Захват состоялся, однако не всё прошло так, как планировал Ракитин. По его представлению, Велихов должен был появиться у брата, или начать следить за виновником смерти дочери, чтобы похитить его для мести. Но того, что этот человек хладнокровно, без лишних разговоров расстреляет Самойлова, притом показательно, на глазах у толпы свидетелей, он не мог предположить и в страшном сне. Теперь выплыла проблема: как скрыть его от полиции? Конечно, подобными вещами им заниматься не в новинку. Скорее всего, придётся подсунуть полицейским какой-нибудь обгоревший труп и выдать его за Велихова: мол, ликвидирован при попытке к бегству, сгорел в машине. Это прокатит, но как же не хотелось делать лишние телодвижения, которые всегда оставляют след.

Вскоре справа потянулись дома спального района московской окраины и, когда вдалеке мелькнула красная буква «М», Ракитин, ткнув пальцем в плечо водителя, приказал остановиться.

– Свободны, – бросил он пассажирам. – Дальше на метро.

Оперативники молча покинули салон автомобиля и неспешно двинули по направлению к видневшейся за деревьями красной букве.

Полковник кинул взгляд на циферблат своих дорогих часов и коротко бросил:

– В Пожарский переулок.

***

Из панорамных окон роскошного пентхауса с идеально продуманной планировкой, площадью в триста квадратных метров, открываются неповторимые виды на Зачатьевский монастырь. Сердце Остоженки, главного центра исторической, политической, культурной и деловой жизни города, первые строчки в рейтинге самого дорогого жилья в Москве.

В ответ на призывную мелодию домофона Павел Иванович Грязнов – бывший генерал ФСБ, а ныне сенатор – быстро поднялся из глубокого кресла перед камином и прошел в просторную прихожую. Он был высок и подтянут, несмотря на шестьдесят лет, походка лёгкая, кротко стриженные тёмные с проседью волосы, ухоженная кожа гладко выбритого лица. Тонкий хлопковый джемпер и черные, спортивного покроя брюки плотно облегали крепкую поджарую фигуру. В чём в чём, а в одежде сенатор знал толк и к её выбору подходил очень серьёзно, как и ко всему остальному, касающемуся внешности; а уж в заботе о собственном здоровье он с юности доходил просто до фанатизма. По сути, Грязнов был патологическим трусом и всегда цеплялся за жизнь, не гнушаясь ничем. Заложенный с детства комплекс неполноценности заставлял его бояться всего: милиции, начальства, друзей, от которых он всегда ожидал подлянки, слухов и кривотолков. Опасаясь за свою жизнь, он напрочь отвергал всякий экстрим, однако обстоятельства сложились так, что ему пришлось достаточно часто попадать в опасные ситуации по долгу службы. Впрочем, служить в органы он тоже пошёл из-за страха. Страха перед будущим, страха оказаться незащищённым – а служба в силовых структурах представлялась ему наиболее приемлемым способом обезопасить своё существование. Как ни странно, но благодаря постоянно испытываемым страхам закомплексованный трус смог сделать успешную карьеру. Он жутко боялся, что кому-то станет известно, кто он есть на самом деле, и этот страх побеждал все остальные, заставляя совершать немыслимые для него подвиги. Он ненавидел, порочил, уничтожал тех людей, которые могли знать его – настоящего. Ум, изощрённый в подлости, помог стать тем, кем он был сейчас: одним из представителей элиты общества, вершителем судеб с правом не просто приказывать людям, а втаптывать их в грязь, унижать, лишать их человеческого достоинства – просто так, без острой необходимости, лишь ради того, чтобы в очередной раз вдохнуть сладкий дурман упоения властью.

У него было всё, даже то, о чём в юности он не мог и мечтать, поэтому Грязнов полностью уверился в своей непогрешимости, безнаказанности, важности. Но неожиданно прочность его благополучия оказалось под угрозой. Один из бывших коллег, с которым он имел давнишний и обострявшийся с годами конфликт, тайком начал копаться в его прошлом. Когда Грязнов узнал об этом, жизнь вновь превратилась в череду ночных кошмаров, скрытого страха, преследующего его по пятам, постоянного чувства уязвимости. Конечно, он, имевший безупречный послужной список, мог бы наплевать на тайное расследование, в его личном деле не было никаких чёрных пятен и тёмных историй, он давно избавился от всего, что могло бросить тень на его кристальную репутацию – не только от документов, но и от людей. Однако несколько месяцев назад в одном из французских журналов опубликовали информацию о торговцах оружием, связанных с режимом свергнутого Каддафи и правительством Франции. Это был направленный удар по партии, лидирующей в предвыборной гонке – обычный чёрный пиар, казалось бы, не имеющий к нему никакого отношения. Вернее сказать, что он не имел никого отношения к этой грязной игре французских политиков, но… Сенатор достоверно знал, у кого хранилась эта информация и кто мог слить её журналистам. Знал, что в этой же папке, которую много лет назад безуспешно пытался добыть его человек, хранилось еще кое-что, способное не только похоронить его доброе имя честного чекиста, но и привести на скамью подсудимых. Не дай бог информация попадёт в правильные руки, в руки его врагов – уж они расстараются… Достаточно будет по ходу расследования дополнительно сопоставить некоторые факты и даты, и тогда неизвестно, какие ещё давние подробности его биографии всплывут.

Генерала приводило в бешенство набившее оскомину определение «лихие девяностые». Лихие! Да, тогда казалось – вот она, беспредельная свобода… Свобода? Нет, нет! Вседозволенность! Предчувствие, что наконец этот обрыдлый мир всеобщего равенства исчезнет. Он не мог, да и не пытался припомнить, когда началось отторжение, когда в нём зародилось ощущение, что он не часть этого огромного советского рая, если даже воспоминания о счастливом детстве превратились в унылую тягомотину. Хотя, пожалуй, это началось намного раньше, чем перестала существовать система, заставлявшая его маршировать в одном строю ровно по линеечке, прочерченной для всех граждан страны. А он никогда не считал себя «всеми», не считал, что ему по пути с этими «всеми».

Всё менялось на глазах, рушилось, превращаясь в мусор и пыль, а из-под этих обломков выползали новые хозяева жизни. Они не хотели довольствоваться малым – они хотели всё. Всё и сейчас. Как озверевшие мародёры они бросились разбирать по кирпичику пошатнувшееся здание советской экономики, добивая огромных, хорошо настроенных гигантов, обрекая на нищету обученный и сплоченный персонал, подбиравшийся десятилетиями: инженеров, конструкторов, слесарей, токарей высочайшей квалификации. Всё разваливалось, люди вместе со своими предприятиями влачили жалкое существование, но верхам, озабоченным борьбой за власть, было глубоко наплевать, кто и за чей счет выживет. Повторилось, как на заре двадцатого века: «до основанья, а затем…». Только никто не мог предсказать, что будет «затем», да и не собирался предсказывать. На помощь новоявленным мародёрам в страну ринулись зарубежные мошенники, искатели приключений, разведчики всех мастей и стран – с предложениями всего чего угодно. Обладая зачастую огромными материальными ресурсами, они выстраивали отношения в правительственных кругах, обрастали связями, добивались нужных постановлений и указов отнюдь не в интересах страны, а с единственной целью – завладеть каким-нибудь имуществом или вывезти из России хоть что-то, имеющее ценность. Руководители принимали их предложения, видя в этом шанс для сохранения предприятий и коллективов. Лакомым куском для зарубежных дельцов было советское оружие – самая ликвидная ценность, не имеющая сроков годности, востребованная на мировом рынке. Сотрудники некогда всесильного КГБ беспомощно взирали на эту вакханалию. Да и что они могли сделать, если в это самое время разделялось, а по сути, раздиралось на части их родное ведомство. Орган, пугающий своим существованием новую, ещё не до конца сформировавшуюся власть, практически уничтожали. Тогда у многих сотрудников сдавали нервы, они начали пачками увольняться – кто в поисках лучшей жизни, кто под давлением обстоятельств или руководства. Грязнова тоже трясло не по-детски, но он, в отличие от многих, удержался на плаву, разразившаяся буря обошла стороной.