А часа через два он уже с ребенком появился. Но денег никаких Жадновская, разумеется, не брала и лишь честно сделала свою работу. Совершенно бескорыстно!

Так бывшая сотрудница отдела расследований взяла след — она узнала, что Стеблюк пару лет назад развелся и сумел отсудить у супруги сына. Не знаю, как ей это удалось, но вечером Нонна уже пила чай в компании бывшей жены бывшего Фердыщенко. Уютненькая комнатка в общежитии с вязаными крючком скатерками и салфеточками, стерильная чистота привычной бедности — и огонь неизлитого окровения!

— Георгия Владимировича? Как же мне его, супостата, не знать! Он меня сына лишил, он во всем виноват! Вы записывайте, записывайте, я вам все расскажу…

И такого порассказала, что даже Нонна уже не могла понять, на каком она свете. Во всяком случае, вернувшись к ночи домой, она напоминала матроса Железняка только фамилией, а отойдя ко сну, сама показалась мне подкидышем.

Я прослезился.

Аврора, утречка богиня, вернула все на круги своя — Нонна проснулась побольшевистски бодрой и решительной.

И не зря! В тот день ей предстоял последний и решительный бой со Стеблюком, для чего она и вызвалась сопровождать бывшую Фердыщенко к бассейну железнодорожников. Та собиралась вырвать сынишку из рук супостата — на майские праздники. Каждый раз свидание давалось ей с боем, и потому она хотела поддержки. А Нонна хотела вырвать другого ребенка, и потому две воинственные женщины объединились в группу особого назначения.

Как ни пытался я объяснить жене, что она поступает совершенно по-идиотски, ничего не получилось. Она даже не позволила мне подстраховать ее! Слава Богу, на «сутках» в тот день оказался Сказкин, и я застал его своим звонком.

Он— то и съездил к бассейну, обеспечил прикрытие прессы и оказался свидетелем драмы. Его телефонные показания дышали мне в ухо восторгом щенка, впервые побывавшего на настоящей охоте.

— Он наложил в штаны! Пока они с бывшей за пацана рядились, Стеблюк еще в норме был, привык, видать. А когда твоя налетела — тут он взбесился! Думал на крик взять. Я уж выдвигаться стал поближе, ствол тянуть, да смотрю: тетки вдвоем налетели, будто он их цыплят тащит! Маски-шоу!

— И что, дальше-то что?

— Да съели они его, говорю. Эта Фердыщенко с пацаном убралась, счастливая — «бабе цветы, детям мороженое», а твоя села к Стеблюку в его «паджеро».

— И ты ее с ним отпустил?

— Да ладно ты, Отелло! Вышла она через пять минут да к метро пошла. Жди дома и не забудь отзвониться. Помнишь, кто там чем красен?

Это я помнил. И когда живехонькая Нонна вернулась домой, я жаждал просто информации. Как это ни грустно признавать, работа затягивает и калечит.

К Нонне это не относилось.

— Модестов, твои шансы растут!

Я прижала этого Стеблюка к его «паджеро», и он запищал, как паршивый пейджер. Он просто заберет свое заявление, если мы оставим его в покое, и девочка — наша!

— И чем же ты его так напугала?

— Мальчиком, конечно. Отдать сынишку своей полоумной жене Стеблюк ни за каких чужих девочек не согласится.

Я, конечно, читал о всесильных инстинктах, но не думал, что это так близко к правде. Нонна, возлежащая сейчас в кресле с чашкой кофе, счастливая и довольная собой, час назад шантажировала затравленного самца. Причем используя его самку и детеныша! Думаю, в тот момент матроса Железняка признали праведником. А меня бросил на землю телефонный звонок.

— Мишка! Давай сюда!

— А что, Слава, новый подкидыш явился? От Клинтона с Моникой?

— Да езжай, говорю, у нас тут сам Кряквин объявился!

Это для выходного дня было уже слишком.

Я, конечно, знал, что коммунист Кряквин прибыл на родину себя и революции в день солидарности всех трудящихся. Существовала и гипотетическая возможность, что ему доложили о сенсационной публикации в «Явке с повинной», где говорилось о похожем на него распространителе младенцев.

Но даже в сильнейшем гневе этот любитель сигар, по моему разумению, не явился б в какое-то там РУВД разбираться. Ну не похоже это на него! Так уговаривал я себя по пути к «Нарвской». Честно признаюсь, уж и жалел я, что ввязался в этот «Кошмар на улице Стачек».

Сказкин и его коллега Володя Баксов сидели в своем кабинете вдвоем. Но запах сигар еще витал в воздухе!

— Ну что, Паганель, достукался?

Что так долго ехал-то? Штаны не пускали?

— Постой-постой, не доводи человека. У него ж сейчас очки упадут, и тебе, Сказкин, за них теперь и не расплатиться. Без премии-то!

Этот Володя все-таки тонкий человек.

Он и росту не такого громадного, и прическа у него не бандитская, и костюм приличный, не говоря уж о галстуке.

Галстука Сказкин, наверно, отродясь не носил, а если и носил, так и то — пионерский! Володя совсем другой человек. Да.

И лишь Славкин хохот прекратил это пение Лазаря в моей трепещущей почему-то душе. Они смеялись, как павианы, минут пять, и этого мне вполне хватило, чтобы развалиться на диване в ожидании пояснений. От старого кожаного монстра сталинских еще времен, припертого в угрозыск из канцелярии суда, исходило нечто психотерапевтическое. «Надо будет рассказать об этом эффекте жене Спозаранника», — подумал я, и имя начальника привело меня в окончательное равновесие.

— Ты что, поржать меня сюда пригласил? Или Первомай отметить?

— Нет, это тебя Кряквин приглашал, вернее, требовал. Подать сюда, говорил, этого Мусоргского, я его сигарой пытать буду!

— Так что, на самом деле был?

— А вот полюбуйся.

И Славка протянул мне целую пачку полиграфической продукции, причем отменного качества изделий. Листовки, буклеты, газеты, визитки блистали глянцем и рябили российским триколором, а светлый образ спикера просто влезал в душу. Его то ласковый, как у дедушки Ленина, то суровый, как у Дзержинского, то лукаво не наш, как у Черчилля, — его взор достал меня даже на чудодейственном диване. Я понял, что Кряквин был здесь, и завтра же мне придется беседовать с нашей адвокатшей. Кряквин был мне абсолютно по барабану, а вот встреча с Нюрой Лукошкиной была барабанной дробью по мне — проверка на юридическую чистоту материалов, которую она проводила, давалась мне всегда с трудом. Я уже представил, как она препарирует каждое слово в моей поганенькой сенсационной заметке, репетируя мои объяснения в суде, куда меня обязательно притянут обиженные публикацией «герои». Мне захотелось в оркестровую яму. Немедленно.

— Не дрейфь, Самуилыч, Кряквин здесь был только проездом. Его уж и след простыл.

Но Слава был чудовищно не прав.

Едва он закрыл рот, как дверь отворилась и в кабинет величественно вплыл сам Кряквин.

— Здрасьте…

Немая сцена грозила затянуться, но Сказкин вдруг встрепенулся, как-то даже приосанился и вообще сел по команде «вольно».

— Чем обязаны, гражданин? Документик с собой имеете? Или шли мимо, еще одного подкидыша занесли?

— Добрый день, коллеги. Документы мои в полнейшем юридическом порядке, и паспорт, и удостоверения, и тому подобное. Я же к вам по серьезному делу, вернее, к Владимиру Николаевичу мне посоветовали обратиться.

Посетитель, вылитый Кряквин, только посуше и помоложе, не обращая внимание на грубость Сказкина безошибочно потянулся к Баксову. Прям-таки «моряк моряка видит издалека»: костюмчик, проборчик, манеры. Вот голову дал бы на отсечение, у этого сликерского двойника образование тоже юридическое, как у Володи, а не милицейское, как у Славки. Но Сказкину до того дела нет, он сразу просек, что клиент явился по все той же басне с подкидышем, и твердо настроился получить с неизвестного пока еще гражданина исчерпывающую информацию. Но посетитель желал говорить только с себе подобным, и нам пришлось из кабинета выметаться. Сказкин отправился дежурить дальше — в кабинет к своей начальнице Юрьевой. А я, естественно, отправился под марш Мендельсона за ирландским. Такой день грех было не отметить!