— Прости меня, прости, прости.

Я увидела, как моя мать смахивает слезы с глаз, я услышала, как сбилось в груди Лакса доселе ровное сердцебиение, но я не чувствовала ничего и не верила в его извинения. За что он просит прощения? За то, что оставил меня умирать на турнире чужого мира? Или за то, что утверждал, что я предала его и всю его деревню и «обрекла на смерть» людей?

Я аккуратно высвободилась из его объятий и отстранилась, упершись рукой в его грудь.

— Я не вспомнила, что произошло, — сказала я, глядя Лаксу в глаза. — Я не помню своей жизни и смерти в этом мире. И тебя я тоже не помню.

Я опустила руку и отошла. Меня ждал горячий суп, и я не намеревалась в этом мире играть по правилам Лакса. Я теперь не студентка, я никому ничем не обязана. И со своими «прости» он может катиться к черту. Мне не нужны его извинения. Я бы вообще хотела забыть о том, что случилось. В обоих мирах. И в Снежном. И в Белом.

Я хотела вернуться домой и забыть обо всем.

Я села за стол и взяла в руки ложку, но вдруг заметила, что рука снова дрожит. Подняв глаза, я увидела, что и Онел-ада, и Лакс за мной наблюдают.

— В чем дело?

Но они стояли молча и не двигались. Застыли, как статуи в музее восковых фигур — молчаливые, холодные, но такие похожие на живых людей. Я вдруг ощутила жуткий холод, и поняла, что стою босыми ногами на краю проруби, а вокруг меня воет ветер. Руки мои были связаны, ноги — скованы цепью, уходящей концом к огромному камню, лежащему на краю проруби.

Нет. Я же не сплю. Я не сплю!

Кухня и дом исчезли. Остались только я, моя мать и Лакс. Он приблизился, его зеленые глаза горели огнем в ночном мраке.

— Ты убила мою дочь, дрянь! — выкрикнул он. — Ты убила мою дочь и меня! Как моя жена останется без нас, как Ли-ра без нас останется?

Он схватил камень и подошел к проруби, не отрывая от меня взгляда. Я силилась сдвинуться с места, но ноги примерзли ко льду и отказывались повиноваться.

— Мама! — закричала я. — Мама!

Лакс швырнул камень, и он упал в воду. Меня дернуло за ноги со страшной силой, я упала, ударившись лицом об лед и расквасив нос. Цепь поволокла меня в воду. Я не успела больше закричать — оказалась с головой в ледяной проруби. Холодная вода обожгла кожу, забилась в легкие и сковала судорогой ноги.

— Будь проклята во веки веков! — закричала моя мать откуда-то сверху, и, подняв голову, я увидела сквозь ледяную толщу ее искаженное злобой красивое лицо. — Одн-на! Одн-на!

— Одн-на!

Я открыла глаза, и поняла, что лежу на кровати, а Онел-ада с испуганным лицом трясет меня за плечо. Во взгляде ее плескалась тревога.

— Детка, что случилось? Деточка моя, ты чего, ты чего?

Я повернулась на бок, и меня вырвало ледяной водой прямо на пол. Боже мой, все вернулось! Я вскочила и, зажимая рот рукой, побежала на улицу. Мама понеслась следом. Я выскочила на крыльцо прямо в носках, и, отбежав от дома на пару шагов, исторгла из себя еще порцию холодной воды. В пищевод как будто засунули сосульку. Было страшно больно и холодно, по лицу потоком потекли слезы.

Онел-ада подбежала ко мне, попыталась сунуть мои ноги в ботинки, пока я вытирала с лица слезы и воду.

— Одн-на, надень, надень, пожалуйста, я тебя прошу.

Я отмахнулась от нее рукой, когда меня снова затошнило. Это было ужасно. Я чувствовала себя так, словно меня вывернули наизнанку, а потом побрызгали ледяной водой, чтобы привести нервы в боевую готовность. Я ощущала прикосновения Онел-ады как уколы иголок. Она все пыталась приобнять меня, и я, не выдержав, крикнула:

— Да перестань ты меня трогать!

— Детка, прости…

Но меня уже несло. Боль, страх, одиночество, неизвестность — все смешалось в кучу и влилось в истерический припадок.

— Я не твоя детка! Уясни это себе, я не твоя! — закричала я ей в лицо. — Моя мама живет на планете Земля, и ее зовут Тамара! Моего отца зовут Иван! А меня зовут Нина, Нина, а не какая-то Одн-на!

Я закрыла лицо руками и зарыдала, опустившись на колени прямо в ледяной снег. Это чужой мир! Это чужие мне люди! Что я здесь делаю, почему я здесь?! Как я могу представить, что ничего не произошло и просто жить дальше? Как я могу забыть о своем детстве, о своем доме, о своих родителях, которые, возможно, уже сбились с ног, разыскивая меня!

— Оставь меня в покое, — сказала я, когда Онел-ада попыталась снова робко меня коснуться. — Ты не моя мать, уходи.

— Одн-на, — сказала она, и в ее голосе тоже были слезы. — Одн-на, не говори так, я прошу тебя, не говори. Ты моя доченька, ты моя девочка, я же тебя люблю…

— Я не помню тебя, извини, — сказала я, не желая смотреть на нее. — Дай мне побыть одной. Я не уйду, обещаю, но мне надо побыть одной.

— Хотя бы оденься, — начала она, но я развернулась к ней и закричала:

— Да оставь уже меня в покое!

Я закрыла лицо руками и не убирала их до тех пор, пока не услышала, как за плачущей Онел-адой захлопнулась дверь.

Мне было все равно, страдает она или нет. Я пыталась. Я честно пыталась прижиться здесь, но не могу. Да и как я могла? Кошмары вернулись, и вместе с ними вернулся страх, вернулась боль. Я не могла быть порождением этого мира, и мне не нужны были воспоминания, чтобы это понять. Но мне нужна была память. Память о том, что случилось со мной в те несколько дней, когда меня обвинили в предательстве и попытались утопить на озере Атт.

Я вспомнила, как однажды чуть не утонула в этом озере. Мы с Ли-рой пошли купаться, и я, еще совсем голопузая девчонка, полезла искать камыши у обрывистого берега. Нога соскользнула с камней, и я упала в глубокую воду, не успев даже сказать «ах». Нахлебавшись воды и вдоволь набарахтавшись, я, наконец, выбралась на берег, где меня ждала трясущаяся от страха Ли-ра. Плавать я с тех пор так и не научилась, а воды боялась, как огня.

Я вспомнила, как папа научил меня плавать. Неподалеку от пригорода, в котором мы жили, протекала река, и однажды, когда мне уже исполнилось тринадцать, отец решил, что пора мне научиться плавать. Я не сразу сообразила, как держаться на воде, но когда освоила эту науку, могла не вылезать из реки часами. Родители всегда отпускали меня на реку без опасений.

Воспоминания и об одном, и о другом происшествии были ясны и чисты. Я могла рассказать, как была одета Ли-ра в тот день, и показать место, где отец впервые отпустил меня в «самостоятельное» плавание. Так что же из этого правда, а что — ложь? Я задержала дыхание, а потом несколько раз глубоко вдохнула и выдохнула, чтобы мысли прояснились. А что, если оба комплекта воспоминаний — мои? Могла ли я расти одновременно и в том, и в другом мире, периодически перескакивая из одного в другой, но не зная об этом? Прожить какое-то время здесь, а потом вернуться на Землю, не потеряв ни секунды времени?

Могли ли такое быть? Могла ли я быть такой?

Я набрала в ладони снега и задумчиво отправила его в рот. Пальцы уже леденели, носки превратились в сосульки. Все-таки ночь — не самое подходящее время для прогулок по воспоминаниям. Но мысль уже засела в моей голове, и не желала оттуда выбираться.

Мне нужно было поговорить с Ли-рой. Она точно все объяснит, она многое знает.

Я поднялась с колен, отряхнулась и вернулась в дом. Онел-ада тихо сидела за столом у окна, и я поняла, что все это время она мной наблюдала. Раздражение охватило меня, но тут же прошло, когда я увидела на ее лице следы рыданий. Я обидела ее. Несмотря на то, что я не помнила о ней, она считала меня своей дочерью. Я поступила некрасиво.

Подойдя ближе, я сжала за спиной мокрые руки.

— Прости. Прости, я… я не знаю, что на меня нашло. Я сорвалась.

Она кивнула, стараясь не встречаться со мной глазами.

— Я понимаю. Ты не помнишь меня, я это уже поняла. Просто, доченька, если бы ты знала, как я счастлива оттого, что ты вернулась…

— Я замерзла, — сказала я быстро, видя, что Онел-ада снова готова разразиться рыданиями. — Пойду переоденусь.

— Я поменяла тебе постель, — сказала она мне вслед. — Ложись. Еще вся ночь впереди.