Абель Ган, правда, на балу по случаю летнего солнцестояния поведение птиц объяснил весьма прозаично: чернь весь день вываливает отбросы в кучу прямо на улице, вот вороны и слетаются в город. У Этарет объедки, понятно, повкуснее, но их приходится ждать, а где птица чувствует себя безопаснее всего, как не на крыше? Королева Беатрикс возразила, что из Цитадели отбросы тоже выкидывают раз в день, однако что-то на крышах ни одной вороны не видно. Но Ган тактично напомнил, что свалкой королевским объедкам служат животы нищих, которым по обычаю выкатывают тележку, полную отходами кухонь Цитадели, и воронам ничего не достается.

- ...Так кто была моя мать? Только не ври, что не знаешь.

"В Венедоре Арвин Белый бросился на сборщика податей с мечом. Так его на воротах повесили. А жену с дочерью посадили в клетку и увезли в город. Видать, в непотребный дом продадут - обе красавицы. Теперь там какой-то Раэннарт", - вспомнила она, о чем говорил приходивший два дня назад певец.

- Родери, а кто это - Раэннарт? Он при дворе служит?

Во дворе скороговоркой покрикивал, стуча восковой таблицей, сборщик. Тот же, что разорил семью Белого Арвина. В кресле напротив нее сидел, качая ногой, Родери. Синяя одежда броско расшита белым в тон оторочке. И один и тот же вопрос два часа у новоиспеченного камергера на языке - он, кажется, даже радовался сейчас передышке.

- Раэннарт? Ты-то откуда его знаешь?

- Неподалеку имение разоренное. Венедор, если помнишь. Его этому Раэннарту подарили.

- А, понял, знаю такого. Голова Окружной стражи. Как офицер он еще туда-сюда, а вообще дурак дураком. Ему за верность это имение пожаловали.

- А тебе что-нибудь тоже пожаловали, Родери?

- Ну, еще бы. И куда щедрее, чем этому пентюху.

"Арвин Венедор не принес присяги. Рано или поздно он лишился бы головы. А тут и повод сыскался", - продолжала она вспоминать рассказ певца, который не смог заставить себя петь: опустив арфу к ногам и склонив голову, он предавался скорби. Да, собственно, и петь ему было больше негде - все замки окрест разорены.

Крики сборщика податей теперь еле слышались - он обследовал хлевы и конюшни.

Родери улыбался - большой, чужой, опасный. Она вся сжалась в своем жестком резном кресле.

- Хорошо. Мы отвлеклись. Так кто же, собственно, моя мать? Ты зря не отвечаешь, ей-Богу. У тебя много всего понастроено, но нет денег за это платить. Ты либо пойдешь с сумой, либо станешь приживалкой. И советую поторопиться с раздумьями, госпожа моя попечительница, потому что сборщик, я слышу, скоро заканчивает. Только в моей власти сохранить сейчас твои владения, потому что у меня есть указ королевы в рукаве. Так что поторопись.

- Я дала клятву, Родери. Откуда тебе знать, что такое настоящая клятва, - сказала она с усталым презрением.

Сборщик продолжал кричать, петляя где-то во дворах, неотвязно и назойливо.

Несмотря на шерстяное домашнее платье, ей стало зябко. Прорвавшееся было из туч солнце потускнело. Да, сила этих людей, как говорил Окер, вне всего. Она сочится сквозь Сеть Мира, как сквозь сито, тяжкая, вязкая, безразличная.

Поэтому сидит и куражится перед ней разодетый в господское вилланский ублюдок, которого привез им однажды по весне высокий магнат Окер.

"Вы, я знаю, желаете иметь детей. Но Сила не дала вам их. Я не хочу, чтобы Дом Раин и дальше был пуст. Правом Посвященного Силы я говорю вам: вот ваш ребенок, растите и воспитывайте его, пусть будет он верным и честным". Муж ее, Лутери, молча склонился и взял того ребенка, а она спросила...

- ...Так кто же все-таки моя мать? - Родери Раин уже стоял возле окна. - Я вижу, сборщик заканчивает. Поспеши. Говорю тебе - поспеши. И если ты не окажешь мне этой услуги, ты останешься нищей, потому что мне на тебя наплевать.

"...Его мать? Я могу тебе ответить, но я потребую Клятвы Молчания..."

Его матерью оказалась девушка-вилланка Рута Свинарка, отосланная в Хаар, в Королевские мастерские. Отца законного не было.

"...Ты права, ты должна это знать, чтобы самой отныне стать его матерью..." - Окер поглядел внимательно серыми глазами и умчался в леса, поторапливая плетью громадного седогривого коня... Больше с тех пор не появлялся.

- Ты что-то медлишь. - Он вытащил указ из рукава и взял так, точно собирался его порвать. - Мне стоило больших трудов этого добиться. При дворе не жалуют друзей Окера Аргареда. Я добился лишь потому, что мы вместе с казначей-фактором Абелем Ганом ходим к девкам. Притом помни, что я тебя не люблю.

Ее передернуло.

Этому вот она подарила свою кровь из вены, свое имя... Этому вот.

Где-то в глубине ее разума всегда стыдливо теплилось слово "нежеланный". Родери это чувствовал.

- Ну? - Ей показалось, что пергамент в его руках треснул.

- Ладно, Родери. Твоя взяла. Ты не оставляешь мне выбора. Слушай. Твою мать звали Рута Свинарка. Она была всего лишь вилланка. Я уж не знаю, какую принцессу ты там себе воображал. - В ее голосе прозвучало сварливое торжество, но Родери его не заметил. Уколоть приемыша ей не удалось.

- Где она сейчас, знаешь?

- Должна быть в Королевских мастерских. Ты легко ее найдешь.

- Ох, здорово! - Он хлопнул себя по ляжкам. - Беатрикс будет рада. Ну а кто был мой настоящий папаша, ты случаем не знаешь?

- Спроси об этом у своей родной матери, когда ее разыщешь.

- Не злись. Я иду прогонять сборщика. Я устрою так, что он больше здесь не появится. Значит, Рута Свинарка и Королевские мастерские...

Через полчаса, утешив раздосадованного сборщика, Родери Раин полетел галопом обратно в Хаар.

"То, что простительно простолюдину, не дозволено благородному". Если королеву помянет недобрым словом крестьянин, он сотрясет только воздух. А вот если дворянин позволит себе злословить и порочить королеву, он таким образом сотрясет устои королевской власти. Такая вина наказуема смертью, и "...да не отговорятся опьянением или безумием, ибо ни то ни другое не пристало благородному".

Во имя этого принципа уже который месяц летели головы с плахи на площади Огайль.

Въехавший со стороны Нового Города верховой увидел толпу, собравшуюся поглядеть на казнь. Зрелище покуда еще не приелось, и корчмари с трактирщиками бойко качали монету, выгодно сбывая места возле окон. Сейчас из всех окон высовывались шлюхи в блестящих чепцах и их обожатели, огромные шляпы которых украшал крупный жемчуг. Кое-где над головами покачивались, точно на волнах, носилки. Всадник узнал пышнотелую Зарэ, содержанку канцлера Энвикко Алли. Даже издали было видно, как в строгом безразличии прикрыты ее глаза. Зарэ строила свою жизнь с выдержкой дельца и умело выбирала любовников.