– Это черная икра, – объяснила она, – а это водка, напиток простонародья, но вы обнаружите, что они сочетаются идеально.
Графиня сказала чистую правду. Неаппетитная на вид серая масса оказалась божественно вкусной. Хорнблауэр осторожно глотнул водки и в своем взвинченном состоянии почти не заметил, как она обожгла гортань. Одно и впрямь идеально дополняло другое. От водки внутри распространилось приятное тепло, и он вдруг понял, что зверски голоден. Буфет был уставлен самыми разными кушаньями, как холодными, так и горячими, приготовленными на жаровнях. Под руководством графини Хорнблауэр перепробовал почти все. Тут было что-то неимоверно вкусное: тушеные грибы, если судить по виду, ломтики копченой рыбы, неизвестный салат, несколько сортов сыра, яйца холодные и горячие, какое-то свиное рагу. Помимо водки предлагали еще что-то крепкое. Хорнблауэр ел и пил, веселея с каждой минутой и чувствуя растущую благодарность к графине. Ему уже не составляло никакого труда поддерживать разговор. Да, обед был несколько странноват, зато капитан никогда в жизни не ел так вкусно. Голова немного кружилась; он понял, что опьянел, но почти не ощутил всегдашнего укора совести и даже сумел вовремя одернуть себя, заметив, что смеется чересчур громко. Смех, разговоры, яркий свет – никогда еще на его памяти парадный обед не проходил так весело. Казалось, Брауна по руке меньше часа назад полоснул кто-то другой. Наконец Хорнблауэр поставил изящную фарфоровую тарелку на буфет и утер рот салфеткой. Он чувствовал приятную тяжесть в желудке и с удовольствием сознавал, что переел лишь самую малость, а выпил точно в меру. Теперь недоставало лишь чашки кофе, и Хорнблауэр подозревал, что кофе подадут скоро.
– Я замечательно пообедал, – сказал он графине.
Ответом ему была странная смена выражений на ее лице. Графиня вскинула брови, открыла было рот, потом улыбнулась озадаченно и в то же время расстроенно. Она уже собиралась заговорить снова, но тут открылись еще одни двери и перед ними, образовав коридор, выстроились человек двадцать-тридцать лакеев. Августейшие особы поднялись с места, и по тому, как разом оборвались все разговоры, Хорнблауэр понял, что наступает какой-то чрезвычайно торжественный момент. Пары двигались по залу, словно корабли, занимающие место в строю. Графиня положила руку Хорнблауэру на локоть и легонько направила его вперед. О боже! Вслед за августейшими особами выстраивалась процессия! Вот и персидский посол под руку с какой-то юной красавицей. Хорнблауэр еле успел пристроиться за ним вместе со своей дамой. Как только еще две пары встали позади них, процессия медленно двинулась, удлиняясь на ходу. Глядя в затылок персидскому послу, Хорнблауэр провел графиню между двумя рядами лакеев и оказался в следующем зале.
Придворные расходились: одна пара направо, другая налево, как в контрдансе. Посол свернул влево, и Хорнблауэр догадался свернуть вправо даже без подсказки обер-гофмейстера, готового прийти на помощь, если кто-нибудь растеряется. Огромный зал ярко освещали хрустальные люстры – казалось, их здесь сотни, – а по всей его длине – по ощущениям Хорнблауэра по меньшей мере на милю – тянулся огромный стол, уставленный цветами, золотом и хрусталем. Он имел форму буквы Т с очень маленькой перекладиной; император, Бернадот и члены императорской фамилии уже сидели во главе стола, за каждым стулом стоял лакей в пудреном парике. До Хорнблауэра постепенно дошло, что обед сейчас начнется, а перед этим гостям всего лишь предложили легкие закуски. Ему хотелось рассмеяться над собственной бестолковостью и одновременно застонать при мысли о том, что придется еще долго заталкивать в себя еду, для которой в желудке уже нет места.
Все мужчины, кроме государя и его ближайшего окружения, стояли, пока дамы усаживались; по другую сторону стола персидский посол склонился к своей миловидной спутнице; эгретка на его тюрбане покачивалась, бриллианты вспыхивали в свете люстр. Последняя дама села, и мужчины разом опустились на стулья – не с той слаженностью, с какой морские пехотинцы берут на караул, но и немногим им уступая. Разговоры мгновенно возобновились, и почти сразу под нос Хорнблауэру поставили золотую тарелку и поднесли ему золотую супницу с каким-то красноватым супом. Он глянул вдоль стола: всем гостям супницы подали одновременно. Надо полагать, здесь прислуживают по меньшей мере две сотни лакеев.
– Это господин де Нарбонн, французский посол, – сказала графиня, указывая глазами на красивого молодого человека, который сидел напротив через одно место от персидского посла, ближе к царю. – Разумеется, обер-гофмейстер вас не представил. А это австрийский посол, датский посланник и саксонский посланник – все официально ваши враги. Испанский посол прибыл от Жозефа Бонапарта, а не от повстанцев, которых признаете вы. По-моему, тут нет вообще никого, кроме нас, русских, с кем вас прилично познакомить.
В бокале перед Хорнблауэром было прохладное вино красивого желтоватого оттенка, и он выпил глоток.
– Сегодня я узнал, что русские – самые замечательные люди на свете, а русские женщины – самые красивые и обворожительные.
Графиня стрельнула в него жгучими черными глазами, и в голове у Хорнблауэра поплыло. Глубокую золотую тарелку убрали, вместо нее поставили плоскую. В другой бокал перед ним налили другого вина – шампанского. Оно бурлило пузырьками, и у Хорнблауэра было сильное чувство, что нечто похожее происходит с его мыслями. Лакей обращался к нему по-русски, очевидно предлагая какие-то блюда на выбор, и графиня решила вопрос, не спрашивая Хорнблауэра.
– Поскольку вы в России первый раз, – объяснила она, – вы наверняка не пробовали нашей осетрины.
Говоря, она накладывала себе рыбу с золотого блюда; такое же блюдо держал перед Хорнблауэром его лакей.
– Золотые сервизы очень красивы, но еда на них быстро остывает, – с сожалением заметила графиня. – У себя дома я подаю на золоте, только когда принимаю его императорское величество. Поскольку и в других домах так же, его императорскому величеству едва ли случается когда-нибудь есть горячее.
Золотые вилка и нож, которыми Хорнблауэр разрезал рыбу, были очень тяжелыми и непривычно скребли по золотой тарелке.
– У вас доброе сердце, мадам.
– Да, – многозначительно ответила графиня.
У Хорнблауэра вновь голова пошла кругом; шампанское, такое прохладное, такое вкусное, казалось лучшим лекарством, и он жадно выпил.
За осетриной последовали две жирные птички на вертеле, нежное мясо так и таяло во рту. К ним налили какого-то другого вина. Затем подали мясо – возможно, баранину, но вознесенную на пегасовых крыльях чеснока далеко за пределы земного воображения. Где-то в череде кушаний последовал шербет – Хорнблауэр пробовал его всего третий или четвертый раз в жизни.
«Заморские выкрутасы», – сказал он себе, однако ел с удовольствием и не чувствовал никакого предубеждения против иностранной кухни. Возможно, он сказал «заморские выкрутасы» потому, что именно эти слова произнес бы Буш, сиди он сейчас рядом. А может, потому, что он немного пьян: всегдашний самоанализ привел Хорнблауэра к этому поразительному заключению, подействовавшему так, словно он в темноте врезался головой в столб. Ни в коем случае нельзя напиваться, когда представляешь свою страну, и только дурак напьется, когда ему угрожает непосредственная опасность. Он лично привел во дворец убийцу; и если об этом станет известно, последуют крупные неприятности, особенно если царю донесут, что убийца собирался стрелять из пистолета британского коммодора. Тут Хорнблауэр протрезвел окончательно, поняв, что начисто позабыл про младших офицеров, которых оставил с раненым убийцей без каких-либо указаний, как с ним поступить.
Графиня под столом легонько наступила ему на ногу. Все тело пронизал как будто электрический ток, голова опять закружилась. Хорнблауэр блаженно улыбнулся графине. Та глянула на него из-под полуопущенных ресниц и, отвернувшись, заговорила с соседом по другую руку, тактично напоминая Хорнблауэру, что тому пора обратить внимание на баронессу – с начала обеда он едва ли обратил к ней больше двух слов. Хорнблауэр лихорадочно начал разговор, и генерал в драгунской форме по дальнюю сторону от баронессы включился в беседу, задав вопрос об адмирале Китсе, с которым познакомился в 1807 году. Лакей предлагал следующее блюдо. Между его белой перчаткой и манжетой проглядывала волосатая рука, вся в блошиных укусах. Хорнблауэр вспомнил наблюдение, прочитанное им в одной из книг про северные страны: чем дальше на восток, тем страшнее паразиты. Польская блоха кусает больно, русская – нестерпимо. Если они хуже испанских, с которыми Хорнблауэр был близко знаком лично, то это и впрямь какие-то блохи-исполины.
