Обстановка, о какой мечтал Юджин, должна была обойтись примерно в две тысячи долларов. Сейчас, конечно, об этом нечего было и думать. У него и всего-то едва ли найдется такая сумма. Он уже собирался написать Анджеле о том, как трудно подыскать подходящее помещение, но вдруг услышал про студию на южной стороне Вашингтон-сквер, которую ее владелец, литератор, сдавал на зиму. Говорили, что студия хорошо обставлена, а плата не выше обычной квартирной. Владельцу важно было, чтобы в ней поселился человек, который позаботился бы о ее сохранности до его возвращения будущей осенью. Юджин немедленно отправился по адресу и был пленен и расположением дома, и видом из окон, и красивой обстановкой. Он решил, что жить здесь будет одно удовольствие. А какой превосходный случай познакомить Анджелу с Нью-Йорком! Тут она получит свои первые приятные впечатления о городе. Как и во всякой хорошо обставленной студии, какие ему приходилось видеть, тут были книги, картины, статуэтки, много бронзовых и даже серебряных вещиц. Мастерскую отделяла от алькова большая рыболовная сеть, окрашенная в зеленый цвет и усыпанная осколками зеркала, которые должны были изображать рыбью чешую. Был там и рояль под черное дерево, и разрозненные образцы стильной мебели – «миссионерской», фламандской, венецианской XVI века и английской XVII века, – и все это, несмотря на такое смешение стилей, отлично гармонировало друг с другом и вполне соответствовало своему назначению. Кроме мастерской, там была спальня, ванная и маленький отгороженный уголок, который можно было приспособить под кухню. Если кое-какие из развешенных по стенам картин с толком заменить собственными этюдами, подумал Юджин, получится прекрасное жилище для него и его жены. Стоило это пятьдесят долларов в месяц, и он решил рискнуть.

Дав понять владельцу, что он снимет студию (один вид ее до некоторой степени примирил его с неизбежностью женитьбы), Юджин решил, что женится в октябре. Анджеле можно будет тогда приехать в Нью-Йорк или в Буффало – она еще не видела Ниагарского водопада, – и там они повенчаются. Анджела предполагала навестить своего брата в Вест-Пойнте, а потом они вернутся в Нью-Йорк, чтобы там обосноваться. Приняв это решение, он написал о нем Анджеле, а также намекнул Смайту и Мак-Хью, что в скором времени, возможно, женится.

Известие это чрезвычайно огорчило обоих приятелей, которые сжились с Юджином. У него была привычка подшучивать над людьми, которые ему нравились. Вставая поутру, он сразу начинал свой день каким-нибудь забавным замечанием:

– Нет, вы взгляните, какая благородная решимость озаряет сегодня чело Смайта.

Или же:

– Мак-Хью, ленивый раб, слезай с кровати и постарайся заработать себе на кусок хлеба.

Мак-Хью в ответ с головой закутывался в одеяло.

– Ох уж эти мне горе-художники, – сокрушенно вздыхал Юджин. – Ничего путного от них не жди. Им всего-то и нужно несколько вареных картофелин в день да охапка соломы.

– Да заткнись ты! – ворчал Мак-Хью.

– Ко всем чертям и дьяволам! – доносился откуда-то голос Смайта.

– Если б не я, – продолжал Юджин, – право, не знаю, что сталось бы с этой студией. Вот что значит, когда какие-то рыбаки и всякая темная деревенщина пытаются стать художниками.

– Не забудь, кстати, возчиков из прачечных, – добавлял Мак-Хью, приподнимаясь на кровати и причесывая всей пятерней свои лохмы (Юджин рассказал приятелям кое-что из своей биографии). – Не забудь о том ценном вкладе в искусство, который сделала Американская компания паровых прачечных.

– Что ж, воротнички и манжеты – это и в самом деле произведения искусства, – отпарировал Юджин, – не то что гвозди или, с позволения сказать, рыба. Тьфу!

Иногда эта пикировка продолжалась добрых полчаса, пока наконец чье-либо остроумное замечание не вызывало громкого хохота. К работе приступали после утреннего завтрака – завтракали обычно все вместе в ресторане – и трудились без перерыва до пяти часов дня, разве что надо было куда-нибудь пойти, или же приходил кто-нибудь в гости, или хотелось перекусить.

Они работали бок о бок уже два года, успели за это время изучить друг друга и хорошо знали, насколько можно рассчитывать на преданность, отзывчивость, доброту или щедрость товарища. Они, не скупясь, критиковали один другого, но это была благожелательная критика, с искренним намерением помочь. Их совместные прогулки то в серые, пасмурные дни, то в дождь, то в солнечную погоду, поездки на острова – Кони-Айленд и Фар-Рокэуей, посещение театров и выставок, а также забавных ресторанчиков, где подаются национальные блюда, были проникнуты духом веселого товарищества. Они добродушно подшучивали друг над другом, иронизируя по поводу дарования, наклонностей, отдельных черт характера или нравственных качеств каждого, – и эти шутки принимались без всякой злобы. То Юджин и Мак-Хью, объединив усилия, разделывали на все корки Джозефа Смайта, то жертвою острот становился Юджин либо Мак-Хью, и против него выступали остальные двое. Искусство, литература, философия, выдающиеся люди, те или иные жизненные вопросы – все было предметом их споров. Как и раньше, когда Юджин работал с Джерри Мэтьюзом, он узнавал от друзей много нового. От Джозефа Смайта – о жизни моряков и о свойствах и особенностях океана; от Мак-Хью – о природе и жителях великого Запада. У того и у другого был неистощимый запас воспоминаний, которые давали интересный материал для бесед изо дня в день, из года в год. Особенно горячие споры вызывала какая-нибудь выставка или продающаяся коллекция картин, так как тут каждый высказывал свои самые заветные убеждения относительно того, что в искусстве ценно и вечно. Все трое не признавали установленных авторитетов, но чрезвычайно ценили истинные заслуги, независимо от того, шла ли речь о человеке с именем или совершенно неизвестном. Они то и дело знакомились с произведениями малоизвестных в Америке художников и распространяли весть об их таланте. Так постепенно в поле их зрения появились Моне, Дега, Мане, Рибейра, Монтичелли, и они не переставали изучать их и превозносить.

И потому, когда Юджин в конце сентября заявил, что, возможно, в скором времени покинет их, поднялся вопль протеста. Джозеф Смайт работал в то время над морским пейзажем, прилагая все усилия к тому, чтобы добиться гармоничного по краскам изображения прогнившей палубы торгового суденышка, полуобнаженного негра у руля и иссиня-черных волн вдали, которые должны были создать впечатление бесконечного морского простора.

– Ври больше!.. – недоверчиво протянул Смайт, думая, что Юджин шутит.

Правда, откуда-то с Запада еженедельно на имя Юджина приходили письма, но и Мак-Хью получал письма, и к этому так привыкли, что уже не обращали внимания.

– Ты женишься? Какого черта! Ну и муженек же из тебя выйдет, нечего сказать. Я непременно наведаюсь к твоей жене и кое-что расскажу про тебя.

– Нет, правда, я, очевидно, женюсь, – ответил Юджин, которого рассмешила уверенность Смайта в том, что это шутка.

– Брось, пожалуйста, – подал голос Мак-Хью, стоявший у мольберта и работавший над сценкой из деревенской жизни – группа фермеров перед зданием почты. – Неужели ты захочешь разорить наше гнездо?

Оба они любили Юджина. Его общество много им давало – он всегда был готов помочь товарищу, всегда полон жизнерадостности и оптимизма.

– Об этом не может быть и речи. Но разве я не вправе жениться?

– Я голосую против, клянусь Богом! – патетически воскликнул Смайт. – Не даю моего согласия. Питер, неужели мы это потерпим?

– Разумеется, нет, – ответил Мак-Хью. – Если он попробует выкинуть такой номер, мы вызовем полицию. Я подам на него в суд. А кто она, Юджин?

– Держу пари, что знаю, – вмешался Смайт. – Что-то он уж слишком часто бегает на Двадцать шестую улицу.

Джозеф Смайт имел в виду Мириэм Финч, с которой Юджин познакомил своих сожителей.

– Вздор! – сказал Мак-Хью, внимательно посмотрев на Юджина.

– Нет, друзья, не вздор: расстаться должно нам!

– Ты что же, не шутишь, Витла? – сказал Джозеф уже серьезным тоном.