это за неуважение, да ещё от председателя культуры?! – всплёскивал он руками, топча газету, улетевшую на пол.

– Я же наоборот, – сказал Родион Нербин, медленно вставая со стула, – только из чистого уважения к вашей персоне.