На юге узкой полоской земли Асморанта отделена от Первозданного океана. Этой землей, называемой просто побережьем, никто не владеет. Отец только цокнул языком, когда я как-то спросила его, почему нисфиур не направит туда войска и не захватит ее.

— Много вопросов для женщины. — И я отстала.

Ходят слухи, что за океаном есть другие края и другие земли, но ни мать, ни отец не знали, кто там живет, и как они называются. Считается, что север — край магии ветра и воды, на восходе сильна магия крови, на пустошах правит магия земли и огня, а в Цветущей равнине Чевь и Черь дают мощь магии трав. Родиться травником в Асморанте значит родиться счастливчиком. По крайне мере, так было до запрета.

Отказавшись от магии, Мланкин отказался от воздуха, дающего равнине жизнь. Еще только шесть Цветений прошло с того дня, и Асморанта еще не осознала, что натворил ее владетель. Я надеюсь, что мой муж опомнится.

Иначе в скором времени непременно быть беде.

Я ложусь в траву и слушаю, как поют жуки, как сладко пахнет ветер, ощущаю, как тепла земля подо мной. Я так давно не спала в траве. Каменные стены дома Мланкина давили на меня. Холоден камень. Даже объятья мужа не могли согреть меня в этих стенах. Я вспоминаю его губы на своих губах, его руки на своем теле и закрываю глаза.

Я люблю его до сих пор. Несмотря на то, что он отрекся от меня, заставил умереть, лишил меня всего — родителей, сына, богатства, крыши над головой. Я не хочу возвращаться, но сердце мое болит острой болью, которая пройдет еще очень нескоро. Я не могу злиться на него — хочу, но не могу. Инетис, дочь тмирунского наместника, не просто унижена — она раздавлена. Не сломлена, но согнута предательством так, что еще нескоро сможет распрямиться. Это все еще слишком близко.

Я закусываю губу и сворачиваюсь клубочком в траве. Не знаю, сколько проходит времени, но вот уже земля перестает казаться мне теплой, да и ветерок несет прохладу. Солнце касается холмов, вот-вот готовое скрыться за ними, и на землю медленно опускаются сумерки. Но это только кажется, что медленно. Сумрак в Асморанте обманчив. Я поднимаюсь с земли и возвращаюсь к повозке — и тут кто-то резко дергает солнце за жирный бок, и оно падает за горизонт. Наступает почти полная тьма, в которой ярким холодным светом вспыхивает луна Чевь.

Я чувствую, как меняется настроение ветра, как все вокруг меняется, обретая свой ночной облик. Трава становится почти черной, и пока свет Чеви на нее не упадет, лучше по такой траве не ходить. Я забираюсь в повозку, к безмятежно храпящему под своей рогожей бородачу. Мне холодно, я ежусь и поджимаю ноги под себя, но все никак не могу согреться. Наконец, меня накрывает своим одеялом усталость, и я засыпаю. В какой-то момент мне становится тепло и хорошо, как дома — дома в Тмиру, а не дома в постели Мланкина. Я открываю глаза и понимаю, что прижалась спиной к теплой спине бородача. Мысль о том, чтобы отодвинуться, кажется мне разумной, но мне так тепло… И я снова засыпаю.

Мне снится странный сон.

Я вижу горы, их высокие пики вздымаются ввысь, пронзая темное низкое небо. За горами нет ничего, только бездна — та самая бездна, которая так часто мне снится в кошмарах. Я стою у ее края, но стою не одна — со мной люди, их много, и все они говорят друг с другом и со мной на незнакомом языке. Я не вижу их, просто слышу голоса, и когда поворачиваюсь, чтобы посмотреть, замечаю, что стою я на горной тропе, вьющейся по склону. Тропа широка, словно вырублена кем-то из камня специально. По ней могут проехать, не задев друг друга, две повозки. Или даже три.

Я вижу домики, прилепившиеся к горе, вижу в них людей — мужчин, женщин, детей.

Они заняты своими делами.

Громкое хлопанье крыльев заставляет меня вздрогнуть и поднять голову. На небе ярко светит Чевь, и я вижу, как ее бледно-желтый круг пересекает тень птицы, летящей прямо сюда.

Белые крылья. Как снег, покрывающий вершины гор. Серый клюв. Как пепел погасшего костра. Красные глаза. Как кровь, капающая из глубокой раны.

Фёртуса. Я слышу вокруг голоса. Они произносят это слово — «фёртуса», и я не знаю, что оно значит, но запоминаю его.

Открыв глаза, я продолжаю его помнить.

Утром мы продолжаем путь, и уже к полудню добираемся до вековечного леса. Он тянется с севера на юг, сколько хватает глаз, и кажется бесконечным, хотя это, конечно же, совсем не так.

Я молчалива — вспоминаю вчерашний сон и птицу, и бородач не задает вопросов. Мы подъезжаем к Обводному тракту, так что лучше молчать. И скрыться в лесу побыстрее, дабы не привлекать внимания.

Мы некоторое время едем по дороге вдоль леса, пока наконец бородач не замечает нужную ему тропу и не останавливает лошадь. Сойдя с повозки, он делает мне знак оставаться на месте и осторожно, словно чего-то боясь, подходит к тропе. Обнюхивает воздух, траву вокруг, срывает и сует в рот какой-то стебелек.

— То, что нужно, Инетис, — обернувшись, бородач кивает мне и машет, чтобы я сошла с повозки. — Идем же. Нам еще по тропе брести и брести. Идем.

Я берусь за рогожу, но он смеется.

— Идем же. Тебе дадут там одежду, а я уж тебя видел. Спали даже вместе. Поздно прятаться-то.

Щеки горят от смущения, но он прав. Она будет мне только мешаться.

— Кто даст мне одежду? — спрашиваю я, забирая сверток с едой и фляжку с водой из повозки и подходя к тропе, у которой стоит бородач.

Он кивает.

— Ступи на тропу ногой и стой так, Инетис. Я сейчас.

— Ты собираешься вообще отвечать на мои вопросы? — спрашиваю я в спину, но бородач только пожимает плечами.

Крякнув, он достает из повозки бочонок с водой и ставит под мордой лошади. Распрягает ее и оттаскивает повозку в сень деревьев, пряча за кустарником. С дороги почти не видно.

Травы здесь в изобилии, и лошадка явно не будет голодать. Вот только что случится, если на нее наткнется отряд солдат Мланкина? По тракту ездит много народу. Вековечный лес — прибежище магов, но дорога вдоль него — одна из самых безопасных именно поэтому. Маги значит солдаты. А солдаты значит мало грабителей. Лошадь, разгуливающая вдоль леса, явно привлечет внимание.

Я спрашиваю, и на этот вопрос бородач отвечает с охотой.

— Я тут в воду кое-что подмешал. Травки кой-какие. Никто не заметит ее, пока она будет пить воду, не переживай. А там я вернусь.

— Мозильник? — спрашиваю я, но он качает головой.

— Что ж ты думаешь, во всем мире только одни мозильником можно глаза застить? — Бородач ступает на тропу и кивает мне. — Теперь идем, Инетис. Тропа никуда не денется.

Мы проходим чуть дальше, и вот уже над головой шелестят ветки леса. Я оглядываюсь назад — лошадка сунула в бочонок узкую морду и пьет воду. Еще пара шагов, и, как я и представляла себе, ветки смыкаются за нами, загораживая обзор. Мы углубляемся в лес, и когда еще через пару шагов я решаю обернуться, вокруг только деревья, и просвета между ними совсем не видно. Как будто мы уже не на окраине леса, а где-то в его глубине. Даже свет солнца становится другим. Даже деревья. Даже воздух.

— Чуешь, Инетис? — спрашивает бородач, не оборачиваясь. — Была когда-нибудь в вековечном лесу?

Я опасливо жмусь к нему поближе и отвечаю, что нет.

— Главное — не сходи с тропы. Сойдешь — пропадешь, сгинешь в чаще. Иди за мной и поменьше оглядывайся.

— А куда мы идем?

Он нетерпеливо оглядывается.

— К одному Мастеру. Он мой хороший друг, он приютит тебя.

— Мы должны найти Цили, — говорю я.

— Ты забывчива, Инетис, — говорит бородач, не оборачиваясь. Мы сворачиваем с одной тропы на другую, и лес снова меняется. Несколько шагов — и мы выходим на опушку, ярко залитую полуденным солнцем. — Без твоего брата не обойтись. Я дам ему весточку о тебе. Он ведь травник, да?

— Да, — отвечаю я, оглядываясь по сторонам. Трава на опушке ходит волнами, и эти волны неподвластны дуновению ветра. Она словно живет сама по себе, она словно живая.

— Это дивнотравье, — говорит бородач, останавливаясь. Я едва не натыкаюсь на него. — Травы, которые обретают силу в двоелуние. Их можно сорвать и сейчас, но в двоелуние в них столько магии, что они поют.