Однако на пухленькую молодку у него прыти, видимо, хватило. Будет лежать на шелковых простынях, как полудохлый водяник в высохшей от летнего зноя реке, а девчонку заставит себя ублажать, поганец мерзкий. И жених новоявленный стоит истуканом, вслед Агнешке смотрит, лицо каменное, пальцы на руках побелели от напряжения. Сжал бы ладони в кулаки, да нельзя – выпорют на своей же конюшне, не сделают скидку на праздник…
«Сдохли бы вы все поскорее от пьянства своего да мерзости, – думал Богумил, потягивая вино из стакана аккуратными глотками. Подливать себе добавки он строго запретил. – Что я вообще здесь делаю? Лучше бы мне сейчас в мыльне голову и пятки чесали».
На усадьбу тем временем опускались сумерки, густые и влажные, пахнущие медом, смородиновым листом и чубушником. В кронах деревьев за спиной нежно твинькал соловушка. На другом краю длинного стола сидели стражники, хмельного в рот не брали, но яствами угощались наравне со всеми. Напротив них пощипывал за бочок жареного гуся ксендз из ближайшей часовни, приглашенный провести венчание.
Селяне плясали под звуки скрипки, на которой играл полупьяный музыкант, и не обращали никакого внимания на происходящее вокруг. Только около растерянного жениха стояла девочка лет десяти в узорчатом сарафане, поглаживая его по плечу и что-то ласково бормоча.
– А эту уже я возьму, когда чуть подрастет, – тут же похвалился изрядно захмелевший Лешек. – Я таких, как Агнешка, не уважаю, толстомясых. Пусть ее конюх немытый трахает. Я стройных люблю, чтобы титьки в ладонь влезали, а не поперек пуза висели. Есть тут одна такая, третьего дня на службу устроилась, Аннушкой зовут. Не девка – цветочек! Волосья чернющие, ниже пояса, на руку в постельных утехах наматывать – самое оно. Глаза синие, личико – как небо над болотами поутру. Оттащу ее сегодня за косу к себе в опочивальню, погляжу, везде ли она такая сладкая и розовенькая.
И молодой шляхтич с прихрюкиванием заржал. Богумил едва сдержался, чтобы не дать ему в морду.
– А если жених у той девицы есть, не чета конюху? – все же спросил осторожно.
– Ну и что? – фыркнул Лешек. – Перетопчется. Все эти смерды живы только нашей с батюшкой милостью. И бабы их – тоже. Захочу – засеку до смерти, захочу – до смерти же заласкаю. Я шляхтич, имею право. А если и сдохнет к утру – мне-то что? Выплачу штраф в казну, пусть на мои деньги богадельни при храмах содержат, старухи тамошние мне все грехи отмолят…
Скрипач на пару минут перестал играть, опрокидывая в себя кружку с пенной брагой. Селяне остановились, и тут ухо колдуна уловило едва слышимый стон. Кто-то натужно мычал в летней пристройке около кухни, за закрытыми дверями. Богумил вскочил на ноги. Ему не хотелось даже двигаться после дальней дороги, но слушать блевотные речи хмельного паныча не хотелось еще больше.
Селяне опасливо расступились перед худощавым темноволосым мужиком в дорогом узорчатом камзоле и с кинжалами на поясе. Ну его к лешему, чернокнижника, сглазит еще. Посмотрит на бабу какую, а у той речь к утру пропадет или понос с кровью начнется.
Перекосившиеся двери в пристройку были заперты, но Богумил наклонился над замком, прошептал коротенькое заклинание, и тот, щелкнув, отворился.
Внутри было прохладно и пыльно, пахло перебродившим квасом и почему-то пудровым дамским порошком. Богумил заметил неладное еще до того, как один из смердов зажег свечу, и в комнате посветлело.
На стуле, обливаясь слезами, сидела давешняя невеста, а ныне молодая жена Агнешка, с краем собственного свадебного рушника во рту и связанными руками. Колдун видел – обездвижили девицу аккуратно, чтобы не причинить боли. Вместо дорогого, в жемчугах, платья на ней была домотканая рубаха с вышитыми по подолу обережными узорами от зла и нечисти.
Судя по произошедшему, помогали они слабо.
Селяне подошли ближе. Конюх Вячко с громким аханьем бросился вперед, едва не отпихнув Богумила в сторону. Торопливо развязал веревки, освободил рот, прижал напуганную жену к своему плечу.
– Что ззззза бесссовщина тут происходит? – пролепетал сзади пьяный Лешек. – Если толстуха здесь, то… кто с батюшкой в опочивальне? Кто, я вас спрашиваю? Отвечайте, ссссмерды!..
К концу сбивчивой фразы шляхтич сорвался на мерзкий, почти поросячий визг.
– Аннушка, – тихо шепнула Агнешка, поднимая от плеча мужа отекшее и зареванное лицо. – Завела меня сюда, попить предложила, а сама дунула мне в лицо ворожбой, и я заснула…
– Но я же сам видел, как тебя… тебя уводили в усадьбу! – вскричал Лешек, неловко, по-петушиному всплескивая руками.
Пальцы Богумила сомкнулись на рукояти серебряного кинжала. Он выпрямился и обвел взглядом притихшую толпу.
– Вперед меня не высовываться, под ноги не кидаться, не орать, не визжать. Уяснили? Пан Лешек, вас это тоже касается.
И Богумил рванул на улицу, быстро обогнул заставленные едой столы и стражников с хмурыми лицами. Однако колдуна они пропустили без разговоров.
Парадная лестница, ведущая к дверям усадьбы, была окутана странным туманом. Все уже закончилось, запоздало понял Богумил, едва взглянув на зеленоватые всполохи, сияющие в темноте, что сладко пахла медоцветами и соломой. Что бы там не оказалось внутри, оно уже не прячется, не боится и сейчас выйдет наружу.
Через секунду тоненькая девичья фигурка в черном шагнула за порог. Следом показалось тело, которое незнакомка волокла за собой, ухватив за шиворот. Толстый Синекур был раза в два ее крупнее, но злодейка с нежным именем Аннушка будто не замечала этой тяжести.
Дотащив тело до верхнего края лестницы, девица швырнула его на мраморные ступеньки, а затем размахнулась и ударила ногой. Синекур с неприятным влажным шмяканьем покатился вниз, оставляя за собой кровавые полосы.
Сзади раздался хоровой бабий визг. Им вторил мигом протрезвевший Лешек, и получалось у него ничуть не хуже.
А Богумил не сводил глаз с Аннушки. Та спускалась неторопливо, держала голову прямо, не обращая внимания ни на стражников, стоящих внизу с обнаженными мечами, ни на истерику собравшихся. Красивая, как молодой шляхтич и описывал. Глазища синие, огромные, носик чуть вздернутый, пухлые и яркие, как вишневое варенье, губки. Такой бы в королевском дворце за троном Феофана в нарядном платье стоять, а не по усадьбам прятаться, втираясь в доверие к наивным селянам и убивая их господинчиков.
Аннушка поймала его взгляд и улыбнулась насмешливо, а затем склонила голову. И Богумил ответил ей. Мигом раньше он увидел на ладной груди, обтянутой черной тканью, цеховой знак – змею, насаженную на меч. А когда тело Синекура докатилось, наконец, до площадки перед усадьбой, увидел и другое.
Остекленевшие глаза старого пана, глядевшие в небо, были желтыми, с вертикальным зрачком.
– Не трогайте Анну! – вдруг раздался из-за спины голос ксендза. Святой отец шумно дышал, и руки его дрожали. – Это я ее… пригласил.
Селяне замерли, стражники опустили мечи. Только Лешек стоял бледный, как полотно, вздрагивая всем телом.
– Доброго здравия вам, господа, – громко сказала девчонка. – Большинство присутствующих знает меня, как Аннушку, помощницу кухарки, нанятую для работы на свадьбу. А теперь позвольте представиться по-настоящему.
Девчонка подняла руки повыше и обнажила запястья, показывая парные татуировки. Та же змея, нанизанная на меч.
– Люди зовут меня Анной из Реогарда. Я жрица земного храма Безымянной матушки, расположенного в двадцати милях отсюда.
А затем она развернула носком сапога голову мертвого Синекура к собравшимся, и те ахнули, отшатнувшись в стороны.
– Меня зовут Анна, – повторила она. – И я убиваю змеев.
Затем она перевела взгляд на все еще всхлипывающую Агнешку, что стояла за плечом мужа.
– Прости меня, лапушка, что заворожила и твой облик на себя примерила. Иначе бы этот подлец мне в руки не дался. А ты аккурат к следующей весне умерла бы родами, подарив миру уродца, ядовитого и умеющего летать с момента появления на свет. Он давно тебя ждал, такую… пухленькую. Худышки их потомство просто не способны выносить. А ты бы смогла, и все бы надеялись, что беременность от мужа, с одного-то раза мало что получается. И берегли бы тебя, как зеницу ока, позволяя гаду полноценно сформироваться.
