Остановимся здесь, поскольку эта цитата свидетельствует, что Фирмен любил почти всю музыку и всех музыкантов, все музыканты были обязаны любить Фирмена Ришара. В заключение этого короткого портрета добавим, что господин Ришар был, что называется, властным человеком, т. е. обладал очень дурным характером.
Первые дни пребывания в Опере оба компаньона радовались, ощущая себя хозяевами столь большого и прекрасного предприятия, и совершенно забыли странную и непонятную историю с Призраком, как вдруг произошло событие, которое показало, что шутка – если это была шутка – далеко не окончена.
В то утро господин Ришар явился в кабинет в одиннадцать часов; господин Реми, его секретарь, показал ему полдюжины писем, которые он не вскрывал, поскольку на конвертах была пометка «личное». Одно из них сразу привлекло внимание Ришара не только потому, что конверт был надписан красными чернилами, но и потому еще, что почерк показался ему знакомым. Он сразу вспомнил, что именно эти красные письмена так странно заполняли страницы перечня обязанностей. Он распечатал письмо и прочитал:
«Уважаемый директор, прошу прощения за то, что побеспокоил вас в эти драгоценные минуты, когда вы вершите судьбу лучших артистов Оперы, когда вы возобновляете прежние контракты и заключаете новые, причем делаете это уверенно, со знанием театра и публики, ее вкусов, с решительностью, которая меня изумила. Я знаю, как много вы сделали для Карлотты, Сорелли и малышки Жамм и для некоторых других, в ком вы угадали замечательные качества, талант или дар (вам хорошо известно, кого я имею в виду, – разумеется, не Карлотту, которая поет, как шрапнель, и которой не следовало уходить ни из кафе „Амбассадор”, ни из „Жакен”, не Сорелли, которая пользуется успехом главным образом у извозчиков, и не малышку Жамм, танцующую как корова на лугу. Я имею в виду Кристину Даэ, чей дар бесспорен и которую, кстати, вы ревниво отводите от любой важной роли). В конце концов, вы вольны распоряжаться в своем учрежденьице по своему усмотрению, не так ли? И все-таки я хотел бы воспользоваться тем, что Кристине Даэ еще не указали на дверь, и послушать ее нынче вечером в партии Зибеля, поскольку партия Маргариты после ее недавнего триумфа ей заказана; и в связи с этим прошу вас не занимать мою ложу ни сегодня, ни в последующие дни. Я не могу закончить письма, не заметив вам, как неприятно я был поражен тем, что моя ложа была сдана по вашему распоряжению.
Впрочем, я не протестовал: прежде всего потому, что я сторонюсь скандалов, и, во-вторых, потому, что ваши предшественники, господа Дебьен и Полиньи, которые всегда были любезны со мной, возможно по рассеянности, забыли предупредить вас о моих маленьких слабостях. Но я только что получил от этих господ ответ на мою просьбу объясниться, и этот ответ убедил меня, что вы ознакомлены с моими техническими требованиями и, следовательно, намеренно надо мной насмехаетесь. Если хотите жить со мной в мире, не стоит прежде всего отбирать у меня ложу. С оглядкой на эти маленькие замечания разрешите, уважаемый директор, заверить, что я являюсь вашим преданным и покорным слугой.
Подпись: П. Оперы».
Письмо сопровождалось объявлением, вырезанным из «Театрального обозрения»:
«П. О., виноваты Р. и М. Мы их предупредили и передали им технические требования. Искренне ваши!»
Едва Фирмен Ришар успел дочитать эти строки, как открылась дверь кабинета и перед ним предстал Арман Моншармен с совершенно таким же письмом в руке, как то, которое получил его коллега. Переглянувшись, они расхохотались.
– Итак, шутка продолжается, – сказал господин Ришар, – но это уже не смешно!
– Что это значит? – удивился господин Моншармен. – Неужели они думают, что, если они были директорами Оперы, мы отдадим им ложу до скончания веков?
И тот и другой нисколько не сомневались в том, что оба послания были делом рук их предшественников.
– Мне не улыбается так долго служить мишенью для глупых шуток, – заявил Фирмен Ришар.
– В этом же нет ничего обидного, – заметил Арман Моншармен.
– Кстати, чего они хотят? Ложу на сегодняшний вечер?
И Фирмен Ришар отдал распоряжение секретарю немедленно передать ложу № 5 первого яруса господам Дебьену и Полиньи, если она еще не сдана.
Ложа была свободна, и абонемент был немедленно отправлен. Господин Дебьен жил на углу улицы Скриба и бульвара Капуцинов, господин Полиньи – на улице Обера. Кстати, оба письма Призрака были отправлены с почты на бульваре Капуцинов; это заметил Моншармен, внимательно рассмотрев конверты.
– Вот видишь, – заметил Ришар.
Компаньоны пожали плечами, посетовав на то, что солидные пожилые люди все еще развлекаются, как дети.
– Все-таки они могли быть повежливее, – заметил Моншармен. – Смотри, как они отчитывают нас за Карлотту, Сорелли и малышку Жамм!
– Чего уж там, эти люди просто больны от ревности… Подумать только: даже заплатили за объявление в «Театральном обозрении». Неужели им больше нечего делать?
– Кстати! – сказал Моншармен. – Кажется, их весьма интересует малышка Кристина Даэ…
– Ты не хуже меня знаешь, что у нее репутация честной девушки, – ответил Ришар.
– Репутация нередко бывает и ложной, – сказал Моншармен. – Вот у меня репутация знатока музыки, а я не знаю, чем отличается скрипичный ключ от басового.
– Успокойся! У тебя никогда не было такой репутации, – заявил Ришар.
Потом Ришар велел привратнику впустить артистов, которые вот уже два часа прогуливались по длинному коридору перед директорской приемной, ожидая, когда откроется дверь, за которой их ждали слава и деньги… или отставка.
Весь день прошел в дискуссиях, переговорах, директора подписывали и разрывали контракты, так что можете себе представить, как они утомились в тот вечер – вечер 25 января – после сумасшедшего дня, наполненного истериками, интригами, рекомендациями, угрозами, протестами, признаниями в любви и в ненависти. Они рано легли спать, даже не заглянув в ложу № 5 и не полюбопытствовав, понравился ли спектакль господам Дебьену и Полиньи. Опера вовсе не бездействовала после ухода бывших директоров, т. к. господин Ришар приказал приступить к некоторым необходимым работам, не прекращая давать представления. На следующее утро Ришар и Моншармен обнаружили среди корреспонденции, во-первых – каждый из них – открытку от Призрака:
«Уважаемый директор!
Очень благодарен. Чудесный вечер. Даэ восхитительна. Обратите внимание на хор. Карлотта – превосходный, но банальный инструмент. Позже напишу вам по поводу суммы 240 тысяч, если быть точным – 233 424 франка 70 су, потому что господа Дебьен и Полиньи переслали мне 6575 франков и 30 сантимов за первые десять дней текущего года в связи с тем, что их полномочия истекали 10 числа, вечером.
Ваш. слуга, П. О.».
Во-вторых, пришло письмо от господ Дебьена и Полиньи:
«Господа!
Спасибо за оказанное нам внимание, но сами понимаете, что перспектива еще раз послушать „Фауста”, как бы это ни было приятно для бывших директоров Оперы, не мешает нам напомнить, что мы не имеем никакого права занимать ложу № 5 первого яруса, которая принадлежит исключительно тому, о ком мы с Вами уже говорили, читая последний абзац статьи 63.
Примите наши уверения и пр.».
– Эта пара уже начинает мне надоедать! – сердито заметил Ришар, разрывая на клочки письмо Дебьена и Полиньи.
И в тот же вечер ложа № 5 была сдана.
На следующий день, зайдя в свой кабинет, господа Ришар и Моншармен нашли на столе рапорт инспектора, касающийся событий, которые произошли накануне вечером в ложе № 5 первого яруса. Вот основной пассаж из этого рапорта:
