И он заорал.

Хасик зажал Джардиру рот и притянул его к себе.

— Еще раз подойдешь ко мне, верблюжий ублюдок, и тебе не жить, — пообещал он.

Аббан подлез под здоровую руку Джардира и отволок его в шатер дама’тинг на дальнем конце учебной площадки. Шатер открылся перед ними, как будто их ждали. Высокая женщина в белом с головы до пят держала полог, видны были только ее руки и глаза. Она указала на стол в шатре, и Аббан поспешно уложил на него Джардира — рядом с девочкой, одетой в белое, как и дама’тинг. Но прелестное личико девочки было открыто.

Дама’тинг не говорят с най’шарумами.

Уложив Джардира, Аббан низко поклонился. Дама’тинг кивнула на полог, и Аббан поспешно выбежал, едва не упав. Говорят, дама’тинг видят будущее и знают, как мужчина умрет, едва взглянув на него.

Женщина скользнула к Джардиру — размытое белое пятно перед затуманенным от боли взором. Он не понял, молода она или стара, красива или уродлива, сурова или добра. Она казалась выше столь ничтожных понятий, ее преданность Эвераму затмевала заботы смертных.

Девочка взяла палочку, много раз обернутую белой тканью, положила в рот Джардиру и ласково нажала ему на подбородок. Джардир понял и закусил.

— Даль’шарумы приветствуют боль, — прошептала девочка, когда дама’тинг подошла к столу, чтобы собрать инструменты.

Руку словно ошпарило, когда дама’тинг промыла рану. Затем она дернула руку, чтобы вправить кость. Джардир в слепящей вспышке боли стиснул зубами палочку и попытался последовать совету девочки, открыться ощущениям, хотя толком не понимал для чего. Мгновение боль казалась невыносимой, а затем он словно пересек порог, и она отступила, стала отдаленной, будто терзала кого-то постороннего. Джардир разжал зубы, и ненужная палочка выпала.

Джардир расслабился в объятиях боли и повернулся посмотреть на дама’тинг. Она работала размеренно и ловко, зашивала мышцы и кожу, бормоча молитвы Эвераму. Затем растерла травы в пасту, шлепнула на рану и обмотала чистой тканью, пропитанной густой белой массой.

Дама’тинг с легкостью подняла его со стола и переложила на жесткую койку — кто бы мог подумать, что она настолько сильна! Она поднесла фляжку к губам Джардира. Мальчик отпил. По телу разлились тепло и тяжесть.

Дама’тинг отвернулась, но девочка на мгновение задержалась.

— Сросшиеся кости становятся крепче, — прошептала она, и Джардир со спокойным сердцем провалился в сон.

Когда он проснулся, девочка сидела рядом с койкой. Она прижала влажную тряпочку к его лбу. Джардир жадно разглядывал ее лицо. Когда-то он думал, что его мать — красавица, но девочка была прекраснее во сто крат.

— Юный воин очнулся, — улыбнулась она.

— Ты говоришь, — произнес Джардир пересохшими губами. Его рука оказалась в белом каменном коконе — бинты дама’тинг затвердели, пока он спал.

— Разве я животное, чтобы молчать?

— В смысле, со мной, — поправился Джардир. — Я всего лишь най’шарум.

«И не достоин целовать пыль под твоими стопами», — молча добавил он.

Девочка кивнула:

— А я — най’дама’тинг. Скоро я получу покрывало, но пока хожу с открытым лицом и могу говорить, с кем хочу.

Она отложила тряпочку и поднесла к его губам дымящуюся миску с кашей.

— Вас наверняка морят голодом в Каджи’шарадж. Ешь. Это поможет заклинаниям дама’тинг тебя вылечить.

Джардир поспешно проглотил горячую кашу.

— Как тебя зовут? — спросил он, закончив.

Девочка вытерла ему губы мягкой тряпочкой и улыбнулась:

— А ты дерзкий… для паренька, который только-только получил бидо.

— Извини, — пробормотал Джардир.

Она засмеялась:

— Дерзость не порок. Эверам не любит робких. Меня зовут Инэвера.

— «Как угодно Эвераму», — перевел Джардир красийское присловье. Инэвера кивнула.

— Ахман, — представился Джардир, — сын Хошкамина.

Девочка торжественно кивнула, но в глазах ее искрилось веселье.

— Он силен и может вернуться к тренировкам, — сказала дама’тинг Керану на другой день, — но его нужно как следует кормить, и если ему повредят руку до того, как я сниму бинты, тебе несдобровать.

Наставник поклонился:

— Будет исполнено, дама’тинг.

Джардиру выдали миску и пустили в начало очереди. Никто, даже Хасик, не посмел возразить, но Джардир чувствовал спиной недовольные взгляды. Он предпочел бы сражаться за еду даже с загипсованной рукой, чем терпеть эти взгляды, но приказы дама’тинг не оспаривались. Если он не станет есть, наставники запихают похлебку ему в глотку.

— Ты поправишься? — спросил Аббан, когда они ели на своем обычном месте.

Джардир кивнул:

— Сросшиеся кости становятся крепче.

— Что-то мне неохота проверять, — поежился Аббан.

Джардир пожал плечами.

— Хорошо, что завтра Ущерб, — добавил Аббан. — Можно провести пару дней дома.

Джардир взглянул на гипс, сгорая от стыда. Этого не скроешь от матери и сестер. Пробыл в шарадж всего цикл и уже опозорил родных!

Говорили, что в три дня Ущерба Най сильнее всего. Мальчики в пору Ханну Паш проводили это время дома, со своими семьями, чтобы отцы взглянули на сыновей и вспомнили, ради кого сражаются по ночам.

Но отец Джардира погиб, и к тому же Джардир сомневался, что являет собой повод для гордости. Его мать, Кадживах, притворилась, будто ничего не заметила, но сестры оказались не столь тактичны.

Среди най’шарумов Джардир привык ходить в одном бидо и сандалиях. Среди сестер, закутанных в коричневые платья с головы до ног, так что видны были только руки и лица, он чувствовал себя голым, и ему было нечем прикрыть гипс.

— Что у тебя с рукой? — спросила его младшая сестра Ханья, едва он вошел в дом.

— Сломал на тренировке.

— Как? — спросила старшая сестра Аймисандра, любимая сестра Джардира, и положила ладонь на здоровую руку.

Ее ласковое прикосновение раньше утешило бы Джардира, но теперь десятикратно усилило его стыд. Он отдернул руку.

— Мы занимались шарусаком. Ерунда.

— Сколько мальчишек на тебя напало? — спросила Ханья, и Джардир вспомнил, как избил на базаре двух старших ребят за то, что один из них дразнил малышку. — Спорим, не меньше десяти!

Джардир нахмурился.

— Один, — отрезал он.

Хошвах, средняя сестра, покачала головой.

— Наверное, он был десяти футов ростом.

Джардир был готов сорваться на крик.

— Хватит докучать брату! — прикрикнула Кадживах. — Приготовьте ему место за столом и оставьте в покое.

Ханья сняла с Джардира сандалии, а Аймисандра поставила во главе стола деревянную скамью. Подушек не было, но она застелила ее чистой тканью. Джардир месяц сидел на голом полу шарадж, и теперь даже это казалось роскошью. Хошвах поспешно поставила на стол выщербленные глиняные миски, которые Кадживах наполнила дымящимся варевом.

Обычно семья Джардира ужинала простым кускусом, но Кадживах откладывала понемногу от пособия и в Ущерб кускус всегда был приправлен и сдобрен овощами. В этот первый домашний Ущерб Ханну Паш Джардир нашел в своей миске даже несколько жестких кусочков подозрительного мяса. Джардир давно не ел досыта, и кускус благоухал материнской любовью, но не лез Джардиру в горло, особенно когда мальчик обнаружил, что в мисках матери и сестер мяса нет. Он заставил себя проглотить ужин, чтобы не обидеть мать, но ему пришлось есть левой рукой, изнемогая от стыда.

После ужина они молились все вместе, пока с минаретов Шарик Хора не донесся крик, возвещавший наступление сумерек. По закону Эведжана все женщины и дети должны были после этого спуститься вниз.

Меченый подвал с засовом имелся даже в жалкой глинобитной лачуге Кадживах. Из подвала открывался ход в Нижний город — огромную сеть пещер, которая соединяла все Копье Пустыни на случай прорыва.

— Идите вниз, — велела Кадживах дочерям. — Мне нужно поговорить с вашим братом наедине.