Тереза — это я. Та, которая пытает доносчика, — это я. Я отдаю вам эту женщину, которая пытает. Учитесь читать: это священный текст.

Прошло два дня с появления первого джипа, со взятия немецкой комендатуры на площади Опера. Было воскресенье.

В пять часов пополудни из бистро, расположенного по соседству с домом на Ришелье, который занимал отряд участников восстания, прибежал официант:

— Там у меня сидит тип, который работал на немецкую полицию. Он из Нуази. Я тоже из Нуази. Там все его знают. Вы еще можете взять его. Но надо поторопиться.

Д. послал трех товарищей. Новость быстро распространилась.

Все эти годы мы слышали о них, в первые дни Освобождения они мерещились нам повсюду. Этот, возможно, первый, про которого точно известно, что он доносчик. Во всяком случае, у нас есть время проверить это. И посмотреть, как выглядит доносчик. Все ждали с напряженным интересом. То, о чем мы знали, но с чем не сталкивались лицом к лицу при оккупации, уже интересовало нас больше, чем те потрясающие события, которыми мы жили эту неделю после Освобождения.

Люди заполнили холл, бар, стояли у входа. Уже два дня они не сражались, им больше нечего было делать в отряде. Кроме как спать, есть и ссориться из-за оружия, машин, женщин. Некоторые с утра брали машину и отправлялись куда-нибудь подальше в надежде обнаружить врага и схватиться с ним. Они возвращались лишь ночью.

И вот он появился в сопровождении трех наших товарищей.

Его провели в «бар». Так называли комнату, что-то вроде гардеробной с прилавком, за которым во время восстания выдавали продукты. В течение часа ему пришлось стоять посреди бара. Д. изучал его бумаги. А люди смотрели на доносчика. Подходили к нему. Смотрели в упор. Оскорбляли: «Дерьмо. Подонок. Сволочь».

Пятьдесят лет. Немного косит. Носит очки. Крахмальный воротничок, галстук. Жирный, низкорослый, небритый. Седые волосы. Беспрерывно улыбается, как будто все это лишь шутка.

В его карманах нашли удостоверение личности, фотографию пожилой женщины, его жены, его собственную фотографию, восемьсот франков и блокнот с адресами, большей частью неполными, с именами, фамилиями и номерами телефонов. Д. обращает внимание на странную, часто повторяющуюся запись, смысл которой проясняется по мере чтения блокнота. Он показывает ее Терезе: АЛЬБЕР из КАПИТАЛЯ. Кое-где в начале блокнота эти слова записаны полностью. Затем — только АЛЬБЕР или КАПИТАЛЬ. А в конце на каждой странице только КАП или АЛЬ.

— Что это значит — Альбер из Капиталя? — спрашивает Д.

Доносчик смотрит на Д. Он делает вид, будто пытается вспомнить. Вид честного человека, который искренне хочет вспомнить, который добросовестно старается вспомнить, который искренне огорчен тем, что не может вспомнить.

— Альбер из… как вы сказали?

— Альбер из Капиталя.

— Альбер из Капиталя?

— Да, Альбер из Капиталя, — говорит Д.

Д. кладет блокнот на прилавок. Он приближается к доносчику.

Он спокойно, в упор смотрит на него. Тереза берет блокнот, быстро перелистывает его. В последний раз Аль упоминается одиннадцатого августа. Сегодня — двадцать седьмое. Она кладет блокнот и тоже в упор смотрит на доносчика. Товарищи молчат. Д. стоит перед доносчиком.

— Так ты не помнишь? — спрашивает Д.

Он подходит еще ближе к доносчику.

Доносчик отступает. В его глазах смятение.

— Ах да! — говорит доносчик, — какой же я болван! Этот Альбер -официант в кафе «Капиталь», которое рядом с Восточным вокзалом… Я живу в Нуази-ле-Сек и, естественно, когда приезжаю, захожу иной раз выпить стаканчик в «Капиталь».

Д. отходит к прилавку. Он посылает одного из парней в соседнее бистро за официантом. Парень возвращается. Официант уже ушел домой. Все бистро в курсе. Но официант ничего конкретного не рассказал.

— Как он выглядит, этот Альбер? — спрашивает Д.

— Невысокий блондин. Очень симпатичный, — покладисто, с улыбкой говорит доносчик.

Д. поворачивается к товарищам, которые стоят у входа в бар.

— Берите «пежо» и немедленно отправляйтесь за ним, — говорит Д.

Доносчик смотрит на Д. Он уже не улыбается. Он ошеломлен, но быстро берет себя в руки.

— Нет, месье, это ошибка… Вы заблуждаетесь, месье…

Сзади раздается:

— Сволочь. Дерьмо. Тебе недолго осталось смеяться. Сволочь. Можешь не беспокоиться, тебе крышка. Подонок.

Д. продолжает обыск. Полупустая пачка «Голуаз», огрызок карандаша, новый карандаш со вставным грифелем. Ключ.

Три человека уходят. Слышно, как отъезжает «пежо».

— Вы заблуждаетесь, месье…

Д. все еще обыскивает его. Доносчик потеет. По-видимому, он решил говорить только с Д., наверно, потому, что Д. обращается с ним вежливо, не оскорбляет. Доносчик говорит правильным языком, даже изысканно. Видно, что он старается примазаться к Д. и отгородиться — благодаря своим манерам -от остальных, он смутно надеется на его участие, возможно на некую классовую солидарность.

— Вы ошибаетесь относительно этого человека. Я вовсе не смеюсь, месье, поверьте, мне и в голову не приходит смеяться.

В карманах у него больше ничего нет. Все, что там нашли, лежит на прилавке.

— Отведите его в комнату рядом с бухгалтерией, — говорит Д. Двое подходят к доносчику. Доносчик с мольбой смотрит на Д.:

— Уверяю вас, месье, умоляю вас…

Д. садится, берет блокнот и снова принимается читать его.

— Давай пошевеливайся, — говорит один из парней, — хватит валять дурака…

Доносчик выходит в сопровождении двух ребят. В глубине бара кто-то насвистывает быструю радостную мелодию. Почти все покидают бар и собираются у входа — дожидаться возвращения «пежо». Только Д. и Тереза остаются в баре.

Время от времени вдали раздается автоматная очередь. Они уже научились определять по звуку место — сейчас стреляют у Национальной библиотеки, на углу Итальянского бульвара. Товарищи говорят о доносчиках, об участи, ожидающей их. Когда слышится рокот приближающегося автомобиля, они замолкают и выходят на улицу. Нет, это еще не «пежо». Один из них — все тот же -насвистывает все ту же быструю радостную мелодию.

С Итальянского бульвара доносится приглушенный шум: неумолчный рокот машин, овации, песни, женские крики, мужские крики, — все это перемешалось, слилось в один праздничный гул. Уже два дня и две ночи радость льется рекой.

— Главное, — говорит Тереза, — надо выяснить, действительно ли этот тип доносчик. Мы только потеряем время с этим Альбером из «Капиталя», а потом вылезут какие-нибудь старые хрычи в провонявших нафталином мантиях и оставят нас в дураках, потому что не смогут заставить его ни в чем признаться и отпустят. Или скажут, что он может быть полезен.

Д. говорит, что мы должны быть терпеливы.

Тереза говорит, что мы вовсе не должны быть терпеливы, что мы уже достаточно терпели.

Д. говорит, что нельзя быть нетерпеливым, что теперь больше чем когда-либо мы должны быть терпеливыми.

Д. говорит, что, начав с Альбера из «Капиталя», мы сможем вытянуть звено за звеном всю цепочку. Он говорит, что доносчик — это мелочь, жалкий тип, которому платили поштучно, с головы. Что надо добраться до более крупных преступников, тех, которые, сидя в своих кабинетах, подписывали смертные приговоры сотням евреев и участников Сопротивления. За что получали по пятьдесят тысяч франков в месяц. Вот кого нужно взять, говорит Д.

Тереза почти не слушает его. Она смотрит на часы.

Неделю назад, тоже вечером, в столовую вошел командир другой группы -Роже и объявил, что они захватили семерых немцев. Он рассказал, как это произошло. Сообщил, что они устроили пленным постель из свежей соломы и угостили их пивом. Тереза встала из-за стола, обругав Роже. Она заявила, что, по ее мнению, всех пленных немцев надо убить. Роже рассмеялся. Все смеялись. Все были согласны с Роже: нельзя плохо обращаться с пленными немцами, это солдаты, которых взяли в плен в бою. Тереза вышла из столовой. Все смеялись, но с тех пор ее несколько сторонятся. Все, кроме Д.