– Это куда Валерьянку с жутким комфортом везут?

А она катит его и во всё горло распевает:

Говорила я залётке,

Говорила дураку:

Не пей водочку лихую,

Не кури ты табаку.

Поселковые два дня ржали и перекрестили его в Залётку.

Жители крошечного села для Инны-фельдшерицы пациенты, для Машки – покупатели. Машка скатится с горки, перейдёт речку по скрипучему щелястому мостику и слышит посвист флюгера над Инниной крышей. Чаще-то он крутится как бешеный. Ветра́ у них… ветра́ с моря налетают едва не каждый день. И, конечно, стараются, как пацаны, всё сломать, вывернуть наизнанку, полюбопытствовать… да и бросить, забыть.

В выходные утро подруг начинается чаепитием. По воскресеньям Машка приносит горячие рогалики. Печь любит, сама их не ест. А подружка-пампушка – сластёна. Сувениры, забавные радующие мелочи в доме Инны – это всё дары соседки, знаки её нежного внимания.

На окне – водопад зелени. Бархатистый куст мелиссы хранит не хуже самого надёжного сейфа застольные разговоры, все эти причмокивания, осторожные втягивания (губы трубочкой) душистого, пахнущего лимоном и розой чая.

Женщины и цветок симпатичны друг другу. Но иногда что-то находит – и появляется отчуждение. Мелисса, как говорят, вырождается. Цветок подрезают, меняют землю. А две подруги, как улитки, прячутся по своим домам и перестают жаловаться, что мужики измельчали и даже даром никому не нужны. Точно в природе: приливы и отливы.

Вряд ли часто встретишь такую, как Инна. Чувствительная очень. По каждому пустяку глаза на мокром месте. Округлости тела привлекают уютностью и природным совершенством. Так бы смотрел и смотрел, но за ней не угонишься – больно шустрая. Вечный двигатель, одним словом.

Санитарка и уборщица в фельдшерском пункте, покорённые обаянием Инны, – на подтанцовках: с пациентами управляются играючи, на чистоте просто помешаны. А как всё переделают, спевку затеют, полюбившуюся песню разучивают. И поют, все говорят, славно.

Врач в райцентре теряется перед её очередным отпуском. У него портится настроение, он задаёт тоскливый вопрос: «А что я буду без тебя делать?!» И действительно, дела идут наперекосяк… Недавно наступил очередной отпуск; слава Богу, попросила только две недели.

До войны в Лукоморье жили японцы. Их захоронения навещают родственники. Инна ещё школьницей прониклась печалью к холмикам, хранящим тайну людей, чья жизнь протекала между излучиной моря и рекой и оставила незримый след. Да и зримый тоже: вот на склоне горы их храм Тории – Небесные ворота.

К захоронениям Инна относится заботливо – верит в существование душ. Ухаживает за могилками, как если бы покойники всё видели, оценивали по меркам живущих. Кладбище неподалёку от храма её стараниями выглядит прибранным.

Небольшая группа родственников из Японии каждые два года приезжает навестить своих предков. В последний приезд они вручили Инне приглашение и деньги на поездку. Старый доктор из города Отару, чуть-чуть говорящий по-русски, звал погостить у родителей на ферме в горах.

Составив инструкцию «Как выжить в экстремальных условиях, без мамы, и сохранить жизнь коту», Инна вручила её двенадцатилетнему сыну и отбыла на соседний остров. Деревенские испытывали трудности – привыкли по всякому пустяку в амбулаторию бегать, перезванивались и ждали возвращения Инны.

Она явилась с подарками. Это было видно по обилию коробок и пакетов, выгруженных на крыльцо. Народ дал ей отдохнуть от силы три часа. И вот все, кому надо и не надо, набились в просторную кухню – уж и присесть некуда. Приплелись и Залётка с Шаманом – с утра в угаре, но, услышав Кралин устрашающий «кышшш!», мигом слиняли, пошли по отливу живность собирать.

Но что это?! Инна не похожа сама на себя. Видели ли вы растение, перенёсшее заморозок?! Вот такой она стала. На вскинутые брови Машки вяло произнесла:

– Всё так плохо! Всё! Тело не хочет служить мне больше, сердце сбоит, пульс частит. Сил нет. Есть, спать, работать совсем не хочется.

– А что случилось?!

– Отравилась Японией!

– ???!!!

– Там я увидела жизнь, о которой мечтала.

Инна и Машка сидели в центре стола перед ворохом подарков с записочками: «Тимофеевне», «Пышке», «Дровосеку». Инна замолчала. Тимофеевна, санитарка, не выдержала:

– Мы чё, на похороны, что ль, пришли? Давай, Краля, нам чай – похлебаем с заморским печеньем, а ты, девка, не куксись, рассказывай: «Ладно за морем иль худо? И какое в свете чудо?»

– За морем житьё не худо… – откликнулась Инна чуть повеселевшим голосом. – Видела я, правда, немного, но это очень сильно подействовало на меня. В маленькой деревне в горах живут девять семей. Они испокон веков выращивают лук. Привечают туристов, приезжающих в глухомань покататься на лыжах. Весной из ближних городов паломничество: едут полюбоваться на цветущую сакуру. Инна раскраснелась от внимания и внутреннего волнения. Застревая на словах, с вызовом выкрикнула: – Кто-нибудь специально приходил посмотреть на заросли цветущего шиповника? А уж какой он у нас красивый!

Машка обняла подругу за плечи:

– Давай рассказывай дальше.

– Там всё по-другому. Всё-всё! В километре от деревни течёт сернистый ручей. В нём лечат больные суставы. Инна надолго замолкает, а потом тихо плачет.

– Не поняла… Так плачешь-то о чём? – не выдерживает Машка.

– Сейчас и вы заплачете, я вам расскажу… Уже в аэропорту, где мы приземлились, в киосках сувенирных продают в красивых сеточках золотые головки лука. По одной луковке, по три, лук в косах… Они такие оранжевые – светятся! А на боку каждой луковицы миниатюрное фото старичков, вырастивших его. И сорт, и состав почвы указан. Чем не сувенир! Я ради уважения купила. Да вот же – сами убедитесь.

Она вытащила жёлтый мешочек, а из неё коробку и рассыпала лук по столу. Калиброванные луковицы запрыгали, как золотые яблочки!

– Берите, угощайтесь! Запечённый – он душистый и сладкий, вкуснотища! Попробуйте дома.

– А чего до дома ждать, – Машка сгребла лук назад в коробку и понесла к духовке.

На другой день хозяева пошли со мной на ручей. Поднимаемся мы, не спеша, в гору, они мне на красивые валуны показывают и читают нараспев стихи. И так на протяжении всей тропы, целого километра, на камнях высечены танку. (Потом узнала.) На меня умиление нашло, как в церкви. Конечно, я не понимала ни слова, но стихи, написанные несколько столетий назад и высеченные здесь, на этих камнях, в горах, кого угодно сразят. Мне показалось, это совсем другой мир, – шёпотом закончила Инна.

– А они что же – и лук выращивают, и стихи знают? – с недоверием, с вызовом даже спросила Оксана-пекарь. Сама она всё никак не могла одолеть десятый класс, третий год ездила в райцентр в вечернюю школу.

– Да! Да! – заторопилась Инна. – Старички и дома вечером стихи вслух читали. Но доконало меня даже не это. Когда мы подошли к ручью, я глазам не поверила: он весь выстлан гладкими камешками. Вручную выстлан, понимаете? Между прочим, течёт он издалека. А чтобы удобно было прогревать ноги, везде лежат сплетённые циновки. Чистота вокруг – будто мир только народился и тебе первому открылись и этот ручей, и тропинка, и горы.

Сидела я там на тёплой циновке, вода в ручье пятьдесят градусов, а в голове крутится: как же надо любить и поклоняться земле своей, чтобы она сияла от счастья?! И ближний городок Отару – тоже вылизан, будто его специально к моему приезду чистили-прибирали. Куда ни зайдёшь – всюду цветы, везде чай зелёный первым делом нальют, а уж потом просьбу твою выполнят. Мне аж не по себе было от улыбок и их интереса, будто ты им родственник. Наверно, мы одичали тут, на острове, если меня всё до слез пронимало.

– Выходит, там рай? – подыграла санитарка Петровна.

– Выходит, – с вызовом откликнулась Инна. – Они лясы не точат часами, всегда чем-то полезным заняты.

Тут дверь открылась, и появились всё те же Залётка с Шаманом.

– Мы с добычей – вишь, крабов сколько притащили! Варите, бабоньки, да с пивком и обмоем возвращеньице, – зачастил Залётка и, сбросив резиновые сапоги у входа, устремился к столу.