Он улыбнулся, надел маску жонглера, выпрямился и впервые посмотрел Инэвере в глаза:

— Я слышал, как она пела, и мне не нужно другой невесты. Голос Сиквах мне дороже, чем ее чистота.

Инэвера слегка расслабилась:

— Ты очень великодушен. Больше, чем заслуживает эта шлюха.

— Я пока ничего не решил, — уточнил Рожер. — Но я не хочу, чтобы она… волновалась, пока я думаю. Так и голос недолго потерять.

Инэвера улыбнулась под прозрачным покрывалом, как будто он прошел некое испытание.

Элона взяла Рожера под руку и дернула назад:

— Разумеется, это повлияет на приданое.

Инэвера кивнула:

— Безусловно. Если ты согласна присмотреть за молодыми, девушки могут остаться в крыле сына Джессума, чтобы он познакомился с ними и убедился, что они не… волнуются, пока он размышляет.

— Ну конечно, моя мама присмотрит, — пробормотала Лиша.

Инэвера, похоже, уловила сарказм и с любопытством посмотрела на нее, но ничего не сказала.

Рожер покачал головой, словно пытаясь очнуться от сна. «Никак меня только что сговорили?»

Аббан прибыл на закате, чтобы проводить их на порку. Лиша в последний раз проверила травы и инструменты в своей корзинке. У нее сосало под ложечкой, и она глубоко дышала, чтобы немного успокоиться. Даль’шарумы заслужили наказание за то, что сделали с Уондой, но это не значит, что ей охота любоваться, как им вспарывают спины. Однако она видела, как небрежно красийцы относятся к медицине, и опасалась, что раны воспалятся и убьют воинов, если она не обработает их собственноручно.

В Форте Энджирсе они с Джизелл каждую неделю лечили людей у городского позорного столба, но Лиша всегда плакала и отворачивалась при виде порки. Ужасный обычай, зато Лише редко приходилось лечить одного и того же человека дважды. Они усваивали урок.

— Надеюсь, ты понимаешь, какую честь мой господин оказывает тебе и дочери Флинна тем, что выпорет преступников собственноручно, — заметил Аббан, — а не поручит это какому-нибудь дама, который может проявить снисходительность из сочувствия к их деянию.

— Дама сочувствуют насильникам?

Аббан помотал головой:

— Ты должна понять, госпожа, что наши обычаи весьма отличны от ваших. То, что вы разгуливаете с открытыми лицами и… прелестями, — он указал на глубокий вырез ее платья, — оскорбляет многих мужчин, которые боятся, что вы внушите неподобающие мысли их собственным женщинам.

— И потому они решили указать Уонде ее место, — поняла Лиша. Аббан кивнул.

Лиша нахмурилась, но сосущее чувство унялось. Травницы не любят причинять боль, но даже Бруна не отказывалась преподать пару неприятных уроков хамам и дикарям.

— Мой господин велел явиться и Дамаджи с их кай’шарумами, — сказал Аббан. — Он хочет, чтобы они уяснили надобность принять некоторые ваши обычаи.

Лиша кивнула:

— Ахман сказал, что похожая история была, когда он познакомился с Пар’чином.

На лице Аббана не дернулся ни один мускул, но купец слегка побледнел. Неудивительно, что Арлен так влиял на людей даже до того, как расписал себя татуировками.

— Мой господин упомянул Пар’чина?

— По правде говоря, это я его упомянула. Я не ожидала, что Ахман тоже с ним знаком.

— О да, мой господин и Пар’чин были добрыми друзьями, — ответил Аббан, к изумлению Лиши. — Ахман был его аджин’палом.

— Аджин’палом?

— Его… — Аббан нахмурился, подбирая правильное слово, — кровным братом, пожалуй. Ахман показал ему Лабиринт, и они проливали кровь друг за друга. Для моего народа эта связь крепче кровных уз.

Лиша открыла рот, но Аббан перебил ее:

— Нам пора, иначе мы опоздаем, госпожа.

Лиша кивнула, и они кликнули остальных жителей Лощины, а также Аманвах и Сиквах, которые не отходили от Рожера.

Их проводили на городскую площадь Форта Райзона — большой мощеный круг в центре города с колодцем посередине и лавками по периметру. За покупками пришли не только красийские женщины, но и райзонские. Северянки носили прежние платья, но лица и плечи закрывали платками. Многие из них изумленно смотрели на Лишу и ее мать, как будто ожидали, что сопровождающие их даль’шарумы вот-вот накинутся на бесстыдниц.

Многие красийцы уже собрались, в том числе Дамаджи в паланкинах с балдахинами и многочисленные шарумы и дама. Посреди круга возвышались три деревянных столба, но без кандалов и веревок.

Поднялся шум, и толпа повернулась к Джардиру, который вошел в круг в сопровождении Инэверы в паланкине и других своих жен. Лиша насчитала четырнадцать. Все ли это? Они встали рядом с Лишей и жителями Лощины так близко, что Лишу окутал аромат духов Дамаджах.

Джардир подошел к столбам и махнул Копьям Избавителя. Три даль’шарума сами, без понуканий вышли на площадь и разделись до пояса. Они опустились на колени и коснулись лбами булыжной мостовой перед Джардиром, затем встали и обхватили руками столбы. Связывать их не стали. На воине, которому Лиша сломала руку, белел гипс.

Джардир вынул из складок одеяния плетку-трехвостку с плетеными кожаными ремнями. В последние дюймы каждого хвоста были вставлены острые кусочки металла.

— Что это? — спросила Лиша у Аббана. Она думала, что Джардир воспользуется обычным хлыстом. Это орудие выглядело намного страшнее.

— Хвост алагай, — ответил Аббан. — Плетка дама. Говорят, она бьет, как хвост песчаного демона.

— И сколько ударов получит каждый?

— Столько, сколько выдержит, — усмехнулся Аббан. — Шарумов порют, пока они могут держаться за столб.

— Но… так и убить недолго!

Аббан пожал плечами:

— Шарумы славятся воинским искусством, а не умом или инстинктом самосохранения. Они считают, что вынести как можно больше ударов — проверка мужества. Их товарищи будут делать ставки, кто продержится дольше.

Лиша нахмурилась:

— Я никогда не пойму мужчин.

— Я тоже, — согласился Аббан.

Зрелище было ужасно. Каждый удар хвоста алагай оставлял на спине жертвы алую кровавую полосу. Джардир наносил по одному за раз — то ли по доброте душевной, то ли чтобы воины не свыклись с болью. Лиша вздрагивала с каждым ударом, как будто били ее саму. Слезы текли по ее лицу, и ей нестерпимо хотелось убежать, чтобы не видеть сплошных ран, в которых белели ребра. Никто из воинов еще не упал и даже не закричал.

В какой-то момент Лиша отвела взгляд и увидела, что Инэвера невозмутимо наблюдает за происходящим. Дамаджах почувствовала взгляд северянки и усмехнулась при виде слез на ее щеках.

В Лише что-то надломилось, и вспышка ярости подействовала как защитный круг от людских страданий. Травница выпрямилась, вытерла глаза и по примеру Дамаджах с холодной отстраненностью досмотрела порку до конца.

Казалось, та будет длиться вечно, но наконец упал один воин, а затем и второй. Лиша увидела, как их товарищи передают друг другу монеты, и подавила желание сплюнуть. Когда рухнул последний, Джардир кивнул Лише, и она поспешила на помощь, доставая нитки, мази и бинты. Она надеялась, что запасов хватит.

Джардир ударил в землю копьем, и все обратились взорами к нему.

— Передайте всем, кто хочет обрести рай в конце одинокого пути! — Голос Джардира гулким эхом разнесся по площади и затопил улицы. — Каждая женщина, которая убьет демона на алагай’шарак, станет шарум’тинг и обретет все права шарума!

Собравшиеся воины потрясенно загудели, и Лиша увидела ужас на лицах дама и шарумов. Поднялся ропот, но Джардир оскалил зубы, заставив всех замолчать.

— Если кто-то против, пусть выйдет вперед. Обещаю ему быструю и почетную смерть. К тем, кто посмеет оспорить мое слово завтра, я буду не столь снисходителен.

Многие в толпе хмурились, но выйти никто не решился.

На следующий день Аббан прибыл во двор Дворца зеркал в обществе даль’шарума. Красное ночное покрывало воина было опущено, в черной бороде сквозила седина. Он отнюдь не казался слабым, и все же Лиша была удивлена. Немногие красийские воины доживали до седины в бороде. Даль’шарум шествовал гордо, но его суровое лицо было напряжено, как будто он старался не скривиться.