Сверкнула белая молния.

Дождь очередями мелких капель расстреливал оконное стекло.

Вагон мерно гудел человеческим разговором.

Басин, грустно улыбаясь, глядел на торжественно раскрытый перед ним белый разворот тетради – и чем дольше он глядел, тем более желчной делалась его улыбка.

«Здесь будет город заложен!» – язвительно сказал он себе и возненавидел себя пуще прежнего.

«Я напишу, я напишу! – мысленно передразнил сам себя Басин. – Да уж. Написал. Писатель!..»

Писатель едет к морю по самым понятным причинам, вот что. Он либо влюблен, либо ищет вдохновения, либо в ссылке, либо умирает от чахотки, что абсолютно ясно и логично.

Зачем же едет Лев Басин?

Ах, сколько в мире вопросов!

Что делать? Куда идешь? Где ты спала прошлой ночью? Кто подставил кролика Роджера? Ну почему? Зачем неудачник Басин едет к морю?

«Не с того начинаешь, – сурово оборвал себя Басин, отправляясь с кружкой за кипятком. – Кто так завязывает истории ? Так даже петлю не завязывают, а, разве что, завязывают с карьерой писателя… Вот кто твой главный герой? О чем вообще эта история, можешь сказать одним предложением? Автор, бллин…»

Don't question my authority or put me in a box

'Cause I'm not

Ладно. Ладно.

Это история о Лёве Басине, который мечтал написать сценарий_всей_своей_жизни, но столкнулся с тем, что жизнь сама написала сценарий, который, может быть, устроил бы даже киноакадемиков – но совсем не устраивал несостоявшегося автора.

Ну, право, а как тут быть довольным? По логике Басина, сценарий должен содержать разного рода отсылки, и если сам Лёва умело отсылал к Достоевскому, то жизнь упорно отсылала его туда, куда ай, да Пушкин! отсылал Федора Толстого.

Еще, конечно, нужны были сильные и интересные персонажи. В идеале они должны были что-то переосмыслить к финалу и начать жить хорошо, правильно, по совести. Ну, или как получится. Но все характеры были черт пойми что, да и куда им развиваться в этих бесчисленных жизненных измерениях? Мотивация у всех была сомнительная, а логика, кажется, вообще забывала приходить на общие собрания.

Ну, что ж. Лев стал писателем рано, еще не совсем осознанно. В пять лет он написал свою первую книгу. В ней было четыре страницы.

Три неожиданных сюжетных поворота, все буквы Е в обратную сторону и – картинки. Одна другой лучше.

Мама читала сей опус вслух с выражением всем друзьям и соседям. И даже смеялась всего по шесть раз за страницу.

Слушатели вытирали платочком глаза, хлопали себя по коленкам и бились головами о стол.

А потом говорили:

– Будет писателем! Точно!

– Не сглазьте! – смеялась мама.

«Не сглазили, – недовольно констатировал Лева спустя пятнадцать лет. – Накаркали, блин…»

Когда пришло время выбирать профессию, Басин вдруг понял, что кроме привычки постоянно писать какие-то вещи разной степени паршивости, не приобрел никаких ценных навыков.

Впрочем, навыки, конечно, можно было получить и потом. А вот то, что у Левы отсутствовал какой-либо план, точно было проблемой.

Он сам себе удивлялся: сюрпризы ему нравились только на день рождения, а в остальные дни нужно было точно знать, что его ожидает. Но он почему-то шел, куда глаза глядят, будто дорога сама знает, куда ему нужно.

Да и потом, случилась же с Басиным еще Янка Медведева из «В»-класса. Они уже два раза расставались, и дело шло к третьей серии отношений. Во всяком случае, когда были на дне рождения у Гуся, Лева полез к Янке целоваться, а она была очень не против.

Проскальзывали какие-то расплывчатые мечты о свободной и радостной взрослой жизни.

А еще пьеса. Нужно же было попробовать себя в драматургии.

Да и вообще… Написать все контрольные. Сдать экзамены. Морально подготовиться.

Или ну его? Идти сразу работать. Или на заочку – куда угодно.

Слишком много всего…

Однажды Басин решил посоветоваться с другом Пашкой, который уже прошел этот поворот и учился на втором курсе юридического.

Тот внимательно выслушал Левины невнятные терзания и сказал вдруг:

– А что тебе подсказывает внутренний голос?

Лева озадачился.

– Который из?

У него было три внутренних голоса.

Один звался Злобный, и он вечно все портил. Он говорил гадости, все запрещал и так часто пользовался сарказмом, что перестал уже воспринимать нормальную речь.

Когда Леве было пять, он шептал:

– А теперь возьми эту штуковину и выкинь в окно. А что, ты же дурачок все равно! Мама сама сказала…

Когда случилось пятнадцать, он говорил:

– Ты правда думаешь, что ты чем-то отличаешься от остальных? Что ты особенный? Да ты тот самый придурок, который сидит в углу, и никто с тобой не хочет общаться. Все так говорят.

В двадцать пять он бесновался:

– У тебя нет ничего! И не будет! У тебя нет никаких талантов, все, что происходит с тобой хорошего – чистая случайность!

Еще он говорил «свинья», когда капнешь на штаны вареньем, «тупица», когда забыл, куда бросил ключи и «заткнись, не ной!», когда хотел.

С таким соседом в голове тяжеловато было справляться. Лева давно бы потерял все свои серотониновые боеприпасы в этой войне, но к счастью у него был еще Дружище.

Это был хороший парень, у которого не было ни дурных помыслов, ни тяги к осуждению – только искреннее восхищение, любовь и вдохновение.

И еще немножко проблемы с причинно-следственными связями.

Он обычно говорил:

– Дело сделано! Ты заслужил награду!

Или:

– Замечательно! Поразительно! Невиданно!

Но чаще всего от него можно было услышать:

– Можно еще десять минут поспать. Десять минут точно ничего не изменят, все нормально…

Он иногда хандрил или капризничал, перебивая какой-то важный мысленный поток вроде «рис, сахар, шампунь, курица, растительное масло…».

В общем, с ним тоже приходилось нелегко.

Был еще третий голос. У него имени не было. Скорее всего, его звали Лев.

Он успокаивал Злобного и Дружищу, разводил их по углам, мирил, создавал из их тезисов и антитезисов синтезы и всем этим жил.

Просто не было, иногда хотелось забыть про все дела, уехать куда-нибудь в дикое место, забраться на скалу и, выдохнув с облегчением, слушать тихий звон воздуха и умиротворение…

Но, конечно, через десять секунд молчания Дружище скажет:

– Красота-то какая! Интересно, а если вниз камешек бросить?

– А если тебя бросить? – ехидно отзовется Злобный.

Он, кстати, потом примерно так и сказал.

Лева шел к Пашке, который собирался сказать ему что-то важное, и с каждым шагом все больше унывал.

Ну, что Рогожкин может сказать? Ничего нового. Денег нет, кина не будет, можно даже бумагу не переводить.

– Может, вообще к черту это все бросить? – отчаянно предложил себе Лева.

– А может, тебя куда-нибудь бросить? – сварливо ответил Злобный.

– Ну вот, блин, опять, – заныл Дружище. – Чего ты злой такой? Ну, не получается у нас, где нам такого спонсора взять? Может, подскажешь, где живет, как зовут?

– Спонсор будет! – просиял Паша, распахнув Леве дверь.

Басин молча смотрел на него несколько секунд.

– И как его зовут?

– Макгаффин, – ответил Паша. – Джон.

– Как? – брови Басина совершили какой-то этюд.

– Джон, – повторил Рогожкин.

– А, – усмехнулся Лева. – Понятно. Как Константина. Так и запишем…

Лева и раньше знал, что его жизнь – весьма абсурдное мероприятие, поэтому главное – не задумываться, а просто делать.

Потому что до этого все ограничивалось какими-то невнятными диалогами.

– Паш, поверь мне, я напишу такое, что тебе и не снилось, – заявлял Басин.

– И слава богу, а то мне иногда русалки с щупальцами снятся, – отзывался Рогожкин.

И очень хорошо они друг друга понимали, как понимали и то, что великие фильмы, вроде тех, что собирается создать Лев, в прокате много не собирают.