А может быть, всё это лишь игра, насмешка судьбы — ведь наши с Габом родители, моя мать, которую я никогда не видела, и его отец когда-то тоже любили друг друга. Надеюсь, сходство жизненных путей разных поколений этим и ограничится, ведь они расстались, причём сэр Энтони так и не узнал о рождении своего первого сына Джеймса и был уверен, что ни его, ни Корнелии нет в живых.

Экипаж, заказанный сэром Энтони, прибыл утром — днём я должна была оказаться дома. Я нервничала и даже чувствовала себя виноватой, Джеймс притих, а сэр Энтони никак не желал оставить нас с Габом вдвоём.

— До скорого, Джейма, — сказал он с нескрываемым сожалением. — Надеюсь, ещё заедешь. Двери нашего дома всегда для тебя открыты.

Я посмотрела на него — нет, никак не могла я воспринимать интерес этого взрослого мужчины личностно. Лучше бы не взгляды бросал, а рассказал мне хоть что-нибудь! Но делиться конкретными информативными воспоминаниями он отчего-то не желал. Ладно, сама разберусь.

— До скорого, Габ, — наши взгляды, мой — непривычно-сиреневый и его, разноцветный, насмешливо-зелёный и нежно-голубой — пересеклись на мгновение. Через пару дней мы договорились встретиться на кладбище («Где же ещё!» — хмыкнул Джеймс), у склепа, где покоился, погружённый в магический стазис Сэмюэль Фокс, младший брат Габа и Гриэлы. Но об этом сэру Энтони знать было не обязательно, по крайне мере, пока.

— Увидимся, — Габриэль проигнорировал ревниво-недовольную физиономию отца и мягко поцеловал меня в уголок губ. Этого было мало, но я не рискнула ответить.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

«За целый год парню почти ничего не обломилось, — философски заметил мой внутренний голос, сиречь, Джейси. — А папаше неплохо бы вставить спички в завидущие глаза».

«Чтобы не зевал?»

«Перпендикулярно носу, балда. Поглубже в череп»

«Это как?»

Но Джеймс не ответил. Скудность моих школьных знаний всегда его раздражала.

***

Хутор, который я не видела столько месяцев, после зловеще-тихой Академии безмолвия показался мне крохотным, суетливым и невероятно… шумным. Весна ознаменовалась активными полевыми работами, разъездами, уборками домов, оживлённой торговлей в немногочисленных, но крайне востребованных лавках, детскими уличными играми. Когда-то всё это было естественной и неотъемлемой частью моей жизни — простые и естественные хлопоты, а не магия и связанные с нею тайны и секреты, неизбежные интриги и заговоры. Магия, зачастую болезненная, вытягиваемая из собственной плоти с жилами, лимфой и кровью. Опасная — в этом я уже могла убедиться. И через год с лишним у меня были все шансы сюда вернуться и остаться здесь… Или попробовать удержаться там. И вступить в игру.

Игру, в которой вольно или невольно участвовал наш ректор — и потерял всю семью. Игру, в которой был как-то задействован сэр Элфант — и однажды вернулся без преувеличения полуживой. Игру, которая коснулась моей матери и брата — первая бесследно исчезла, а второй стал меньше, чем призраком — просто голосом в чужой голове.

Корнелия, вероятно, хотела для меня простой, обычной и безопасной жизни. И я тоже должна была её хотеть — особенно теперь, понимая, какова альтернатива. Понимая то, что усидеть на обоих стульях одновременно не смогу. Но столь же отчётливо, столь отчаянно — глядя на свой знакомый, родной и по-своему уютный мирок — я понимала, что тянет меня туда, к опасностям, секретам и магии. Огонь заискрился на пальцах, несколько искр сорвалось и упало в траву.

«Что, даже не скажешь ничего?»

«Что тут скажешь…»

Жители хутора на меня косились с любопытством — не узнавали. Я независимо подняла голову — медные волосы, красиво причёсывать которые я, несмотря на попытки Элы преподать мне пару уроков, так и не научилась, стекали по плечам и спине — восхитительное ощущение. Отец, наверное, в своей лавке — но у меня остались ключи от дома. Никто не ждёт меня… а вдруг что-то изменилось? Я уехала перед наступлением сентября, а сейчас уже конец апреля, вдруг у отца появилась какая-нибудь… дама сердца? Несмотря на полноту и возраст за пятьдесят, отец очень даже… Но мои подозрения оказались напрасными — наш небольшой двухэтажный дом, так разительно отличавшийся от шикарного особняка Фоксов, был тих и пуст. Более того, ничего, ничегошеньки в нём не поменялось — Джон Ласки явно не собирался устраивать свою личную жизнь, а просто жил и ждал меня.

И, наверное, не только меня.

Я прошла в кухню, в гостиную, поднялась в свою комнату — чистую и проветренную. Снова спустилась вниз. В гостиной на одном из столиков лежал единственный предмет, официально оставшийся от Корнелии — шкатулка с рукоделием. И хотя вышивка и вязание было последним, что ассоциировалось у меня с бедовой женщиной, давшей мне («Нам!») жизнь, я открыла бронзовую крышку и стала медленно перебирать металлические ножницы разных размеров в кожаных футлярах, пухлые игольницы, спицы, взяла в руки поблекшие от времени мягкие клубки мохнатых ниток, сжала пальцы. Ойкнула — воткнутая в клубок иголка впилась в ладонь.

— Корни..? — хриплый голос отца за спиной заставил вздрогнуть ещё сильнее, чем от укола иглой. Я медленно обернулась и посмотрела в его оплывшее, постаревшее, но такое родное лицо. Лицо застывшее, посеревшее, словно он увидел призрака — в каком-то смысле так оно и было.

А ведь за все эти годы он ни разу не называл мать по имени в моём присутствии — имя я узнала только в Академии, от Джеймса.

— Нет, папа, это я. Джейма.

Вздохнула и добавила:

— Чаю?

Глава 2

Над горячими чашками поднимается лёгкий серебристый дымок, тает в воздухе. Сложно сказать, в чём заключается магическое воздействие этих самых чашек — в гладком ли фарфоре, мягко согревающем пальцы и ладони, в самом ли напитке, в этом объединяющем таких разных людей ритуале — почти синхронном вознесении молитв незримым чайным богам при поднятии чашек по неизменной траектории от солнечного сплетения к губам?

Главное, целебный эффект ритуала чаепития несомненен.

— У мамы был дар. Она наложила на меня заклятие изменения внешности, но нашёлся маг, который смог его снять.

— Заклятие изменения внешности? — отец был растерян. — Зачем, Джей?

— А зачем она сбежала от нас, пап? — вопросом на вопрос ответила я и поставила чашку на стол. — Зачем и куда? Ты никогда мне ничего о ней не рассказывал. Никогда и ничего!

Отец выглядел смущённым, растерянным. Но не виноватым. Так смущался старенький дедушка Ларса, когда проливал суп, не справившись с ложкой, или обнаруживал, что не до конца застегнул штаны — очень искренне, но как-то поверхностно, словно бы по заведённому порядку.

— Ты и не спрашивала никогда, Джей…

Нет, так мы никуда не продвинемся.

— Почему ты сегодня не в лавке?

— Взял помощника пару месяцев назад. Спина, знаешь ли, побаливает, а дела идут неплохо, доход позволяет.

— Почему она ушла, пап?

Отец поперхнулся, потом пристально оглядел богатый обильный стол: ветчина, палка кровяной колбасы, вяленое мясо, запечённая с овощами говядина, пирог с яблоком. Поправил примятую льняную скатерть, пошевелил пальцами, переставил местами солонку и перечницу. Покосился на неровно стоящие в деревянной салфетнице салфетки. Почесал округлую лысоватую голову.

— Не знаю. Я очень плохо знал её на самом деле. Очень плохо и очень недолго, если можно так выразиться. Мы были весьма… разные, Джей. Да ты, наверное, и сама это понимаешь. Ты же у меня такая умная девочка. Честно говоря, мне даже немного жаль, что… — он не договорил, провёл пальцами по пряди моих волос, но я поняла недосказанную мысль. — Эта красота не принесла ей счастья. Она не была счастлива, Джей — ни до встречи со мной, ни после. У неё была какая-то история до меня, если можно так выразиться, но я не расспрашивал, а она сама почти ничего о себе не рассказывала. Я и не настаивал, потому что был рад просто… Ты такая юная, наверное, ты, как и все девушки, думаешь, что отношения, дети меняют жизнь кардинально, вытаскивают из тьмы к свету, но это… не совсем так. Рано или поздно ты всё равно остаёшься наедине с самим собой и со своими демонами. Мне очень жаль, Джей. Я не знаю, почему она ушла и куда.