Сначала все шло очень хорошо, мы выпили пива, потом граммов по двести водочки и пошли на танцпол. Но там произошло первое недоразумение. Два огромных дебила подошли к Шаху и сказали, что если он завтра не отдаст долг, то ему «хана». Я подошел к нему, и мы вместе попробовали объяснить «браткам», что они ошиблись. Но они нас и слушать не хотели. Кончилось все небольшой свалкой прямо на танцполе. Подбежала охрана и разняла нас. Мы попробовали объяснить блюстителям порядка, что не виноваты, но они тоже не хотели нас слушать.

А братки, зачинщики ссоры, тем временем куда-то подевались. В их отсутствие нас признали виноватыми и потребовали покинуть клуб.

Под глазом Шаха буйным цветом разрастайся фиолетовый фингал — один из ублюдков успел-таки въехать ему кулаком.

— Вот и погуляли, — печально констатировал Витька, когда мы вышли на улицу.

— Ладно, с кем не бывает! — попытался я его утешить.

— Что ладно-то! — возмутился Шах. — Как я теперь в таком виде буду работать?

— Как-нибудь будешь. Присутствие фингала на твоей харе еще ни о чем не говорит. А вдруг ты его получил, когда заступался за пенсионерку, у которой хулиганы пенсию отнимали? Или за девочку вступился, которую педофил хотел изнасиловать? Или иностранного шпиона…

— Заткнись! Твоя вечная дурацкая фантазия… Шпионы, педофилы! Ты лучше скажи, как мы теперь до гостиницы добираться будем.

И действительно, около клуба не было ни одного такси. Такое я видел впервые в жизни — у нас в Питере около каждого ночного заведения машины дежурят.

— Мы находимся в стороне от большой дороги, давай пройдем на проспект, с которого свернули, когда сюда ехали, — предложил я. — А там что-нибудь остановим.

— Давай, — согласился Шах, — потому что пешком мы до утра будем добираться.

Мы прошли двести метров, которые отделяли нас от большой дороги и вдруг встали как вкопанные. Перед нами, метрах в ста справа, стояла наша гостиница.

Оказывается все это время, мы были в десяти минутах ходьбы от нашего места дислокации.

— Я таксиста убью! — заявил Шаховский. — Это он нас, падла, просто по городу катал кругами! А я-то думал еще, когда ехал, что не может Северобайкальск быть таким большим. Ну гад…

Пока мы добирались до места, фингал под глазом Шаха начал по краям приобретать желтые оттенки. Когда мы вышли из лифта — увидели Спозаранника и Горностаеву. Оказывается, они не спали, а мужественно ожидали нас из ночного путешествия. Но увидев Шаха в боевой раскраске, Глеб охнул, а Валька запричитала. Потом были долгие объяснения. Где, кто, как… Спозаранник даже записывал наши слова на листочке бумаги. Наверное, для отчета…

Шах лежал на кровати и жалобно стонал, а Валька суетилась вокруг него. Она была похожа одновременно на медсестру и на любящую девушку. Я смотрел на все это и жутко завидовал. Мне тоже очень хотелось, чтобы меня так лечили.

Ну почему Шаховскому выпало такое удовольствие, а не мне? И стонет он, гад, специально, чтобы ее еще больше разжалобить.

— У тебя голова не кружится? — спросила она его.

— Вообще все перед глазами плывет, — ответил раненый герой.

— Тогда я посижу с ним до утра. У него настоящее сотрясение мозга, и его опасно оставлять одного, а то даже воды будет подать некому.

— По-моему, это лишнее, он и сам неплохо переночует, — внимательно посмотрев на больного, решил Глеб.

— Нет, я лучше останусь, мне не трудно…

Ну и черт с ними, решил я и пошел к себе. Но по дороге раздумал и, сев в лифт, спустился в ночной бар. Там были только две привлекательные девушки. Я купил бутылку водки и подсел к ним за столик.

— Меня зовут Родик, а вас? — начал я атаку.

— Нас тоже зовут, но за деньги, — ответила одна из них.

— Не понял…

— А что тут понимать, мы на работе.

Пятьсот рэ в час. Идет?

— Извините…

Я отсел за другой столик, налил полный фужер водки и залпом его осушил.

Закусил кругляшком лимона и задумался.

Обидно было, что нас выгнали из ночного клуба, что пострадал Шах, а не я, и теперь Валька любит его, а не меня. Даже про Скрипку-Контрабаса забыла. В расстроенных чувствах из-за бесцельно проведенной ночи я допил бутылку и решил идти спать. Но когда я поднимался наверх в лифте, со мной что-то произошло. Если быть честным, то я просто окосел. Теперь мир мне представлялся совсем другим.

А главное — я понял, что надо было делать, чтобы Горностаева начала вокруг меня так же суетиться, как и вокруг Шаха.

Я тоже должен быть раненым и поэтому несчастным.

Я пулей влетел в свой номер и начал лихорадочно искать подходящий предмет.

Под руку подвернулся диктофон. Хорошенько размахнувшись, я попытался нанести себе удар. Но промахнулся и попал в стену. Разозлившись, ударил еще и по ней ногой. Следующая попытка ударить себя в лоб диктофоном тоже не получилась, зато стене досталось снова. Хоть я и был пьяным, но срабатывал инстинкт самосохранения, именно он в последний момент отводил мою руку от головы. И в тот момент, когда я, встав для удобства перед зеркалом, предпринял очередную попытку, кто-то набросился на меня сзади и начал отнимать диктофон. Завязалась короткая потасовка. Раздался грохот — это случайно выпущенный мной диктофон с силой ударился об стену. Нападавший отпустил меня — это был Шаховский. На полу лежали остатки от диктофона. А в дверях стояли Спозаранник и Горностаева.

— Ты что делаешь? — грозно спросил Глеб у Шаховского.

— Кто-то колотил в стену, я думал, что Родьку похищают, побежал на помощь, а тут…

— Что тут? Зачем ты полез драться с ним? — все равно недоумевал Глеб.

— Тут это… — замялся Шах, глядя на меня. — Он тут это. Я вхожу, а у него белая горячка, и он сам себя диктофоном бьет. Честное слово, сам себя! Я думал — ну все уже, спасать полез, а тут диктофон об стену…

— Диктофон я сам видел! — оборвал его Спозаранник. — Каширин, он правду говорит? А что с тобой разговаривать, ты же в стельку. Завтра с утра напишешь объяснительную. О том, как диктофон угробил, и о том, как сам себя ударить пытался.

— А может, он садомазохист? — предположила Горностаева.

— Естественно! — пьяно подтвердил я. — Только скрывал долго.

— Как любопытно, — заинтересовалась Горностаева и сделала ко мне несколько шагов.

Но тут Шаховский застонал и начал медленно оседать на землю. Увидев это, Валька бросилась к нему и обняла его за талию.

После того, как она отконвоировала раненого героя в его гостиничный номер, Спозаранник сказал очень тихо:

— Если она забеременеет, Скрипка нас не простит.

Я же засыпал с мыслями о том, что большего симулянта и артиста, чем наш Витя, пожалуй, и не отыскать ни в одном большом, среднем и малом театре нашей родины.

Утро было не самым лучшим для меня. Лучше бы я умер вчера. Но я остался жив и поэтому безумно страдал. А тут еще надоедливый, как муха, Спозаранник прицепился ко мне с требованием написать объяснительную про диктофон. В конце концов он меня достал, и я сотворил целую поэму на двух листах, в которой касался темы гравитации, НЛО, диктофонов, которые летают в связи с обратным течением времени. При этом я ссылался на Ленина и Сталина, утверждал, что диктофон противоречит учению марксизма и поэтому подлежит уничтожению.

Глеб все это прочитал, хмыкнул, спрятал опус к себе в папку и сказал:

— Когда шеф это прочитает, то все поймет сам. Ему даже не надо будет докладывать о том, в каком ты вчера был состоянии.

— Да пошел ты…

— Что?

— Уйди с глаз моих долой! Нечисть… — на большее после вчерашнего у меня не хватало сил. В голове кто-то стучал молотком, играл на трубах и выл по-волчьи.

Ни о какой работе не могло быть и речи, я лег на кровать и приготовился к смерти. Наши же решили во что бы то ни стало провести совещание. Поскольку я был не транспортабелен, то летучку устроили у нас с Шаховским в номере. А он, кстати, ночевал со мной в комнате, так как Горностаева его хоть вчера и пожалела, но ночевать у себя не оставила. Глеб, раскрыв папку, уселся в кресло, а Валя и Шах очень уютно устроились на Витькиной кровати.