Происходящее должно было выглядеть сюрреальным, может даже пугающим, но наоборот, казалось мне нормальным и естественным. Жизнь и смерть всегда соседствуют рядом, там, где жизнь, там и смерть. И наоборот. Старые рядом с молодыми, мертвые рядом с живыми. Я подумал, что мне нравится это место, эта река и даже крематории вокруг. Все это выглядело здоровым и естественным, неприглаженным, таким, каким оно и должно быть. Настоящая жизнь, как она есть.
Костер начал постепенно затухать. Работник-сжигатель, уходивший куда-то (наверное, у него много работы, трупов-то вокруг немало), вернулся обратно. В руках у него была длинная палка. Он подошел к костру и начал перемешивать дрова, чтобы сделать пламя сильнее. Затем он намотал на палку полусгоревшее тряпье вперемешку с потемневшими от огня внутренностями и костями и уложил их в центр пламени, чтобы горели активнее.
– Смотришь на кремацию? – Вдруг послышался голос сбоку. – Она будет длиться очень долго.
Я повернулся. Рядом со мной стоял невысокий мужчина лет пятидесяти с книгой в руке, очень худой, даже тощий. “Наверное, вегетарианец”, – подумал я. В здешних местах вегетарианцев много, почти все местные жители. Выглядят они очень худыми, болезненными.
– Да, хочу увидеть весь процесс, от начала до конца. Мне кажется, это будет мне полезно.
– Тело будет гореть двадцать четыре часа.
– Ого, ничего себе! Столько я, пожалуй, не выдержу.
– Наверняка. Придется простоять целые сутки без сна. Знаешь, что с телом сделают потом?
– Оно должно просто сгореть…
– Не полностью. Часть останется. Есть специальные правила. Часть тела останется, и его спустят вниз по реке, чтобы душа человека очистилась.
– Тела спускают по реке? Здесь же столько людей купается! Я видел детей, которые носились прямо у реки!
– Это священная река, здесь полезно купаться.
Я усмехнулся. Вряд ли врачи согласились бы с подобным утверждением.
Мужчина продолжил разъяснять мне здешнее мироустройство.
– Видишь это тело? – Он указал на один из трупов, лежащий на отдалении от остальных. – Это был очень важный человек.
Я пригляделся. Действительно, для этого мертвеца были созданы особые условия. Тело лежало не на земле, как остальные, а на специальной площадке, залитой бетоном. Покрывало, накинутое на тело, немного отличалось от других. Дрова были из другого дерева.
– Он был богатым, – спросил я, – или дело в чем-то другом?
– Он был рожден в высшем сословии. Только люди из высшего сословия удостаиваются сожжения на этом месте. Но и богатым он тоже был. Поэтому его родственники купили самые дорогие дрова.
Я усмехнулся. Ты рождаешься избранным и богатым, всю жизнь ходишь с гордо поднятой головой, люди тебя уважают, даже завидуют. И после смерти к тебе особое отношение – как избранному, тебе положено место для сожжения немного в стороне от остальных, на чистой площадке; как богачу, тебе положено особое, дорогое дерево, на котором твое тело будет сожжено. Только вот в конце пути ты превратишься в такой же пепел, как и простолюдины, а твои останки так же спустят вниз по реке, как и останки других людей. Смерти виднее, особенный ты или нет.
Мужчина рядом со мной продолжил разговор:
– Я управляю храмом недалеко отсюда. Я вижу, тебе интересно то, что здесь происходит. Приходи вечером, я буду читать лекцию. – Он указал на свою книгу.
– Не знаю, может быть. – Я знал, что не приду, но не хотел его обижать.
– Буду ждать тебя. Кстати, хочешь меня сфотографировать? Сфотографируй, не стесняйся.
Признаться, у меня и в мыслях не было его фотографировать. Но я подчинился – по тону, с которым человек говорил, я решил, что он скорее не спрашивает, хочу ли я его сфотографировать, а упрашивает меня, чтобы я это сделал. Священник вытянулся, гордо держа перед собой книгу, которая все это время была у него в руках, показал мне, с какого ракурса лучше сделать фото, и дал команду. Я нажал на кнопку и сделал несколько кадров. Мужчина посмотрел на результат и одобрительно кивнул мне – результат его устроил.
–
Буду ждать тебя вечером, – Сказал он мне на прощание и ушел.
Тем временем, у тела важного человека, про которого мне рассказал священник, началось движение. Работник с факелом подошел к приготовленному кострищу и проделал ту же рутинную работу, что и в прошлый раз. Дрова быстро разгорелись – все же, это были самые дорогие дрова, этакая роскошь, доступная лишь богатым. Однако скоро все признаки роскоши и исключительности умершего исчезли. Для пламени нет значения, кем ты был при жизни, огонь одинаков для всех.
Подул ветерок, нанеся на мою руку еще несколько хлопьев пепла, на этот раз от тела горевшего важного богача. Пепел как пепел. Такой же пепел, какой остался от простолюдина. Ничего особенного. Я стер пепел и начал думать, что делать дальше. Наблюдать за кремацией больше не было смысла, опыт, который я искал, я уже получил. А наблюдать целые сутки за сжиганием трупа у меня действительно вряд ли получится. Да и желания проводить за этим занятием весь день у меня не было. Решил прогуляться.
Я повернулся, сошел со своего подиума и пошел дальше. Немного в стороне, на почтительном расстоянии от горящих тел, я увидел стариков-иностранцев, сильно выделяющихся своей одеждой (люди в здешних местах одеваются по-другому) и испуганными глазами. Они с грустью и печалью смотрели в сторону костров, и вид у них действительно был испуганным. Боялись они не того места, в котором очутились, их не пугали странные и непонятные люди вокруг; они смотрели на костры, на горящие трупы, и боялись они смерти. Думаю, эти старики были из тех, кто всю свою жизнь пытался сделать вид, что смерти не существует, они пытались вытравить любое напоминание о смерти из своей жизни, пытались представить, что смерть – это что-то далекое и ненастоящее, и сейчас, когда увидели все, чего так боялись и что пытались забыть, – они пришли в ужас. Это были старики, и они понимали, что скоро сами станут одними из тех, за чьими горящими телами наблюдали.
Можно было найти их страху оправдание и сказать: “Послушай, ты сам не старик, поэтому тебе легко над этими людьми так потешаться. Когда сам доживешь до их лет – поймешь, чего они так боялись, и сам станешь таким же”. Возможно, в этом есть доля правды. Но только доля.
Все то время, пока я находился на берегах священной реки, и даже больше, – каждый день своей жизни, я помнил о том, что смертен. Именно поэтому я и избрал своей путь, путь поиска, и начал свое путешествие. Потому что путь игры в бессмертного мне казался бессмысленным. Жизнь, занятая рутиной, в которой каждый день был полным повтором предыдущего дня, что и создавало иллюзию бесконечности, не казалась жизнью вообще. Ты просто сидишь на скамейке запасных и ждешь, когда кто-то позовет тебя играть на поле, и в итоге сидишь, пока игра не закончится. А игра обязательно закончится.
Каждую секунду наблюдая за горящими телами, я понимал, что ничем от них не отличаюсь. Их жизнь уже в прошлом, но настанет момент, когда в прошлом будет моя жизнь. Не важно, как скоро я умру и окажусь на месте этих горящих мертвецов. Рано или поздно это все равно случится.
Может, мое мертвое тело окажется не в огне, а в сточной канаве, может, – в золотой гробнице, но сути это не изменит. Они умерли, и я умру. Превращусь в пепел, который осядет на чьей-то потной руке, а может превращусь в перегной, и на моей переработанной плоти будут расти деревья.
Я принимал смерть, помнил о ней, и это давало мне возможность жить полной жизнью, а не иллюзией бесконечной жизни, которую во многих случаях и жизнью назвать сложно.
Страх в глазах стариков был вызван не тем, что они стары и сами скоро умрут. Мы все смертны, и все мы можем умереть в любой момент. Конечно, старик с большой долей вероятности умрет быстрее молодого. Но страх в глазах стариков был не от скорой смерти, а от осознания того, что смерть существует. Смерть не была выдумкой, не была игрой. Она всегда рядом с жизнью, и об этом не стоит забывать, потому что рано или поздно смерть напомнит о себе, и когда ты вспомнишь о ней и посмотришь на свою жизнь, вспомнишь, как прожил свои годы, пытаясь сделать вид, что смерти не существует, тебя может ждать большое разочарование. Правильно ли ты потратил время, которое у тебя было? Сделал ли то, что хотел сделать, или делал только то, что от тебя требовали? Был ли счастлив, в конце концов?
