– Пусть только попробует обмануть меня, самого Мухаммеда! Я его потом так накажу, так накажу! А Хасе найду и домой уведу. Пусть только попробует, я ему такое задам! – отец уже не говорил, а кричал на весь двор. Что сказать – вечно разглагольствуется, а на деле ничего.
Их голоса начали удаляться – пошли домой. Вот только, что за чудной разговор. При чем тут я и Мохабей? Залог какой-то. Может у отца опять проблемы с деньгами, но в последнее время у него хороший урожай, еще лошадей прикупили и столько бочек вина в подвале, что скоро новый надо строить! А может он вином будет торговать? Не зря же столько купил, но зачем? Урожай дает очень неплохие деньги, а вино он сам хорошо пьет – любит хорошее. И почему мама так переживает? Меня все это настораживает, возможно это что-то связанное с приездом селекционеров, но у Мохабея даже своей пашни нет, он торговец, зачем ему селекционеры? Поразмыслю об этом позже, пора уже разлить это несчастное вино.
Вставляю ключи, тихонько поворачиваю их, молюсь, чтобы дверь не скрипела, толкаю дверь на себя, и о чудо – ни единого скрипа. Зажигаю фонарь. Прохладно здесь, однако. Открываю бочки и начинаю свою бурную деятельность. Займет это дело не более часа. На ум продолжает лезть этот разговор. До чего любопытная все же ты, Хасе! На моем бы месте другая бы забыла уже об этом. Разливая вино по кувшинам, я пришла к мысли, что разговор связан с приездом английских селекционеров, но одно не сходится – я. При чем тут я? Сажать растения могу, обрабатывать землю могу, но как ни крути не разбираюсь я в сортах растений. А может… Нет, этого не может быть! Отец бы ни за что не отправил бы меня, нет Хасе, хватит думать о небылицах, а все же? А почему нет? Может меня всю жизнь так воспитывали из-за этого? Почему нет? Я начинаю лихорадочно думать, сопоставлять все факты и вроде как сходится! Неужели мои молитвы были услышаны! У меня кружится голова, перед глазами темнеют пятна, появляется ватность в ногах, но до боли приятная. По лицу прошла струйка пота, сердце не бьется, а стучит со скоростью света. Неужели меня отправляют учиться в Англию! У отца хорошо идет урожай, деньги текут рекой, но тем не менее он экономит на всем! Может он экономит, чтобы мне хватило денег на учебу? Неужели это так? От радости вино начинает литься мимо кувшина и прямо на пол, на мой никаб. Я стою вся радостная, мокрая в вине. Моя голова кружится от счастья, мое тело потряхивает и на ум приходят идея: может рассказать, что я знаю, поблагодарить, обнять всех, расцеловать отца? Подумаешь, что не положено, но счастье-то такое. Я буду точно учиться! Аллах, все эти страдания были точно не зря!
Я разлила все вино, вытерла винное пятно, даже покружилась от счастья! Хотела уже начинать петь, но вдруг скрип двери, я понимаю, что кто-то заходит. Спрятаться ли или нет, а зачем? Раз отправляют учиться – ругаться не будут. И тут я уже хочу выйти из-за бочек, но слышу монолог матери:
– Я ему покажу, я ему покажу, ну-ну Мухаммед! Обманут тебя дурачье будешь знать, как меня не слушать. Обманут-обманут, потом меня еще винить будешь, а я что? А я говорила. Ну ничего, вот отдадим ее замуж, получим приданное и можно уходить на покой – торговать с Мезеей. Устала каждый день впахивать на пашне, пока этот дуралей отдыхает, ну ничего-ничего. Одна неделя, и буду свободна. Еще эти селекционеры, черт их тащит сюда, что опять задумал этот дурак! И накорми их, и напои, и ночлег приготовь! А что мне за это? Только лишняя работа, еще эта девчонка куда-то запропастилась, ну она у меня получит, еще за нее кувшины вина носить, совсем от рук отбилась. Еще неделя и я избавлюсь от этой обузы, пусть Мохабей с ней мучается, пускай-пускай, а я отдохну, наработалась уже, хватит, – и начинает перетаскивать кувшины с подвала в дом, – она вышла из подвала, бормоча что-то еще себе под нос.
Я не понимаю… Мне стало плохо, все тело трясет, сердце начинает биться с каждым ударом сильнее, я почти теряю сознание, холод подвала не дает мне упасть в обморок. Я закрываю глаза, падаю на колени, слезы наворачиваются на глаза, холодные струи отчаяния стекают по моему лицу. Вдох-выдох не помогает, я не могу успокоиться, еще немного и начнется истерика. Надо взять себя в руки, не плачь, не плачь Хасе. Как, как тут не плакать, хочется кричать, кричать в пустоту, а нельзя. Зажимаю рукой рот, кусаю пальцы до крови, больно, но мне все равно. Медленно красная струйка стекает по моему подбородку, льется на одеяние, но мне все равно. Я сломлена своими же мечтами. Что чувствует человек, когда рушится жизнь? Пустоту и тупую боль внутри себя. Никаких чувств больше. Хочется уйти в пустоту и никогда не возвращаться оттуда, никогда. Хах, смешно Хасе, смешно! Сама все выдумала, сама же причинила эту боль. Виновата только ты, только ты. Я не могу… Не могу. Я начинаю кричать во весь голос, мне все равно, я кричу голосом отчаяния, боли, несправедливости жизни. Мне больно, больно от того, что ничего не могу сделать. Я кричу болью, которую переживаю каждый день, каждый час. Все свои 18 лет я преклоняюсь, терплю, ненавижу. Все что накопилось за эти годы я выплескиваю сейчас. Больше я не могу. Мне говорили терпеть, молчать и делать – я делала, но так продолжаться не может, я не могу. Я держалась сколько могла. Я верила… Во что? Я устала. Устала не от постоянной брани отца и матери, не от бесконечной работы на пашне и в доме. Нет. Я устала бояться, каждый раз остерегаться, жить в большом кошмаре, который преследует меня каждую ночь. Это не жизнь, а настоящие игры на выживание. Это страшный сон. Мне так больно, что я не смогла признать, что весь этот кошмар – это не иллюзия, а жизнь. Горячие капли осознания этого скатываются по моей когда-то нежной щеке, ставшей черствой от постоянного солнца и недоеданий. Я захлепываюсь от тихой истерики, обхватывая свое тело руками. Весь никаб в крови и мне так все равно, что скажет мать. Сейчас мне надо успокоиться. Как, если слезы низвергаются градом и ты чувствуешь ту пустоту, которую стоит бояться побольше, чем тупой и постоянной боли? Мне так обидно за свою наивность, глупость… И как можно быть такой дурой, что думать, что что-то поменяется. Какое жалкое зрелище, Хасе! Ох, какая жалость, Хасе! Бедная, не уважают, не любят! Да тебя надо пожалеть! Прекрати. Хасе, хватит уже. Хватит много думать. Смирись уже. Ты не одна такая. Услышь себя, ты не одна. Почему ты жалуешься, а другие нет? Почему ты упорно не принимаешь то, что даровано жизнью? Почему ты так упорно сопротивляешься тому, что предначертано. Сотни женщин как и ты также работают, также живут, спят и едят. Они не жалуются. Они не строят иллюзий. Они не думают об этом. Ты-то! Ты-то, что думаешь, Хасе! Думаешь особенная? Думаешь удача тебе выпала впервые? Значит ты дура, раз так думаешь! Хватит, хватит! Я рыдаю. Рыдаю до колкой боли в теле и продолжают думать, не отпуская то, что больше всего причиняет мне боли – мои мысли.
Иногда ты пытаешься бежать от них. И убегаешь. А часто нет. Они всегда преследуют тебя не потому, что ты бездельничаешь, а потому, что нет тайника, убежища, того места, где возможно твое скрытие. И так бежишь всю жизнь. Куда… Откуда… Ты не знаешь, потому что бежишь в суматохе дней, усталости, какой-то нескончаемой борьбы. Я пыталась, честно. Пыталась убежать, спрятаться, иногда забыться темной ночью в своих снах и постоянном кошмаре. Но стоит зацепиться за одну мысль и ты в их круговороте. Ты кружишься, а иногда и варишься целыми днями в одних и тех же мыслях. Все думаешь, думаешь, думаешь. Вот так не задача, да, Хасе? Но порой это так просто, что даже глупо. Глупо, что ты бежишь от того, что есть часть тебя. Так глупо, что ты бежишь от себя куда-то. Но на деле ты просто стоишь. То же место. Та же мертвая точка. Только мысли разные. Так по-детски глупо, что смешно. Я улыбаюсь через слезы какого-то помешательства. Горькая улыбка получается с горькими мыслями. Я вытираю слезы об кровавый рукав и встаю. Больно ли мне? Безусловно. Да ты гений, Хасе. Никчемный, глупый гений с такими же глупыми и никчемными мыслями.
