Он вышел.

Мать подождала. Когда он скрылся за углом, заперла магазин и взяла девочку за руку.

Они пошли прямо, по шоссе, на восток.

Свернули направо и поднялись на дамбу. Иди тихонько, шептала мать. Рыб напугаешь, и сторож услышит.

Спустя годы она (та, черненькая) спросит, кто это мог быть. Что за человек, как они думают?

Мог быть местный. Позавидовал из-за магазина, хотел подгадить.

Местный? Разве что Дрожинский, да, этот — да.

Дрожинский? Так его ж аковцы шлепнули, когда они с женой возвращались из костела. Но приговор был только ему, жену не тронули.

Из пришлых тоже мог быть. Гарстка, например. Ни разу никому не помог, а ведь его тесть немца в своей бричке возил. Хотя… кабы он чего плохое затеял, вернулся бы. Увидел, что заперто. А почему заперто? — спросил бы. Но не вернулся. Не спросил. Не Гарстка.

а почему заперто? — спросил бы

И верно, нехорошо прозвучало. «Кто эта черненькая». Ну нехорошо. Правильно сделала эта женщина, что ушла.

Через много лет в местной газете напишут, что она ушла не попрощавшись. Эмилия, пани Островская, женщина из магазина.

Не попрощалась, не сказала спасибо, ничего, ни слова. А ведь люди знали, кто они: она и эта ее дочка. Все знали — ну и что, донес кто-нибудь? Никто не донес. Не выдал. И пожалуйста, вот благодарность.

3. Ветер

Еврей с пролеткой, которого уже не было, — это Байныш. С подводой и контрабасом — Аба. Его тоже не было. Из торговцев мелким товаром не было Апфельбаума. Не было Айгера — скобяные изделия, Лихтенштайна — голенища, Боренштайна — сладости, Юденшнайдера — мука… А еще Дерфнера с газированными водами. Патермана с зерном, Зельмана с керосином. Готхельфа со стеклом и Баклера с крупами. Грушкевича с головными уборами, Гольдмана и Мерфиша (лаки и краски). И рыжей Фейги, торговавшей углем в развес, тоже не было, и ни одного из трех Вайнбергов: ни того, который продавал дрова (сам высокий, а жена маленькая и конопатая), ни второго, с бородой (продовольственные товары), ни третьего, без бороды, его сына, он торговал домашней утварью (мясорубки и выжималки от безбородого Вайнберга в этом городе будут безотказно молоть и выжимать следующие пятьдесят лет). Ну и Ханеле Экхайзер не было, акушерки, которая принимала роды у еврейских женщин. И приверженцев цадика^[44] из Парысова, из-за чего-то рассорившихся с козеницкими хасидами. Как и приверженцев ребе из Козенице, которые недолюбливали парысовских хасидов. Как и сестер Бляйхман — Блюмки, Сони и Франи, которые и быть-то почти не были, не успели толком побыть на свете.

Седьмого мая им приказали явиться на рыночную площадь, построили по трое, и доктор Кестенбаум, который ермолки^[45] не носил, только шляпу, стал собирать на выкуп. Ему в шляпу бросали часы, обручальные кольца, перстни, кое-кто деньги. Немцы шляпу забрали и велели идти к шоссе, на восток. И тут поднялся ветер. Утром было тихо, но едва три тысячи евреев вышли на шоссе, едва колонна тронулась — он как налетит, как зашумит, высоко, в кронах деревьев. У одного еврея сорвало шапку и отнесло в огород, в картошку. Еврей повернул обратно. Немец выстрелил. Еврей успел добежать, успел нагнуться, поднять шапку… Люди нашли его на следующий день, он лежал в канаве, в шапке и без ботинок. Шапка была никудышная, но ботинки приличные.

Многие взяли с собой постели. Немцы искали золото и вспарывали подушки и перины. Золота не было, посыпался пух, перья, их подхватил ветер. Собралась туча. Проплыла над людьми, потом закружилась и растеклась, разлилась по небу.

4. Осмолице

В живых осталось тридцать.

Они вернулись в город.

Вернулся Мотек, сын Лейбуся по прозвищу Длинный. Когда Лейбусь умер, Мотеку было десять лет. Матери, брату и двум сестрам он сказал: не волнуйтесь, — и занял в деревне мешок зерна. Смолол зерно на мельнице Скальского, муку продал пекарю, из вырученных денег отдал долг. Купил второй мешок. Третий. Корову купил. Взял в аренду сад и женился на Шеве. Сад был большой, красивый, в Осмолице, на самом берегу Вепша. Принадлежал Леснёвским. Мотек их лично не знал, к помещику с такими вещами не обращались, делами занимался управляющий, пан Недзельский. Его дом стоял у въездных ворот, дальше была конюшня для верховых лошадей, а в глубине, справа, барский дом.

Когда началась война, Мотек и Шева были в Осмолице. Дозревали абрикосы, пора было собирать сливы, пан Недзельский советовал фрукты продать, Шева настаивала на варенье. Люди захотят запастись на войну, доказывала она мужчинам, но пан Недзельский ее успокаивал: эта война, пани Шева, надолго не затянется…

В усадьбе проводила каникулы сноха помещика, Зофья, местные говорили: дочка Сикорского^[46]. Через неделю приехал генерал, ее отец.

Над усадьбой начали летать немецкие бомбардировщики, целью у них был Демблин, авиабаза^[47].

Генерал поглядывал на небо и советовался с офицерами.

Мотек советовался с Шевой.

Генеральская дочь и один из офицеров вырыли яму — под камнем, недалеко от крыльца — и спрятали Зофьину сумочку.

Через два дня генерал уехал. (Через две недели он добрался до Парижа, через три его назначили премьером правительства в изгнании.)

Зофья уехала на крестьянской телеге.

В середине сентября уехали Мотек с Шевой.

Из гетто они убежали. Спрятались в лесу. Стояли морозы, есть было нечего, и они вернулись в Осмолице. Пан Недзельский спрятал их у себя в доме.

В Осмолице вошла Красная армия. Управляющего арестовали. Мотек доказывал начальнику тюрьмы… Доказывал офицерам НКВД… Доказывал польским офицерам в Люблине…

Управляющего отпустили. Он уехал, исчез; больше его в Осмолице никто никогда не увидит.

Не будет дома управляющего.

Не будет барского дома.

Не будет сада.

Будет Вепш, неспокойная капризная река, сплошные водовороты.

Усадьбу купит американец, бизнесмен, женатый на польке. Окрестности он обойдет в сопровождении охранника. Охранник будет в черном костюме и темных очках, на местных это произведет сильное впечатление.

Американец построит новый дом. Больше прежнего, наряднее. Пустой.

Мужчина, который присматривает за усадьбой, навестит нового владельца в Америке. С собой он захватит надгробную лампаду, потому что у владельца сын погиб в автокатастрофе. Лампады производит его двоюродный брат; они выберут самую красивую, такие теперь делают, чтобы обскакать конкурентов. В Штатах выяснится, что у сына бизнесмена нет могилы, урна с прахом в стене, среди других урн, ее даже найти трудно, потому что длина стены двести метров. Вдобавок рядом не разрешается зажигать лампады. И вообще не надо грустить. Немного можно, но в меру. Будущим надо жить, будущим.

Другая культура, вздохнет смотритель новой усадьбы — не то с завистью, не то с укоризной.

Неподалеку от бывшего барского дома любители истории будут искать следы. Больше всего их интересуют следы войны — оружие и воинские знамена. Знамен они не найдут, зато найдут дамскую сумочку. В сумочке будут семейные документы и зачетная книжка. В зачетке Высшей школы политических наук будут оценки. По социальной политике и по коммерческой корреспонденции — тройки, по истории общественно-экономических формаций и статистике — четверки. Права наций Зофья Сикорская сдать не успела.

права наций сдать не успела

5. Доктор

Он был всегда. Его вызывали, когда больному уже ни один врач не мог помочь, он лечил поляков и евреев, сумел выбраться из гетто и спас маленького Ендрека Чеслю, когда тот умирал от менингита.