Он пристально смотрит на меня. Да, сходство с рыбой, так сказать, налицо.

– Ну что, пятница у нас день волейбола. Если вы ведете себя хорошо. Были отдельные прецеденты, – снова этот взгляд, – но сегодня все же поиграем. Десять кругов по залу, марш!

Мы с Оливкой бежим бок о бок, взяв неспешный темп.

– Спасибо, девчат, услужили.

Это Миша Попов, поравнявшись с нами, поджимает свои тонкие губы.

– Попов, не проживешь без своего волейбола? Беги быстрее, а то все мячики разберут.

Настя даже не смотрит в его сторону, держит спину ровно, тон насмешливый. Я невольно ей любуюсь. И молчу, как всегда. Она знает наших одноклассников гораздо дольше, так что я всегда теряюсь и оставляю ей право отбривать нападки. Тем более, что она за словом в карман не полезет. Да и карманов на ее облегающих велосипедках с пушапом просто нет. Ха-ха, заметили мой тонкий юмор? С таким мне точно лучше помалкивать.

– Ян, опять ведешь внутренние диалоги?

– Что?

– Ты гримасничаешь, я вижу, что ты что-то там внутри головы обсуждаешь.

Я улыбаюсь. Оливка всегда говорит правду и всегда подмечает то, что другим неважно. Поэтому она мне сразу понравилась.

– Да я насчет волейбола думала, хорошо, что не отменил из-за нас.

– Ой все, Ян. Пережили бы. Две недели назад из-за парней отменил, ничего, как-то быстро забыли. Не будь такой нежной.

– Я как йогурт.

– Что?

– Ну, «нежный» йогурт.

Помните, я говорила о моем чувстве юмора?

Оливка прыскает от смеха и обнимает меня на бегу:

– Ты мой йогурт!

Я улыбаюсь ей, и вдруг в голове яркой вспышкой проносится череда картинок – я на коленях на полу в коридоре, мои художества в учебнике, Ян, который держится за лоб и смотрит прямо на меня. Сердце пропускает удар. Я труп.

Настя снова считывает меня:

– Яна, мы со всем разберемся. Но не в ближайшие, – она смотрит на свои электронные часы на розовом ремешке, – тридцать пять минут. Пока мы в плену у Карася, так что расслабься и получай удовольствие.

Я криво улыбаюсь, и мы как раз заканчиваем бегать. Конечно, никто из нас не считал круги, но мы дружно делаем вид, что их было десять.

Когда мы разбиваемся на команды, меня выбирают одной из первых. Я не очень хорошо прижилась в этом классе, кроме Оливки у меня тут нет друзей. Но ребята знают, что у меня хорошая подача, так что я не засиживаюсь на лавке, как, например, полненькая и нелюдимая Аля. Да, ее еще и зовут Алевтина, понимаете масштабы ее комплексов? Моя мама говорит, что такие люди становятся самыми успешными потом, но мне в это верится с трудом.

Карась подкидывает монетку, и Миша Попов выигрывает нам подачу. Я подаю первая, поэтому беру мяч, пару раз стучу им об пол, и кидаю взгляд на большое окно, которое ведет из зала в холл третьего этажа. Все внутри обрывается – там стоят Ян и Глеб. Мяч ударяется о мысок моей кроссовки и улетает прямо к Але на скамейку, она сидит в запасе. Та неловко кидает мяч обратно. Стыдно ужасно. Мое сердце колотится где-то в горле. Почему они здесь? Наверное, просто нет урока. Но почему они ЗДЕСЬ?! Нельзя было пойти в столовую?

Я поворачиваюсь спиной к окну и еще раз стучу мячом об пол. Если промахнусь, можно будет сразу помирать.

Я подкидываю мяч, перестаю дышать, весь мир замирает. Замахиваюсь, с силой бью по нему. Мяч стрелой летит над самой сеткой, едва задевает ее и ударяет в центр поля. Та команда даже не пытается его отбить. На моем лице расцветает самодовольная улыбка. Не могу с собой справиться, поворачиваюсь на окно в коридор. Там никого нет.

Улыбка меркнет. Ну, лучше бы думала о том, как забрать учебник.

**

После урока я быстро переодеваюсь в джинсы и свитер, умываюсь и заново делаю хвост. Оливка в брюках и лифчике поправляет макияж консилером. Я поджимаю губы и сажусь на скамейку. Терпеливо жду, когда раздевалка опустеет. Последней уходит Аля, и я едва дожидаюсь, когда за ней закроется дверь.

– Какой план?!

– Мы украдем его собаку.

Какое-то время я молчу. Осторожно интересуюсь:

– Что?

Оливка садится на лавку рядом со мной:

– Схема такая. Мы крадем его собаку, потом возвращаем, когда окажешься у него дома, меняешь учебники. Все просто.

– Ты в своем уме?

– Более чем, – она встает и роется в рюкзаке, – не могу найти хайлатер, у тебя нет?

– Нет, Насть, у меня нет. Ты не понимаешь, что это все смешно? Как мы украдем собаку? Как мы окажемся у него дома? КАК я поменяю учебники, ты нормальная?!

– Как-нибудь, – Оливка безмятежно улыбается.

Я закрываю глаза руками и обессиленно горблюсь.

– Это какой-то сюр.

– Ян, что за слово.

– Ну если это сюр, как я еще это назову.

– Ну скажи «это такой пендец», – Оливка наконец натягивает рубашку.

– Я в жопе, и как это ни назови, ситуация не поменяется, – я убираю руки от лица и мрачно смотрю на подругу.

Она аккуратно сворачивает форму, пока звенит звонок:

– Ян, тебе нужно поймать дзен. Пойдем на обществознание, там все обсудим, окей?

Я молча беру рюкзак и закидываю на плечо. Хуже уже не будет.

**

– У него есть собака.

– Да, я знаю.

– Это кинг чарльз спаниель.

– Я знаю.

– Он ее очень любит.

– Я знаю.

– Яна, ты сталкер.

– Что?

– Неважно, – шепчет Оливка.

Мы поставили учебник на парту обложкой к учителю и делаем вид, что переписываем конспект. Честно говоря, на обществознании мы только этим и занимаемся последний месяц. Прошлый учитель уволился, а трудовику, которого поставили на замену, вообще не до нас.

Настя открыла инстаграм Яна и показывает мне фото его собаки. Как будто я не видела эту фотографию тысячу раз. Ян в красной толстовке и черных джинсах, держит Бенедикта за морду и целует его в нос. Конечно, я на него не подписана, но захожу в его профиль (слава богу открытый) несколько раз в день. И даже смотрю сторис, конечно, с подставного аккаунта. Я знаю, что это достаточно жалко, но ничего не могу с собой поделать.

– Спорим, ты не знаешь одного, он ходит за продуктами в магазин в моем доме, и оставляет собаку у входа.

Я удивленно выдыхаю:

– Не-е-ет.

Оливка меня передразнивает:

– Да-а-а. Он ходит туда за хлебом или за чем там его посылает мама, и пес сидит послушно у входа, но у нас будет несколько минут. Хотя конечно да, я тоже против того, чтобы оставлять собак у магазинов. Всегда думала, что им не только грустно, но и что их могут украсть.

Тут Настя подмигивает мне.

Когда звенит звонок, Оливка говорит:

– Сходим в столовку? Я голодная жесть просто.

Я внутренне напрягаюсь. Киваю. Медленно собираю учебники в рюкзак.

– Ян, давай быстрее, бога ради, там очередь растет с каждой секундой.

Я закидываю рюкзак на плечо, присаживаюсь, чтобы подтянуть узелки шнурков. Они и без того тугие. Но лучше, конечно, перевязать. Вот интересно, откуда у Оливки выражение «бога ради». Она часто вплетает в речь что-то такое, что не совсем походит десятикласснице. Может быть, дело в том, что ее до десяти лет воспитывала бабушка.

– Яна!

– А?

– Газовая труба! Ян, ну шевели ногами, есть хочу.

И пока я смотрю, как Настя реально шевелит ногами, и очень быстро, сбегая по лестнице, пытаюсь уговорить себя, что а) нельзя избегать столовку до конца школы; б) возможно, в этот раз моя мама отошла в туалет или растворилась, поэтому я ее там не увижу.

Мы заходим в столовую – длинные столы и лавки, салатовые стены, лента с посудой при входе, все сильно стандартно и очень тошнотворно.

Знаете, что еще не выбивается из стандартной картины? Моя мама.

Толстая, в белом халате и колпаке с синей полоской. Она сделала химию недавно, так что волосы из-под шапочки торчат и вьются в разные стороны. Не знаю, зачем нужно было устраивать меня в школу, где она работает. Я сюда даже не проходила по баллам. Наверное, за тем же, за чем она ходит не в нормальный салон делать химию, а к своей подруге домой. Чтобы сделать мою жизнь еще хуже.