Пьяное возмущение взбалтывается внутри, когда понимаешь, что миллион корейцев сию минуту делают то самое. Разве так можно? Чонгук не заслужил того, чтобы его изображение на упаковке молочка облизала какая-нибудь старая аджума.

Фу. Ты кривишься, представив на минуту мерзопакостную картину. Надо закрыть глаза, чтобы быстрее пропали картинки. А когда открываешь — улыбающийся Чонгук непозволительно близко.

Господи, как тяжело живётся фантазёрам. Ты моргаешь снова, в попытке сбросить новый мираж (куда приятнее прошлого), но в этот раз не помогает. Чонгук, оказывается, отзеркалил твою позу — лёг головой на стол, и теперь вас разделяют считанные сантиметры. Ты затихаешь, с растерянным удивлением разглядываешь, как шевелятся его губы. Он что-то говорит. Полное ощущение, что его близость заложила уши ватой и отняла последние трезвые мысли. Ресницы, брови, смуглая кожа, мелкие поры в ней — захватывающие подробности для бедного девичьего сердечка, и ты их сейчас жадно откладываешь в дальние уголки памяти.

Чонгук опять что-то вещает.

— Что? — хмуришь ты брови, пристально следя за движениями ярких, блестящих от еды губ.

Звёздный парень перекладывается ближе. Нога почти прижата к твоей, клетчатое плечо трётся о твою клетку. Выдохи, в которых спутаны нотки специй, вкусной еды, алкоголя, касаются щёк, почти гладят губы. Ты их закусываешь неосознанно, прячешь, потому что кровь стучит под тонкой кожей, наливает губы цветом, жаром. Ты чего-то ждёшь. Но чего?

— А как меня надо касаться? — сквозь гул в ушах проникают слова. Чонгук говорит медленно, низко, и его мягкие интонации, тембр голоса обжигают вспышками предвкушения. — Говоришь, словно хочешь показать, как правильно…

— А разве можно? Касаться тебя?..

Неожиданно чёткий слог вылетает изо рта, да так быстро, будто язык работает отдельно от буксующего мозга. И ты ужасаешься.

Что. Ты. Блядь. Молотишь.

Щеки и без смущения красные от одного лишь алкоголя. Надо подняться, отодвинуться. Ведь это не флирт? Или что? Вы пьяны и несёте чушь, зачем всё это? Но тяжелый цепкий взгляд Чонгука не отпускает, бетонной плитой жмёт твою голову к пластику стола.

— А ты попробуй. Коснись, я не кусаюсь, пока не попросят… — шепчет он, уже не улыбаясь. Толкает на преступление серьёзным видом, сводит с ума доступностью.

— Я… Я… Не надо кусаться… — теряешься ты.

Боже, да о чём он? А ты о чём? Бездумно мажешь языком по высохшим губам и ловишь на них чужой заметный интерес. НУ, БОЖЕ…

Кому-то, видимо, шуточки, а тебе не смешно. У тебя сердце скоро выпрыгнет из клетки рёбер и шмякнется, влюблённое, Чонгуку на колени. Пора прекращать.

Ты дёргаешься встать, но запал тухнет, стоит услышать тихую претензию:

— Ты обещала научить меня русским выражениям…

— Что-то не помню такого, — изумлённо моргаешь ты.

— Было, не спорь, — настаивает Чонгук и многозначительно играет бровями в десятке сантиметров от тебя. — Как будет по-русски «ты красивая»?

— Ты красивая… — блеешь на ультразвуке.

Он повторяет. Горячий взгляд оббегает твоё пылающее лицо. Сдохнуть.

— А как будет «ты мне нравишься?» — продолжает мурыжить нервы упрямый айдол.

Ты произносишь, и голос похож на сиплый клёкот. Сердце в груди трепещет суматошно, реально боишься свалиться с инфарктом прямо тут, на кожаном диванчике.

— Ты мне нравишься… — медленно и чувственно говорит Чонгук, а ты испускаешь тихий стон. Стыд холодит голову, но слова, сказанные по-русски, неожиданно звучат откровенно и бесстыже.

— А как будет «хочу тебя поцеловать»? — совсем тихо произносит айдол. И это перегруз для твоей расшатанной нервной системы.

Ты подскакиваешь, но тебя ловят за шею, тянут, вбивают в грудь. Удар не сильный, но вышибает весь воздух. Чонгук накрывает рот и целует сразу — шумно, жадно — путается с тобой алкогольным дыханием. Сознание держится на тонкой леске. Ты упираешься руками в изголовье дивана, пытаешься отпихнуться, пока тебя ласкают языком, гладкими душистыми губами, уговаривая раскрыться.

— Да трогай же. Трогай, глупая, сколько хочешь, — хрипят тебе в сведённый непониманием рот и перехватывают упрямые руки, складывают на себя.

Под ладонями жёсткое тёплое тело, твёрдые мышцы и дико долбящееся сердце. Чонгук держит крепко, гладит себя твоими ладонями: — «смотри как надо». Грудь, плечи, живот, стальные бёдра лапаются, щупаются бесстыдно, непристойно. Захватывающе. Тобой или им? Неважно, в голове ноль причин сопротивляться. Они забыты, отринуты. Ты пошло скулишь и бесстыдные звуки привлекают внимание. На губах рассыпается искрами новая порция обжигающих поцелуев.

Чонгук тянет ближе, раскладывает на себе. Словно затягивает в водоворот: скользит губами по кругу, выписывает на коже кончиком языка замысловатые иероглифы. Его сильные пальцы с усилием обводят на спине квадраты рубашки.

Вспышки ослепляющего удовольствия разбегаются отовсюду, где он касается, как ряды ёлочных огоньков — охватывают тебя всю, от пустой макушки до пальцев ног, и повторяются снова, завершив круг. Внутри закручиваются вихри болезненного возбуждения. Выдыхаешь с надрывом, и этим пользуются мгновенно, проталкивают наглый язык внутрь. Торопливо скользят им по нёбу, по внутренней стороне губ. Сил бороться нет — ты встречаешь язык своим.

Поцелуи мокрые, хлюпающие, по-пьяному пошлые и жадные. Потрясающие. Тебя так никто не целовал. Твою дрожь ловят руками, всем горячим телом, собирают губами — ты уже сидишь сверху, оседлав чужие бедра. Всё морок. Чонгук — порнушное сновидение. Можно делать с ним всё, на что фантазии хватает. Ведь происходящее нереально, утром он исчезнет, а ты вздохнешь, вспомнив приятный сон, и продолжишь жить обычно.

— Блядь, ты просто оживший мираж, фантом, таких как ты не существует. Откуда взялся, сучий потрох, — хрипишь и жмёшься уже сама, трогаешь хаотически, ненасытно. Разъезжаешься ладонями по живому, гудящему, как транформаторная будка, телу. Пуговицы на его рубашке трещат под твоим напором.

— Что? Скажи ещё раз… — рычат тебе в ухо, проезжаясь влажным росчерком языка по раковине.

— Я никогда так себя не вела, что ты со мной делаешь… — продолжаешь горячечно шептать и перебираешь волосы на затылке. Они мягкие, упругие, как ты и запомнила. Натягиваешь чёрные пряди пальцами. Бёдра сводит, острый приступ похоти заставляет содрогнуться, ведь Чонгук поддаётся: задирает голову и подставляет шею. Ты лижешь соль в ямке между ключиц, дёргаешь ворот в попытке добраться до смуглой мокрой кожи. Облизала бы всего, без зазрения совести. Его вкус шипит пузырьками на языке.

— Хочу, хочу, блядь, тебя…

— Скажи ещё… Звучит, как озвучка порно…

— Что? — пьяно морщишься ты, не отрываясь от шеи.

— Ты явно сейчас пошлишь, — вибрирует смешком под губами чужое горло.

Может быть, ты сейчас сама не своя.

Мыслей нет. Стыда нет. И оправданий тоже нет. По венам бьётся вскипевшая кровь, кожа на шее и груди горит засосами. Детали мозаики то распадаются, то собираются обратно: твоя рубашка расстегнута сверху и снизу, держится на одной пуговице, мягкий, совсем без пресса, белый живот открыт взглядам и нежным пальцам, меж расставленных ног дыбится бугром мужская ширинка. Тебя хватают за бока и притирают туда, проезжаются жёсткостью по сердцевине — ощущения, как по оголенным нервам.

Ты словно в скоростном поезде, летящем в пропасть. Свистит в ушах и спирает дыхание. Воздуха мало, приходится делиться им рот в рот. Спасение двух жизней, когда отдаёшь и забираешь каждый ценный долгожданный вздох.

Какое-то помутнение рассудка.

Крыша окончательно кренится— ты тянешь руки к ремню, дёргаешь упрямую пряжку. И вздрагиваешь от незнакомой трели телефона.

— Менеджер звонит. Подожди, я отпрошусь… Здесь недалеко есть отель… Пойдём туда… — просительно, с всхлипами выстанывает Чонгук тебе в плечо.

На тебя словно обрушивается поток ледяного душа. Сердце в последний раз трепыхается в груди, а потом останавливается.