Другим его успехом стало приобретение исключительных прав на продажу в Германии виски «Джонни Уокер», причем при занятных обстоятельствах. Узнав по прибытии в Лондон о том, что конкуренты выехали в Шотландию на поезде, Иоахим арендовал небольшой самолет и приземлился прямо в поместье сэра Александра Уокера, не только опередив соперников, но и произведя впечатление на хозяина, который отдал контракт предприимчивому немцу. Если полеты в Москву в 1939 году стали сенсацией мирового значения, то можно представить, как это воспринималось пятнадцатью годами ранее! Рудольф фон Риббентроп добавил, что после Второй мировой войны Уокер «сохранил верность нашей семье» и «предоставил моей матери и мне безвозмездно средства для оплаты французского адвоката, который должен был блюсти мои права пленного против французской юстиции»⁴².

Иоахим быстро научился мыслить стратегически, пусть пока в пределах своего бизнеса. Дипломат Пауль Шварц, знавший его с 1919 года, вспоминал, что, отправляясь в 1926 году генеральным консулом в Коломбо (Цейлон), поручил Риббентропу организовать перевозку своего винного погреба к новому месту службы, климат которого так отличался от берлинского. Тот не только доставил всё в целости и сохранности, но приложил образцы вин и коньяков, которыми торговала его фирма. Инвестиции дали дивиденды – через несколько лет «Шёнеберг и Риббентроп» прибавили к своим рынкам Цейлон и Южную Индию⁴³. Их бизнес пережил крах германской марки в 1923 году и начавшуюся в 1929 году Великую депрессию, так что Риббентроп имел все основания говорить: «В середине 20-х годов моя импортно-экспортная фирма стала одной из крупнейших в своей области»⁴⁴.

Риббентропы обосновались в Далеме, аристократическом районе Берлина, выстроив стильную виллу на Ленце-аллее 7–9, с садом, бассейном, теннисным кортом, вышколенный прислугой, безукоризненной кухней и превосходным винным погребом. По свидетельству дочери их тогдашних знакомых – берлинских евреев-коммерсантов – Риббентропов прозвали «Риббенснобами»[11]. И не без оснований.

В дополнение к материальному благополучию и светским знакомствам Иоахим решил обзавестись аристократической приставкой «фон». Республиканские законы лишили аристократию привилегий, но разрешали использовать дворянские титулы и приставки «фон» и «цу» как часть фамилии, что повлекло за собой волну усыновлений. В 1925 году Иоахима усыновила Гертруда фон Риббентроп, которую он называл «тетей». Биографы утверждают, что их общий предок жил за два столетия до описываемых событий⁴⁵, однако Рудольф фон Риббентроп, несомненно, знающий историю своей семьи, по-иному описывает их родство и историю усыновления:

«Генерал Карл фон Риббентроп [отец Гертруды. – В. М.] имел сына и дочь. У сына детей не было. На смертном одре отца-генерала он пообещал тому сохранить принадлежавшее этой семейной ветви дворянство с помощью усыновления внутри семьи, оттого что потомства от Фридриха фон Риббентропа, генерал-интенданта, тоже не осталось. Еще перед Первой мировой войной он обратился к дедушке Рихарду, предложив усыновить его. Однако тот, своевольный, как мы еще увидим, человек, дал своему двоюродному брату [выделено мной. – В. М.] от ворот поворот. Тогда он предложил усыновить старшего сына дедушки, дядю Лотара, брата нашего отца. Но так как оба брата в этот момент уже жили в Канаде, до Первой мировой войны сделать это уже не удалось. Почти сразу после войны, в 1919 году, Лотар умер от туберкулеза легких в Швейцарии. А отец вернулся из Турции в Германию только в 1919 году. Инфляция была в полном разгаре, и членов семьи волновали тогда совсем другие заботы, чем возможное усыновление. Когда общие условия несколько упрочились, сын генерала – его звали Зигфрид фон Риббентроп – вернулся к мысли об усыновлении. Тем временем он, однако, удочерил дочь своей жены от ее первого брака.

Так пришли к соглашению, что отца должна усыновить его [Зигфрида] сестра, дочь генерала. Эта уважаемая нами тетя Гертруда жила в Наумбурге, там же, где и наши дедушка с бабушкой. Она не была благословлена земными благами, осталась незамужней, инфляция обесценила ее сбережения, так что мой отец помогал ей уже в течение долгого времени. Это, разумеется, продолжалось и после усыновления; помимо того, после усыновления он и по закону обязан был это делать. […] Зигфрид фон Риббентроп и его сестра Гертруда по желанию их отца должны были передать унаследованный ими дворянский предикат той семейной ветви, чьи члены проявили себя “на поле боя”. Три поколения: мой прадедушка, мой дедушка и мой отец были награждены Железными крестами 1-го класса в войнах 1870–1871 и 1914–1918 годов. […] Тетя Гертруда по всем правилам уведомила об усыновлении, как это тогда было принято, Дворянское собрание»⁴⁶.

Рихард Риббентроп дистанцировался от претензий сына, Хенкели злословили по адресу «нашего титулованного родственничка». Новоиспеченного «фона» не включили в «Готский альманах» – авторитетнейшее генеалогическое издание – и поначалу прокатили на выборах в аристократический «Унион клуб». Мемуаристы и биографы спорили, приняли Иоахима туда или нет, пока его сын не поставил точку в этой истории: «Согласно свидетельству господина фон Болье, многолетнего секретаря клуба, отец уже 10 августа 1928 года по решению приемной комиссии стал членом “Унион-клуба”»⁴⁷. За него хлопотали фон Папен и сослуживец по Первой мировой войне граф Вольф-Генрих фон Хельдорф⁴⁸. Аннелиз не любила Хельдорфа – гуляку, бабника и картежника, вечно сидевшего без денег, хотя Папен числил его в друзьях. Но дело было не только в образе жизни: именно Хельдорф впутал Иоахима в политику.

В двадцатые годы Иоахим фон Риббентроп интересовался политикой лишь настолько, насколько это было принято в его среде, и не участвовал в «политическом процессе», а попытки проникнуть в узкий круг лиц, приглашаемых на приемы в иностранные посольства (самым демократичным было американское, самым снобистским – голландское), свидетельствовали лишь о социальных амбициях. Это «фантасты» превратили его в участника реакционного Капповского путча 1920 года в Берлине вместе с Требич-Линкольном, действительно имевшим к нему отношение⁴⁹. Иоахим слыл консерватором, националистом и антикоммунистом, но не был замечен ни в антиреспубликанских акциях, ни в антисемитских настроениях. Среди деловых партнеров и гостей далемской виллы было много евреев. По свидетельству дочери одного из них, Герберта Гутмана из Дрезденского банка, хозяин не раз «играл на скрипке в компании своих хороших еврейских друзей»⁵⁰. А вот Хельдорф сразу после войны служил в добровольческих формированиях «Фрайкора» и участвовал в Капповском путче, после поражения которого скрывался в Италии. Вернувшись в Германию в 1926 году, он вступил в НСДАП.

Ранние контакты Риббентропа с нацистами окутаны мраком. Когда они были у власти, он гордился, что поддерживал их с 1930 года. На суде и в мемуарах он утверждал, что впервые встретился с Гитлером в августе 1932 года⁵¹. «Фантасты» сообщают, что лейтенанты Риббентроп и Розенберг[12] познакомились с ефрейтором Гитлером еще в конце войны, поручив ему наблюдение за собраниями коммунистов; их вторая встреча якобы произошла в Берлине в дни Капповского путча, куда Гитлер прибыл вместе со своим другом Дитрихом Эккартом и откуда Риббентроп после краха всей авантюры помог им бежать в фургоне, перевозившем шампанское «Хенкель». Гюнтер пишет, что сближению Гитлера и Риббентропа способствовал Рудольф Гесс – фронтовой товарищ и друг Иоахима. Это совершенная нелепица – Риббентроп и Гесс познакомились не ранее 1932 года. Впрочем, и здесь можно отыскать рациональное зерно: если вместо Розенберга, Гесса (Глен называет столь же невероятного Рёма) и «ефрейтора Гитлера» подставить фамилию Хельдорфа, сказанное будет похоже на правду⁵². Некий звон «фантасты» все-таки слышали…