И теперь всем показалось, что он не покидал завода, всегда сидел за этим дубовым столом, положив на него свои огромные, в коричневых веснушках кулаки.

- На одном мартене будем варить броневую сталь. И это не все. Два новых цеха должны построить. Если у нас не хватит умения работать как следует, то я окажусь непригодным директором не только такого мощного комбината, а и конфетной фабрики. - Савва помолчал, а руки все гуще краснели, натекали, подбородок все тяжелее давил на воротник. - А кем вы, командиры производства, окажетесь, судите сами. Бить нас придется сухой палкой по самому больному месту! - Савва скосил глаза на главного инженера, человека застенчивого. - Вас это не касается! Вас, в виде исключения, будут бить сырой палкой.

Теперь исчезли в голосе хрипота и сухость, раскатисто гудели басовитые ноты. Перед людьми был прежний Савва, или "Молния", как прозвали его за ту бешеную стремительность, с какой обрушивался он на неполадки.

Денису противна была эта резкость, хотя он понимал и даже извинял Савву: за грубостью пытается скрыть стыд и уязвленное самолюбие. После Саввы выступил военный представитель на заводе, ядовитый сухонький старичок.

Денис ушел. У ворот завода, встретился с Юрием.

- Слыхал, как громыхнулся наш Савва?

- Знаю. А что, синяков много?

- Тяжело ему, сынок, тяжело. Ты бы поговорил с ним, посочувствовал, может быть, пожалел.

Юрий ответил очень мягко, с улыбкой:

- Жена пожалеет. - Закурил и добавил: - А успокоят подхалимы. Этого скота хоть отбавляй.

Денис удивленно взглянул выше рыжеватых густых бровей сына.

- Отец, не умею притворяться. Не удивил меня дядя Савва. Душевный механизм его ясен для меня, - говорил Юрий с категоричностью молодого человека, уверенного, что знает людей.

- Конечно, конечно, надо быть самим собой. Я ведь к тому... Понимаешь, он чего-то боится, ждет худшего, что ли... Петушится, шумит, а винты ослабли в душе. Меня не обманешь. Опасается за дальнейшее, ждет, говорю, еще удара.

- Каждый ждет того, что заслужил. Я, например, не жду ни ордена, ни выговора. Не за что пока.

- Не хорохорься. Не всегда награждают и бьют по заслугам. Ни за что ни про что бьют иной раз насмерть. Тяжело Савве. В общем, он к тебе придет в партком.

- Хоть он и богатырь, яркая личность, но без парткома ему не обойтись, несмотря на его наркомовский характер, - говорил Юрий жестко, хотя и был огорчен тем, что "скис" не кто-нибудь, а Крупнов Савва. - Он один прикатил или с семьей? Впрочем, уверен, что без семьи. Надеется, передумают в Москве и тотчас же снова кликнут к наркомовскому рулю. Хватит о гигантах. Знаешь, батя, плохо у нас в семье. Светлану жалко, все натянулось в ней до предела... Боюсь за Женю: тоскует по отцу. Ах, Женя, Женя, душа голуба!

VIII

Юрий прошел в партком. В приемной комнатке технический секретарь Марфа Холодова, пожимая широкими, пышными плечами, певуче говорила Рэму Солнцеву:

- Ни одно государство не удержится на холостяках. - И розовые пальцы ее порхали над клавишами пишущей машинки.

Рэм с улыбкой смотрел сквозь дым своей папиросы на грудь Марфы. Увидев Юрия, он вскочил со стула, прошел вместе с Юрием в кабинет. Отбрасывая назад красноватые волосы, загадочно улыбаясь умными нагловатыми глазами, сказал:

- Вам поклон. Угадайте, от кого?

Юрий редко краснел, зато если краснел, то до ушей, до корней волос, и тогда странным, чужим казалось выражение смущения на его чеканном, спокойном лице.

- Скажите, от мужчины или от женщины, и тогда я попытаюсь угадать. Под наигранной небрежностью Юрий скрывал свое острое волнение.

- Среди мужиков у вас нет друзей: красивых и удачливых не любят. Им завидуют. Я первый завистник. Девушка кланяется, - сказал Рэм и помахал голубым конвертом. - Скоро приедет. В заводском поселке не найдется комнатушки? Помогите сестренке.

- Если она захочет. А то ведь откажется, да еще и обидится. Я немного знаю ее.

- Еще бы! Да, она такая... - Рэм вздохнул, вспомнив, что за характер у сестры.

- Юлия Тихоновна не вышла замуж?

- Что за вопрос, Юрий Денисович? - обидчиво удивился Рэм, и в этом удивлении чувствовался упрек Юрию, который лучше кого бы то ни было должен был знать, что Юлия не выйдет замуж, пока он не захочет этого. - По-моему, она останется одинокой.

- Многие девицы бунтуют против замужества до поры до времени, но верной своему девическому непорочному знамени остается только одна Холодова Марфа.

- И она, кажется, гнездо вить собирается...

- На земле или на дереве?

- Как бы не в светелке, где живет ваш Саша.

Юрий чуть приподнял рыжеватую бровь.

- Почему бы сестре не остановиться у отца родного? - спросил он.

- До бога далеко, до отца высоко. Я не переступлю порога отцовского дома, пока мадам Персиянцева под одной крышей с моим Тихоном Тарасовичем. Если Юлька поселится, я ей не брат. - Рэм сжал зубы, желваки забегали под темной кожей на челюстях.

- Рэм Тихонович... мне, право, неловко... Я не имею права... смущенно заговорил Юрий.

- А если я верю вам? - продолжал Рэм с настойчивостью человека, решившегося высказаться до конца. - Я откровенный! Мадам пустит в ход все свое змеиное очарование, чтобы отвратить Юльку от вас. Спит и во сне видит, как бы породниться с одним человеком - с товарищем Ивановым. Разумеется, через Юлию. Есть такое редчайшее дарование - Иванов: поэт, политический деятель. Я все знаю! Есть у меня в отцовском раю-особнячке агентура. Теща папаши. Жалостливая старушка. Любит нас с Юлькой, хотя мы так и не согласились надеть на шеи крестики... Помогите, Юрий Денисович, сестренке, не обижайте ее. Иначе осерчаю. - Рэм уж открыл дверь и сказал с порога с бесшабашным озорством. - Бабусе той, как она преставится, отопью памятник из нержавеющей стали!

- У насмешников зубы болят.

Разговор с Рэмом Солнцевым оставил в сердце Юрия мутный, неприятный осадок. Было в этом что-то лишнее, злое.

Но, отпустив домой Марфу Холодову, Юрий почувствовал приятную облегченность: впервые за день остался один. Снял пиджак, развязал галстук, сел в кресло, расслабив мускулы, свободно вытянув ноги и раскинув руки. Любил эти редкие минуты, когда выключался из потока жизни. Они напоминали любимое развлечение на Волге. Ляжет, бывало, на спину, и река несет его, а он бездумно смотрит в синеву небес, на одинокое, снежной белизны облако.