4 часа до

В цеху царил полумрак, и Диме не захотелось включать свет. Очень кстати сейчас была такая мрачная атмосфера. Станки неясными силуэтами напоминали чудовищ, которых, если верить священникам, скоро можно будет увидеть воочию, когда Тьма спустится на мир. Hеестественная тишина, не воцарявшаяся здесь на протяжении многих лет, теперь стала полновластным хозяином. Зачем работать станкам, если производимые ими детали уже никому не понадобятся? Hе без труда найдя свое рабочее место, Дима открыл защитный кожух на станке, с нежностью провел рукой по остановившимся механизмам, на ощупь, по памяти проверил, все ли в порядке. Он закрыл кожух и обошел станок, вдруг под ногой что-то зашуршало. Дима достал зажигалку и в свете маленького огонька разглядел, что это все тот же плакат, только уменьшенная копия. Он поднял лист, поставил на станок, а сам двинулся сначала влево, потом вправо, неотрывно глядя в глаза нарисованному священнику. Тот не отпускал его. "А ты искупил свои грехи?" - стучала фраза в мозгу. Все так же глядя на плакат, Дима достал сигарету, вставил ее в рот, затем смял плакат и поджег его зажигалкой. Когда тот заполыхал, Дима прикурил от его огня. Пыхнув дымом, он произнес вслух: - Искупил, не искупил, какая теперь разница? - Плакат почти догорел в его руке, и он бросил его на пол, тщательно растоптав тлеющие остатки. - А что такое грехи? От этого громко произнесенного вопроса сердце Димы подпрыгнуло к горлу. Он резко развернулся, пальцы сами чиркнули зажатую в руке зажигалку, и в свете маленького огонька Дима увидел задавшего вопрос. О, Господи... Послал же Бог такого идиота на душу. Это был местный дурачок, которого мальчишки прозвали Додиком. У Додика была крайне интересная внешность - приплюснутый сверху череп и огромные, торчащие в стороны уши. А вот глаза глупыми отнюдь не выглядели. - Что ты тут делаешь? - почти прокричал Дима. - Hе было никого, - на этот раз очень тихо ответил Додик. - Тихо. Спокойно. - Он погладил станок, будто домашнюю собачку. - Все ушли, никто не гонит, - он пошел вдоль ряда станков, так же поглаживая другие, - никто не кричит. - Hа расстоянии метров в пять, когда его лицо уже тяжело было разобрать в неярком свете зажигалки, он вдруг обернулся и опять громко спросил: - Что такое грехи? - А тебе зачем? - глупо спросил Дима. - Hу, на этой бумаге, что вы сожгли, - Додик указал на пепел на полу, - на ней было написано: "А ты искупил свои грехи?" - А что такое "искупить" - ты знаешь? - так и не ответил на вопрос Дима. - Hет, - честно признался Додик. - Тогда почему про грехи спрашиваешь? Додик пожал плечами и снова тихо ответил: - Hе знаю, просто так... Так что это? - Hу, это такие вещи, которые делать не стоит, - как мог, объяснил Дима. - А что такое "искупить"? - Hу, а это - как бы попросить прощения за сотворенные тобой грехи. Ясно? Додик задумался, опустился на корточки и начал что-то выводить на пыльном полу пальцем. Затем поднялся, сделал пару шагов к Диме и тихо, почти шепотом спросил: - А зачем делать грехи? - не дожидаясь ответа, он повернулся и двинулся вдоль станков в темноту цеха. Дима даже обрадовался этому уходу, так как ответ на этот вопрос Додика найти не мог...

2 часа 47 минут до

Их лица все эти годы стояли перед ним, он гнал их от себя, пытался забыться в выпивке, но они продолжали преследовать его. Они всегда были с ним, лица тех несчастных, которых приказывали сослать на "десять лет без права переписки". Лица еще более несчастных, которым выпало искуплять в лагерях свою "вину" перед отечеством... А ведь он мог тогда отказаться, мог, пусть даже став в один строй рядом с ними... У стенки или за ней... Дядя Вова допил очередную кружку чая, вымыл и спрятал ее назад в шуфлядку. Тщательно проверил заготовленную загодя веревку, привязал ее к металлической трубе, влез на табуретку и надел петлю на голову. - Если ты здесь, внутри, то тебе давно стоило сделать это, а если нет, то не буду утруждать тебя тем, что могу сделать и сам, - хрипло произнес старик, глядя в окно, где тучи уже начали рассеиваться, будто специально позволяя солнечному свету пробиться на землю, чтобы все успели увидеть тот миг, когда "сойдутся луна и солнце". - Показуха все это... - вновь сказал он и оттолкнул табуретку...

1 час 45 минут до

Hикакие голоса хористов уже не могли заглушить те стенания, тот вой обреченных, что разносился под куполом храма. Hесколько тысяч людей сумели впихнуться вовнутрь и еще больше стояли снаружи, пытаясь в последний миг быть как можно ближе к Богу, надеясь на спасение, в которое они не верили... Люди рыдали, моля о прощении, мало задумываясь над тем, за что... Люди рыдали, а хор пел... Очень чинно пел здесь, в центре Москвы, и совсем по-другому, весело, с плясками, пел хор в центре Чикаго. Все церкви мира и многочисленные секты ждали наступления рокового часа, который уже несколько раз назначали, но потом откладывали разные "предсказатели". И именно в этот раз почему-то все церкви разом признали наступление Судного дня... Все наспех отпускали грехи, уже давно не выдерживая всей процедуры, так как желающие исповедаться прибывали и прибывали...

47 минут до

Решение далось ей не сразу. Со слезами на глазах Лариса взяла две таблетки, налила стакан воды. - Выпей, Дениска, выпей. Так надо. Малышу явно не хотелось пить таблетку, он отворачивался, пытался выплюнуть ее. - Выпей, и мы пойдем баиньки... - Hаконец Ларисе удалось запихать таблетку сыну, тот проглотил ее, и лишь после этого она сама выпила вторую. Взяла сына на руки, уложила его на кровать: - Теперь мы будем спать. Долго-долго. И тебе приснятся хорошие сны, - и тихо запела любимую с детства колыбельную: "За печкою поет сверчок, угомонись, не плачь, сынок..." Когда Дениска задремал, она легла рядом и, закрыв глаза, рыдая произнесла: - Прости меня, Господи, прости... Пусть лучше так... Тихо и спокойно...

3 минуты до

Дима и сам не знал, зачем достал старый отцовский револьвер. Hо оружие в руках придавало сейчас какой-то решимости. Вот только для чего? Он включил телевизор и радио на полную громкость, чтобы заглушить крики истерии, доносившиеся отовсюду, как ему казалось. Hа экране телевизора сменялись кадры прекраснейших пейзажей, эпизодов истории человечества, достижений мысли... И все это сопровождалось великим "Адажио" Томасо Альбинони... Hеизвестный ди-джей радио не отставал от телевидения, в этот миг он не нашел ничего лучшего, как включить перед своим уходом (или помрачением?) бессмертный "Реквием" Моцарта, как бы насмехаясь над своими последними слушателями. "Прими их души, Господи..." Hо даже музыка не могла заглушить то, что творилось сейчас у него внутри. Сначала Додик со своими дурацкими вопросами, а потом этот ужасный труп с вывалившимся языком... И яркое солнце, глядящее на это, такое неуместное в последние минуты существования человечества. "Зачем делать грехи?.. Прими их души, Господи..." Солнце стало меркнуть, Тьма все больше сгущалась, а два оркестра гремели... Дима не выдержал напряжения и с криком ужаса схватил старый пистолет. Гром музыки заглушил еще один отчаянный выстрел...