© М. Ю. Курушин, перевод, 2017

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2019

Издательство АЗБУКА®

Серийное оформление Вадима Пожидаева

Оформление обложки Валерия Гореликова

Красный человек на грани вымирания! От Огненной Земли до североамериканских озер угасает неизлечимый пациент, подавленный неумолимой, не знающей жалости судьбой. Из последних сил противился он ей, но тщетно – его силы таяли, как весенний снег. И вот теперь это беззащитное тело, издающее слабые вздохи, во власти судорог и конвульсий, тех самых, что предвещают скорую смерть.

Виноват ли он сам в таком скоропостижном конце? Заслужил ли его?

Если верно, что все живое на Земле имеет полное право на жизнь и относиться к любому индивиду следует одинаково, значит и краснокожий обладает не меньшим, нежели белый, правом на существование, законно претендуя на эволюционное развитие в соответствии со своей индивидуальностью. Конечно, многие в наше время уверены, что у индейца нет никаких необходимых государствообразующих качеств. А верно ли это? Отвечаю: нет! Но не стану больше ничего утверждать, ибо это тема отдельного научного труда. Белый человек веками развивался вместе с природой: от охотника – к пастуху, а от пастуха – к земледельцу и промышленнику. У красного человека времени для этого не оказалось. Сама судьба не предоставила его. Индейцу пришлось совершить гигантский скачок с низшей, первой ступени, ступени охотника, на высшую, последнюю. При этом те, кто предъявляет ему сегодня невыполнимые требования, совершенно не думают о том, что он уже изначально был обречен на тяжелое падение со смертельным исходом.

Выживает сильнейший – таков жестокий закон бытия всей земной природы. Но мы все же должны понимать, что жестокость эта – всего лишь внешний атрибут. На самом деле она способствует христианскому прощению, ибо вечная мудрость, породившая этот закон, одновременно и вечная любовь. Но можем ли мы утверждать, что в отношении вымирающих индейцев совершен акт милосердия?

Индсмены встретили первых бледнолицых очень гостеприимно, поистине с божественным уважением. И что получили в ответ? У них отняли землю. Сколько при этом свершилось жестокостей и сколько пролито крови, знает каждый, кто читал историю «знаменитых» конкистадоров. Дальше – больше. Белые пришли со сладкими речами на устах, но с заточенными ножами за поясом и с заряженными ружьями в руках. Они обещали любовь и дружбу, а принесли ненависть и кровь. Краснокожие шаг за шагом вынуждены были отступать. Иногда белые на словах предоставляли краснокожим «вечное» право на их территорию, после чего снова продолжали преследование, прогоняя индейцев все дальше и дальше. При этом землю скупали за бесценок либо не платили вообще.

А потом индсмену поднесли медленно действующий яд, «огненную воду». За ней пришли оспа и другие отвратительные болезни, уничтожившие деревни и выкосившие целые племена. Когда красный человек заявлял о своих правах, ему отвечали порохом и свинцом. Он снова отступал перед превосходящими силами бледнолицых. Ожесточенный и загнанный в угол, краснокожий мстил каждому белому, повстречавшемуся на его пути. В ответ вырезались целые племена. Постепенно этот храбрый охотник, бывший когда-то гордым, правдивым, искренним и всегда верным своим друзьям, превратился в недоверчивое и лживое существо, тайно подкрадывающееся к своему врагу, чтобы нанести коварный удар. Но разве не белый виноват в этом?

Табуны диких мустангов, из которых краснокожий выбирал себе самого смелого скакуна, – где они сейчас? Где теперь увидишь бизонов, когда-то миллионами обитавших в прериях? Чем он живет сегодня, этот красный человек? Муко́й и мясом, которые ему поставляют? Да вы только посмотрите, сколько извести и других «прекрасных штучек» в этой муке́? Разве можно ее употреблять в пищу!

Как-то раз в одно из племен должны были отправить стадо скота из сотни жирных голов. По пути к месту назначения оно странным образом превратилось в пару-тройку старых, страшно исхудавших коров, от которых воротили шеи даже падальщики-грифы. Если красный человек займется хлебопашеством, сможет ли он рассчитывать хотя бы на худой урожай, он, бесправный, которого теснят со всех сторон и которому нигде нет пристанища? А ведь каким гордым и прекрасным он был прежде, когда летал над саванной, обдуваемый гривой своего верного мустанга! И каким жалким и опустившимся выглядит он ныне в лохмотьях, не прикрывающих его наготы! Когда-то смело вступавший в схватку с серым гризли, теперь он крадется по углам, словно шелудивый пес, ворующий или выпрашивающий мелкие кусочки полусгнившего мяса.

Да, теперь он болен и медленно умирает. А мы жалостливо стоим над его убогим ложем, но ничего не предпринимаем, чтобы хоть что-то изменить. Стоять у смертного одра – дело не из легких, но стократно ужаснее, когда это ложе целого народа. Множество вопросов мучает меня. И прежде всего – что произошло бы с индейцами, получи они достаточно пространства и времени для физического и духовного развития? И какую особую форму культуры потеряет человечество вследствие их гибели? Пусть этот умирающий не смог приспособиться, но неужели из-за своей самобытности ему грозит полное вымирание и нет никакой надежды на спасение? Даже бизонам нашлось место в Национальных парках Монтаны и Вайоминга, иначе они вымерли бы окончательно. Так почему же бывшим законным хозяевам земли нет места, где они смогли бы жить и духовно расти?

Впрочем, какая польза от таких вопросов на пороге неотвратимой гибели! Чем помогут упреки и стенания, когда вообще уже ничто не может помочь! И я не могу ничего изменить. Могу лишь скорбеть, но ведь мертвых не воскресить. Я… А почему, собственно, я? Только потому, что давно и хорошо знаю краснокожих, среди которых есть один, живущий в моем сердце и памяти чистым светом. Он, лучший из лучших и самый верный из всех моих друзей, всегда готовый на жертву, был подлинным представителем своей расы. И так же, как и эта раса, погасший от смертельной пули врага. Я любил его, как никого на свете. Я и сегодня продолжаю любить этот умирающий народ, чьим благороднейшим сыном он был. Не раздумывая, я пошел бы на смерть, чтобы только сохранить его жизнь. Ту жизнь, которой он сотни раз рисковал ради меня. Однако этого не случилось – он ушел, спасая своего друга. Но умер он лишь телесно. Здесь, на этих страницах, он продолжает жить, как живет он вечно в моей душе. Он – Виннету, великий вождь апачей! Его памяти я посвящаю эту книгу. И если читатель сумеет почерпнуть из нее правду о народе, чьим истинным вождем он был, я буду вознагражден.

Знаешь ли ты, дорогой читатель, что означает слово «гринхорн»? Это кличка, обидная и презрительная. «Грин» – по-английски «зеленый», а «хорн» можно перевести как «щупальце». Стало быть, гринхорн – незрелый, зеленый, лишенный всякого опыта юнец, впервые попавший в чужую страну и потому вынужденный очень осторожно выпускать свои щупальца, чтобы не попасть впросак[1].

Гринхорн – из тех, кто не уступит стула леди; он первым протянет руку хозяину, прежде чем раскланяться с миссис или мисс; а заряжая ружье, он не тем концом вложит патрон или забьет в ствол пыж, затем пулю и только потом насыплет пороху. Гринхорн либо совсем не говорит по-английски, либо изъясняется чересчур правильно и изысканно; на него наводят ужас и язык янки, и выражения невежд. Гринхорн примет енота за опоссума, а хорошенькую мулатку[2] не отличит от квартеронки[3]. Он дымит сигареткой и презирает господ, жующих табак. Получив оплеуху от какого-нибудь Пэдди – то бишь ирландца, – гринхорн мчится жаловаться мировому судье, вместо того чтобы, как настоящий янки, пристрелить обидчика на месте. Следы дикого индюка он примет за медвежьи, а узкую спортивную яхту – за пароход с Миссисипи. Ему претит положить свои грязные ноги на колени попутчика и хлебать суп, фыркая как издыхающий бизон. Чистоплотности ради он тащит с собой в прерию губку размером с гигантскую тыкву, не забывает и о десяти фунтах мыла, а в карман засовывает компас, стрелка которого уже на третий день пути показывает куда угодно, но только не на север. Гринхорн старательно запишет восемьсот индейских выражений, но при первой же встрече с краснокожими окажется, что все записи он давно отправил домой в последнем конверте, вот только само письмо конечно же осталось при нем. Прикупив пороху и решив выстрелить, гринхорн вдруг замечает, что ему подсунули толченый древесный уголь. Лет десять он штудировал астрономию, но сколько бы ни пялился в звездное небо, так и не может определить, который сейчас час. Гринхорн обязательно заткнет нож Боуи[4] за пояс так, что при любом движении клинок впивается ему в бедро. На Диком Западе он палит такие костры, что огонь взмывает к верхушкам деревьев, и еще бесконечно удивляется, когда индейцы обнаруживают и обстреливают его убежище. Короче, гринхорн – он и есть гринхорн. И я сам когда-то был таким же незрелым ротозеем.