И наконец, толпой валил народ, крича во все горло, как это всегда бывает, когда ему устраивают развлечения.
Вечером были устроены пиры и зрелища, а на следующий день в полдень в аббатстве Сен-Жермен-де-Пре должен был начаться турнир, на который записалось множество рыцарей.
Турнир был отложен на день по приказу короля; он, вероятно, хотел подождать сутки в надежде, что приедет Годфруа д'Аркур, но тот не появился.
Итак, в полдень рыцари вышли на ристалище.
Мы находим на турнире уже знакомого нам Эсташа де Рибомона (с ним читатели еще встретятся в нашем рассказе).
В тот день Эсташ де Рибомон творил чудеса, и после многих блестящих выпадов, принесших ему большую честь, король призвал его к себе и усадил рядом со старым королем Богемии Иоанном Люксембургским, пожелавшим присутствовать на турнире; хотя он был слепым, его сердце трепетало от радости каждый раз, когда наносился прекрасный удар, и ему рассказывали о нем под шумные рукоплескания зрителей.
Филипп же был бледен. Его терзала страшная тревога, и, казалось, он нетерпеливо ждал чего-то, что должно было случиться совсем скоро.
Наконец на поле выехал рыцарь в полных боевых доспехах, и, вероятно, король его узнал, потому что на лице Филиппа отразилась и ненависть и радость.
Это был не кто иной, как Оливье де Клисон: коснувшись концом меча своего соперника, он ехал на другой конец поля занять исходную позицию; но, в то мгновение, когда он хотел взять наперевес копье, к нему подошли четверо мужчин и прево Парижа, который сказал:
— Мессир Оливье де Клисон, именем короля я арестовываю вас как предателя и сообщника короля Англии, а также объявляю предателями сира де Лаваля, Жана де Монтобана, Алена де Кедийяка, Гийома де Бриё, его братьев Жана и Оливье, Дени дю Плесси, Жана Малара, Жана де Сендави, Дени де Галлака, присутствующих здесь, Годфруа д'Аркура, коего нет в нашем королевстве, и повелеваю сдать нам свое оружие.
Все взоры устремились на ложу короля, но Филипп уже ушел.
Великий ужас сковал толпу. Рыцари, чьи имена мы назвали, отдали свое оружие, и стражники из резиденции прево отвели их в тюрьму Шатле, ворота которой захлопнулись за ними.
Народ молча расходился, совершенно подавленный сценой, что разыгралась на его глазах.
В это же время Анри де Мальтруа, докладчик по ходатайствам во дворце Филиппа де Валуа, был арестован по обвинению в предательстве и тоже посажен в тюрьму.
С этого дня Филипп стал выглядеть более спокойным и счастливым. Никакого процесса, никакого суда, никакого поиска доказательств не было. Обвиняемых приговорили к смертной казни. Они знали, что заслуживают ее, а ничего другого и не требовалось.
Что касается народа, то ему не нужно было давать каких-либо объяснений. Он был волен присутствовать при казни, которую ему устраивали как спектакль взамен праздничного турнира, коего он так и не увидел.
Узнав об этих арестах, епископ Парижский потребовал освободить Анри де Мальтруа, поскольку тот был лицо духовное и подлежал только папской юрисдикции. Поэтому Анри де Мальтруа был выпущен из тюрьмы; хотя его наказание и было отложено, оно не стало от этого менее страшным.
Казни назначили на 29 ноября 1343 года. Но до этого дня у арестованных не удалось вырвать ни одного признания.
Вечером 28 Филипп VI собственной персоной спустился в темницу Оливье де Клисона, на мгновение почти поверившего, что его помилуют, когда он увидел вошедшего короля.
Сначала Оливье решил все отрицать, но Филипп показал скрепленное личной печатью де Клисона письмо, в котором тот связывал себя и своих спутников обязательством служить королю Англии.
Оливье опустил голову и промолчал. Король вернулся в Лувр, а на другой день, в одиннадцать часов утра, узников сквозь необъятную толпу черни, сбежавшейся отовсюду, перевезли из Шатле на Рыночную площадь, где был построен эшафот.
Король пожелал присутствовать при сем зрелище, и за единственным закрытым окном из всех, выходящих на площадь, вырисовывалась его тень; горящими глазами он вглядывался в эшафот.
Перед тем как лечь на плаху, Оливье де Клисон принародно признался в своем преступлении, сказав, что желает, прежде чем предстать перед Господом, заслужить его милость покаянием.
В тот день было срублено четырнадцать голов; Филипп как будто хотел окружить наполненным кровью рвом свой трон, чтобы сделать его неприступным.
По окончании казни все зрители, напуганные трагедией, свидетелями которой стали, разошлись по домам. Когда свершилось королевское правосудие, один человек, стоявший в толпе тех, кого привлек этот спектакль, тоже ушел с площади. Правда, вместо того чтобы углубиться в центр города, он вышел за ограду Парижа и в сотне метров от стен нашел оруженосца, поджидавшего его с парой лошадей. Оседлав коней, они быстро ускакали.
Это был граф Солсбери; в Париже ему больше не на что было смотреть. Однако это первое заклание еще не насытило Филиппа, у которого, напомним, епископ вырвал одну жертву.
Как только его вынудили отпустить Анри де Мальтруа, король написал папе, поведав о преступлении, в коем оказалось виновно духовное лицо, и испрашивая у него разрешения, если и не покарать Анри смертной казнью, то хотя бы опозорить его любым иным наказанием.
Нам уже известно, что папа был одним из самых покорных подданных короля Франции, поэтому он прислал Филиппу требуемое разрешение, и король поспешил арестовать Анри де Мальтруа.
Свое слово король сдержал и не приговорил его к смертной казни.
Анри де Мальтруа был всего лишь разжалован, а поскольку это наказание Филиппу не казалось достаточным, он повелел привязать свою жертву к лестнице, где чернь и забила Анри камнями.
— Vox populi — vox Dei note 2, — сказал вечером Филипп VI, когда ему сообщили о гибели Анри де Мальтруа.
Новость о казни де Клисона и других рыцарей быстро достигла Англии, и, узнав ее, король Эдуард пришел в страшную ярость, кричал, что он жестоко отомстит за смерть тех, кто встал на его сторону, и если королю Франции угодно казнить, то королю Англии угодно разорвать заключенное перемирие.
Потом он призвал графа Дерби, сообщив ему обо всем случившемся и о принятом им решении подвергнуть Эрве де Леона той же участи, какую Филипп уготовил бретонским и нормандским рыцарям.
— Государь, этой казнью вы навеки запятнаете вашу славу, — возразил граф. — Предоставьте вашему французскому соседу быть вероломным, но сами не будьте таковым и, вместо того чтобы казнить Эрве де Леона за то, что он остался верен своему королю, наоборот, отпустите его на свободу, взяв небольшой выкуп, дабы он мог повсюду рассказывать о справедливости и великодушии короля Англии.
— Вы правы, дорогой кузен, — ответил король, протягивая графу руку. — Как хорошо, если бы рядом с королями, когда их охватывают приступы гнева, всегда находился человек вроде вас!
— Разорвать перемирие — это справедливо, — с поклоном ответил Дерби. — Объявить войну — ваше право, и если вам, сир, нужны храбрые и честные рыцари, то вы знаете, на кого можете положиться.
— Да, граф, я знаю, что вы хотите сказать. Поэтому я брошу на Францию такую армию, что Филипп будет вечно сожалеть о смерти отважных рыцарей, да упокоит Бог их души. Еще раз, дорогой кузен, благодарю за совет.
Тогда король приказал доставить Эрве де Леона и, когда того привели, сказал ему:
— Ах, мессир Эрве, мой противник Филипп де Валуа подло казнил храбрых рыцарей, и эта новость сильно меня опечалила. Вот почему я хотел поступить с вами так же, как он поступил с ними, ибо вы один из тех, кто нанес мне в Бретани больше всего вреда. Но я предпочитаю, чтобы моя честь превозмогла мой гнев, и отпущу вас за небольшой выкуп. Благодарите за эту милость графа Дерби, ей вы обязаны его советам.
Оба рыцаря раскланялись, и мессир Эрве ответил:
— Милостивый государь, если вы желаете меня о чем-либо попросить, скажите прямо, и все, что можно будет честно сделать для вас, я сделаю.
