- Так вы, ребята, не слышали, что случилось?

- Только не вздумай мне сказать, что Джо Льюис повредил руку на тренировке, - сказал Барни.

- Япошки бомбили Перл-Харбор.

Глаза Бадди округлились, как иллюминаторы у судна.

- О Господи, радио включено, вы что, не слушаете?!

- Что это за Перл-Харбор? - спросил Барни.

- Это на Гавайях, - ответил я. - Морская база или что-то в этом роде. Барни скорчил рожу.

- Япошки бомбили собственную гавань?

- Это наша гавань, schmuck, - ответил я.

- Уже не наша, - сказал Бадди Голд и мрачно удалился, протирая на ходу стакан.

С того самого времени, или сразу после того, как президент Рузвельт произнес свою речь о "позорном дне", Барни говорил только о том, чтобы записаться в армию.

- Это глупо, - говорил я ему, приводя Бог знает сколько аргументов по этому поводу, когда мы посиживали в его баре и пили пиво в отдельном кабинете.

- Так, значит, глупо защищать страну, которая была так добра ко мне?

- Пожалуйста, Барни. Не надо снова произносить свою речь о том, что ты "попал сюда из гетто, чтобы стать чемпионом". Ты не на открытии какого-нибудь чертового супермаркета ленточку перерезаешь. Дай мне передышку.

- Нат, - сказал он. - Ты меня разочаровываешь. Нат. Это я. Натан Геллер. Парень из Чикагского полицейского управления, занимающийся карманниками, и в то же время удачливый мелкий бизнесмен, имеющий детективное агентство из трех человек (одна из которых - секретарша) в здании, владельцем которого был тот самый экс-боксер, с которым я спорил. Фактически в нашем агентстве было уже два человека - мой младший помощник на следующей неделе отправлялся в армию.

- Мне кажется, - сказал я, - ты считаешь, что я тоже должен отправиться на войну.

- Ты должен решать сам.

- Да меня даже не возьмут, Барни. Я уже старый. И ты, кстати, тоже для такого дела. Тебе тридцать три. В морскую пехоту не берут в таком возрасте.

- Я подхожу по возрасту, - сказал он, тыча себя большим пальцем в грудь. Он был гордым. Вызывающим. - И ты тоже. Они берут всех, кто подходит, до тридцати пяти.

- Ты не прав в двух пунктах, - ответил я. - Во-первых, ты и не заметил, что мне уже исполнилось тридцать шесть. Но спасибо тебе, конечно, за твои слова. Во-вторых, ты женат. Знаю-знаю, что ты добиваешься развода, но после него ты ведь сразу собирался жениться на Кати.

Кати была очаровательной актрисой, на которую Барни положил глаз, как только его семейная жизнь стала разваливаться.

- Итак, - продолжал я, - они берут женатых мужчин только до двадцати шести. А тебе было двадцать шесть, когда ты сражался с Мак-Ларнином.

Барни мрачно разглядывал свое пиво.

- Я не собираюсь уклоняться от своих обязанностей, выискивая какие-нибудь лазейки. Насколько мне известно, я больше не женат, поэтому намереваюсь присоединиться к войскам.

- Пожалуйста, Барни. Ради Бога, ты - зависимый человек. У тебя есть семья.

- Как раз поэтому я это и делаю. У меня есть особая необходимость представлять свою семью в армии.

- Почему?

Он передернул плечами.

- Потому что никто, кроме меня, не может пойти. Бен слишком стар. У Морри не все в порядке с позвоночником. У Сэмми - эпилепсия, а у Джорджа плоскостопие, и призывная комиссия забраковала его.

- Бедный, несчастный негодяй Джордж. Представляю, каково ему теперь: идти по жизненному пути с плоскостопием, когда ты давал ему такую прекрасную возможность потерять, к чертовой матери, обе ноги!

- Нат, я отношусь к этому серьезно. Ты это знаешь. Подумай, что творится там, за морем, подумай хоть однажды. Подумай об этом лидере Гитлере.

Барни редко употреблял такие грубые слова, но видно было, что он глубоко задет. В последние годы он стал очень религиозным, и его религия как раз включала в себя все то, о чем мы с ним говорили.

- Гитлер тебя не касается, - сказал я как-то неуверенно.

- Касается! И меня, и тебя!

Мы спорили об этом уже сотни раз последние три-четыре года. А может, и больше. Услышав первые сообщения об уничтожении евреев в фашистской Германии, Барни, против обыкновения, напомнил мне, что я тоже еврей.

Я этого не принимал. Мой отец был евреем-ренегатом, но что это значило для меня? Я был евреем-отступником по рождению. Моя покойная мать была католичкой, но я не ел рыбу по пятницам.

- Хорошо, хорошо, - сказал я. - Ты ненавидишь Гитлера, ты собираешься врезать этим паршивым нацистам. К счастью для тебя, Армстронг не на их стороне. - Армстронг был тем парнем, которому перешел спортивный титул Барни. Без всякой надежды я добавил: - Но почему, дьявол тебя разбери, морская пехота? Это, черт возьми, самый трудный путь!

- Правильно. - Он попивал свое очень холодное, крепкое пиво. - В бою это самые надежные ребята. Уж если я собираюсь это сделать, то сделаю именно так, как надо. В точности как на ринге.

Я попробовал запрещенный удар:

- А как насчет твоей матери? По-моему, ей хватило, когда ты сражался на ринге, а теперь собрался отправиться еще на одно сражение - военное! Как она это переживет?

Барни сглотнул: не свое пиво, а просто судорожно сглотнул. Его щенячьи глаза на бульдожьей морде были серьезными и немного грустными. В его волосах проступала седина, и он на самом деле выглядел старше. Даже старше, чем я. Но я не принял во внимание, сколько ударов его голова уже выдержала. Обдумав мои слова, он ответил:

- Я не собираюсь устраивать своей матери новую головную боль, Нат. Но войны должны продолжаться независимо от того, что чувствуют наши матери.

Это было похоже на спор в призывном пункте.

- Кажется, на этот раз ты настроен серьезно, - сказал я. - Ты действительно собираешься пройти через все это?

Он кивнул. Слегка улыбнулся. Застенчиво. Я одним глотком допил свое пиво и махнул рукой, чтобы мне принесли еще кружку.

- Барни, оглянись вокруг. Твой бизнес процветает. Похоже, что с тех пор как ты переменил занятие, твое состояние удвоилось.

- Бен приглядит за меня.

- Да, но ты сам - очень важная часть всего, что здесь есть: знаменитость приветствует постоянных посетителей. Не хочу обидеть твоего брата, но он завалит дело.

Барни снова пожал плечами.

- Может, и так. Но если Гитлер окажется на нашей Стейт-стрит, я уж точно останусь не у дел.