Впрочем, безразличие издательств мало огорчало и ещё меньше удивляло Каморина – напротив: оно казалось ему вполне естественным. Прежде всего потому, что он считал себя неудачником. Ну а потом он полагал, что успешные современные авторы пишут не так, как он, а совсем иначе. Это представление было вынесено из краткого, урывками, знакомства с книжными новинками. Хотя из опасения подпасть под обаяние чужого стиля он избегал их, но всё же порой, чтобы скоротать время в пути, просматривал издания, случайно подвернувшиеся под руку. И почему-то почти в каждой книжке ему встречались странные, нереальные, кукольные персонажи – кудесники, оборотни, таинственные пришельцы из других миров, безбашенные авантюристы, странствующие по разным эпохам. Создатели подобных картонных героев следовали, вероятно, канонам «магического реализма», «постмодернизма» или какого-то иного изощрённого «изма» – столь же, несомненно, конъюнктурного и лживого, как с юности ненавистный ему «социалистический реализм». Ему было жаль инфантильных читателей модного вздора, которым не хватило в детстве сказок: беднягам невдомёк, что величайшая чувственная радость, доступная человеку, – совершенно ясное сознание, когда весь мир видится ярко и резко, как сквозь линзы, протёртые до скрипа. Хотя, возможно, это вполне понятно лишь таким, как он, – тем, кто был однажды на грани умопомрачения и спасся чудом…
В принципе он мог бы писать просто «в стол», как это делали в советское время иные, в расчёте не на реальных, современных читателей, а на каких-то будущих, гипотетических. Просто из настоятельной потребности как-то выразить, запечатлеть свой жизненный опыт, пусть и не слишком богатый. Потому что ему казалась совершенно невыносимой мысль о том, что всё пережитое умрёт вместе с ним, бесследно и неведомо для других. Незаметно угаснуть в одиночестве, под гнётом навалившейся тишины, чувствуя в бессильной немоте свою неспособность нарушить её, дотянуться до кого-то за пределами своей скорлупы – такая участь представлялась ему ужаснее всего. И потому тот факт, что читатели у него всё же есть, воспринимался им как нечаянный, щедрый подарок судьбы. Пусть число их невелико, пусть им приходится искать его тексты в закоулках интернета, на самиздатских сайтах, – тем больше вероятности того, что среди этих незнакомцев есть настоящие ценители, понимающие его, близкие ему по духу. Скоро они прочтут его новое произведение, которое, наверно, станет последним, потому что теперь он доскажет всё, что хотел сказать. А также потому, что писательство стало в его возрасте занятием слишком опасным, угрожающе повышая давление крови. Его новая книжка будет называться «Встречи с нимфами». Он расскажет о своих любимых. О тех девушках, которые очаровывали его и ломали его жизнь.
Его всегда привлекали и влюбляли в себя юные существа, соединявшие уже пробудившуюся женственность с трогательными, наивными, полудетскими чертами. Все они принадлежали к одному физическому типу: то были хрупкие девушки, стройные до почти болезненной худобы, с очень нежной кожей, ещё сохранявшие подростковую угловатость, чем-то похожие на птиц – лёгких, пугливых, готовых каждый миг вспорхнуть… Подобное удивительное создание можно увидеть на портрете Иды Рубинштейн кисти Валентина Серова. Похожих прелестниц он встречал в своей жизни немало, поскольку такими бывают многие девушки на этапе перехода от детства к юности. Но у некоторых «воздушность» бывает выражена особенно отчётливо и сохраняется дольше обычного, и именно такие особы, заключающие в себе как бы квинтэссенцию девического очарования, волновали его в наибольшей степени. Порой ему казалось, что он влюбляется в одно и то же существо, которое снова и снова переживает перевоплощения, вселяясь в новые тела и являя собой, по аналогии с вечной женственностью, вечное девичество.
Одной из таких девушек была Ксения Раздорская. Своему новому произведению, уже отпечатанному для собственного употребления за авторский счёт тиражом десять экземпляров, но пока не попавшему в интернет, он предпослал посвящение ей. Это редкое, красивое имя само по себе заинтригует читателей. Самые любопытные отыщут её фото в интернете и тогда поймут, чем она очаровала его. Пусть уже не очень молодая, она ещё изящна. Благодаря ей желающие получат приблизительное представление о том, какие девушки нравились ему. А что подумает Ксения о таком знаке внимания к ней со стороны полузабытого старика? Ведь слух о посвящении наверняка дойдёт до неё, только едва ли быстро. Не исключено, что уже после его смерти. И тогда, быть может, сквозь время и расстояние она почувствует его нежность. Хотя для него она была только тенью Аси, его первой любви…
Каморин смахнул с ресниц слёзы и подумал о том, что такое происходит с ним почти каждый раз, когда он вспоминает об Асе. В прошлые годы, когда он был значительно моложе, мысли о ней редко беспокоили его, теперь же, в старости, – всё чаще и чаще. А ведь с её смерти минуло уже тридцать с лишним лет… И уже никто, наверно, на всём белом свете не думает о ней, кроме него. Чтобы хоть какая-то память о ней осталась, она в его произведении названа своим настоящим именем.
Что же такого необычного было в Асе, что она вспоминается ему уже столько лет? Не раз он задавал себе этот вопрос и всегда затруднялся с ответом. Впрочем, была у неё одна особенность, которая действительно выделяла её из окружающих, – альбинизм. Но это совсем не делало её красавицей. Скорее напротив. Он помнил, как неприятно поразила она его своей непохожестью ни на кого, когда впервые он встретил её в своей новой школе, в которую перешёл после восьмого класса. Ему показалась странным, болезненным существом эта хрупкая девушка, почти ещё девочка в обычной школьной форме, с очень светлой кожей и «одуванчиком» белёсых пушистых волос, таявших в воздухе. Особенно удивительны были её глаза: очень светлые, со светлыми ресницами, они казались огромными, как бы растворяясь на её бледном лице. В первый миг столь необычное существо не понравилось ему совершенно, настолько, что в сознании его мелькнула отчётливая мысль: «Экая белобрысая, точно кролик!» И лишь спустя несколько дней, получше присмотревшись к ней и разглядев её юную, едва наметившуюся грудь, слегка округлившиеся бёдра и изящные икры, он решил, что эта воздушная, белая, как облачко, пятнадцатилетняя девушка прелестна…
Он вспомнил их последнее свидание, которое состоялось уже спустя пять лет после той первой встречи в школе: она шла навстречу ему по зимней аллее, улыбаясь уже издалека, очень тонкая, чёткая на белом фоне. Ему тогда же пришли в голову вычитанные где-то слова: «человек – мыслящий тростник». Потому что она казалась хрупкой, как тростинка. Однако он знал уже в ту пору, и даже слишком хорошо, что она опасна для него. Как, наверно, опасна для влюблённого мужчины всякая юная девушка – иррациональное существо, движимое таинственным, стихийным, всепобеждающим, не знающим жалости и стыда инстинктом…
Об этой опасности отлично ведали древние греки, которые «нимфами» называли не только девушек-невест, но и низшие божества в образе женщин, олицетворения грозных, неумолимых сил природы. Сексологи, также хорошо осведомлённые о свойствах юных дев, произвели от греческого слова термин «нимфомания» для обозначения женской любвеобильности. Интернет наполнен обольстительными нимфоманками, посещающими мужчин в снах наяву. Известна «нимфа» и в энтомологии: это то же самое, что «личинка» – стадия развития некоторых насекомых. Например, нимфа стрекозы – это прожорливая хищница, живущая в воде и использующая во время охоты свою видоизменённую нижнюю губу с крючками на конце, которую при виде добычи стремительно выбрасывает вперёд, и тогда крючки глубоко вонзаются в жертву. Разве не сам он был уязвлён однажды столь же безжалостно и решительно? Это сделала Ася. И теперь, спустя много десятилетий, он продолжает жить с давней, ноющей раной…
Думать в стотысячный раз о том, что случилось у него с Асей, было ему сейчас особенно невыносимо. И привычным усилием воли он заставил себя вспомнить о другой женщине. Всё о той же Ксении Раздорской, которая годилась ему в дочери. Ксения тоже была изящной, хрупкой, воздушной, но только не альбиноской, а русоволосой, и черты лица её были более чёткими, сухими. С первого взгляда он угадал в её внешности нечто семитское. Но порой лицо её смягчалось, на щёчках её становились заметны ямочки, и тогда она казалась ясноокой, простодушной, ласковой лапочкой, этакой прелестной юной хохлушечкой. А спустя день или даже час в её облике вдруг снова проступало что-то жёсткое, вокруг её глаз ложились горестные тени, и тогда ему чудилось, что она несёт в себе память о какой-то трагедии, притом скорее всего даже не личной, а произошедшей с какими-то далёкими предками, – память, унаследованную через кровь по таинственным законам генетики…
