Быть может, во мне все же что-то есть? Какая-то способность, какой-то дар, таящийся внутри до поры, до времени? Я видела такие раны раньше. Яд и стрела — смертельно опасное сочетание, а в этой стреле была еще и магия. Я почувствовала ее кислый запах, когда промывала рану в первый раз. Чужой, незнакомый, странный. Но это определенно была она, и эта магия должна была помочь яду разъесть плоть Серпетиса, заставив его гнить изнутри.

Усталость берет свое. Я забредаю в тень деревьев, усаживаюсь на траву, прислонившись спиной к нагретому солнцем стволу. Язык кажется огромным, грозит вывалиться изо рта. В глаза словно насыпали пыли, губы потрескались, и я боюсь даже шевелить ими — не хочу, чтобы выступила кровь. Не хочу тратить свои силы зря.

Я прислушиваюсь к воде, но ничего не слышу. Поблизости ни ручейка, ни речки. Даже Шиниру уже не откликается на мой робкий зов. Я закрываю глаза, говоря себе, что чуточку посижу в тени и пойду дальше.

Открываю я их, когда мне в шею вонзается боевая игла.

Уже ночь, вокруг тихо, и Чевь в гордом одиночестве взошла на небо, которое еще вчера делила с сестрой. Я не слышала шагов, я не слышала голосов. Укол иглы болезнен и остер. Я хватаюсь рукой за шею, чувствую, как цепенеет тело, поддаваясь яду.

— Нет. Кровь… кровь… — шепчу я, но рука безвольно падает, и игла остается в шее, выпуская каплю за каплей заключенный внутри яд.

Боевые иглы нечасто убивают. Они обездвиживают, лишают способности сопротивляться и — что главное в случае с магами — говорить. Я могла бы заставить кровь и воду их тела излиться наружу через кишки. По крайней мере, я знаю это заклинание. Но я слишком устала и даже не услышала приближающихся шагов. Я не успела.

— Готова! — говорит звонкий молодой голос. — Несите мешок.

Наконец, я их вижу. Три человека в кожаных корсах с блестящими в лунном свете друсами в руках. Это солдаты наместника, я не могу ошибаться. Это солдаты, а я — маг, разгуливающий по Обводному тракту вопреки запрету.

— Привяжись веревкой, — командует другой голос. — Давайте, время не ждет.

Я вижу, как тот, что повыше, обвязывает веревку вокруг своей талии и подает свободный ее конец одному из тех, что пониже. Это может показаться смешным где угодно, но только в не Шиниросе и только не на краю вековечного леса. Я уселась у первого ряда деревьев, потому что сама боюсь — боюсь сгинуть в лесу, тропинки в котором меняются местами в мгновение ока.

— Она еще смотрит, — со смешком говорит тот же голос. — Давай же мешок, мне уже не по себе от ее взгляда.

Пока двое держат веревку, один медленно приближается ко мне. Он чуть колеблется, ступая под кроны. Глаза блестят, оглядывая пространство позади меня. Друс в руке готов к бою — и я знаю, что им воспользуются без промедления. Леса солдаты боятся. Нас чуть меньше, но тоже.

Мужчина останавливается рядом со мной, упирает древко друса в землю и разворачивает мешок.

— Скажи «прощай», — говорит он и накидывает его мне на голову. Ловко, точно, словно занимался этим все последние шесть Цветений. Хотя, может, это и так и есть, откуда мне знать.

Мужчина расправляет мешок и затягивает петлю, чтобы она плотно обхватила мое тело. Петля располагается чуть ниже локтей, и теперь я даже не могу пошевелить руками — они прижаты к телу.

— Иглу-то вытащил? — спрашивают позади.

— Оставил. Ехать долго. Пусть сидит.

Меня рывком перекидывают через плечо и куда-то несут. Я словно безвольная тряпичная кукла, не в силах двинуть ни рукой, ни ногой. Место, где засела исходящая ядом боевая игла, кажется осколком льда, воткнутым прямо мне в шею. Вокруг темно, мешок пахнет пылью и чужим потом.

Меня почти кидают на твердую поверхность. Руки нащупывают дерево, но я не могу ему приказать — нет крови, нет воды, ничего нет. Под головой что-то мягкое, кажется, охапка соломы. Слабость все нарастает, и голоса доносятся до меня уже издалека.

— Мигрис будет доволен, — говорит голос.

— Асклакин тоже, — отвечает ему другой. — Давненько магов не ловили. Клетка, небось, уже паутиной заросла.

Только не в клетку. Это последняя мысль, а потом яд добирается до моего разума и окутывает его туманом. Я закрываю глаза и проваливаюсь в забытье, из которого выбираюсь только утром, когда меня грубо усаживают и стаскивают с головы мешок. Светит солнце, и глазам от него сразу становится больно. Светловолосый мужчина с друсом в одной руке другой рукой подносит к моим губам фляжку.

— Пей, почти приехали уже. По нужде надо? Если надо, иди, а то потом только в клетке и придется.

Руки и ноги болят, в голове стучат кузнечные молоты. Я жадно пью — впервые за почти два дня — и фыркаю, поперхиваясь. Из-за яда глотать больно и тяжело. Забрав фляжку, одним резким движением мужчина выдергивает иглу из моей шеи. Я шиплю от боли и чувствую, как по коже течет струйка крови.

— Хоть слово скажешь… — слышу я, и мне в лицо тычут перчаткой с боевыми иглами. — Я стреляю метко, сама заметила.

Еще один мужчина, смуглый, с широкими плечами и мускулистыми сильными руками, обходит повозку и кивает своему светловолосому товарищу. Рука с перчаткой кажется расслабленной, но она притягивает мой взгляд. Третий мужчина, низкий и коренастый шатен с толстой косой по пояс, в это время обвязывает мои запястья и ноги у колен веревкой.

— Не спускайте с нее глаз, — говорит светловолосый. Отставив друс в сторону, он куском какой-то грязной ткани вытирает с моей шеи кровь. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не отпрянуть. — Итак, маг. Вижу, ты пришла в себя и теперь можешь нам кое-что рассказать. И сначала скажи-ка нам, что ты за маг.

— Я — ученица Мастера, — послушно отвечаю я осипшим голосом. — Маг крови и воды из вековечного леса…

Я кашляю, и мне подносят еще воды. Надо же, какие почтительные. И не скажешь, что схватили посреди ночи и воткнули в шею ядовитую иглу.

— Зачем вышла из леса, ученица? — Светловолосый снова берется за друс, кивнув своему товарищу. — Унеси эту тряпку к лесу и брось туда. Это ее кровь. Если она — маг крови, она может на ней колдовать.

Его товарищ послушно уходит, пока я рассказываю все то, что говорила сначала тому парню в деревне, а потом мужчине, у которого просила на дороге воды.

Светловолосый смотрит на меня, словно решая, верить или нет. Меня не успевает это удивить — следующие его слова все объясняют.

— Ты знаешь о запрете. — Я киваю. — Знаешь о том, что нарушила его. Нам рассказали, что какая-то женщина смущает на дороге честных людей, выпрашивая у них воду.

Я сжимаюсь под его взглядом, зная, что солгать не смогу. Если маги не расхаживают по Обводному тракту каждый день, то речь шла обо мне. Тот мужчина донес, не задумываясь, просто потому что соблюдал закон. Не знаю, на что я рассчитывала. На людскую доброту?

— Так это была ты, — говорит он. Мне остается только кивнуть. — Ну что ж, значит, мы нашли нарушителя. Иди, если пойдешь. Можешь справить нужду в овраге, здесь не видно.

Руки мои связаны, ноги тоже, и иду я медленно и часто спотыкаясь. Наконец кое-как сделав все, что нужно, я возвращаюсь назад, и меня снова усаживают в повозку. Мы продолжаем путь. Солдаты на ходу подкрепляются хлебом, который запивают водой из фляжек, и я вспоминаю, что тоже голодна.

Скоро Шин. Я знаю эти места, уже совсем рядом должна начинаться тропа, ведущая к дому Мастера. Я бы прикусила губу до крови и попробовала бы поколдовать, но мужчина с перчаткой не сводит с меня глаз. Ему нужно только сжать кулак, и игла вонзится в мое тело. Я не успею сказать даже пары слов, а к списку обвинений в нарушении запрета и попрошайничестве за пределами леса добавится еще и попытка побега.

— Отпустите меня, — говорю я, поймав его взгляд. — Мы только что проехали нужную мне тропу, позвольте вернуться в лес.

— Чтобы ты вышла оттуда снова, когда мы отъедем? — Мужчина с перчаткой усмехается. — Мы сопроводим тебя к наместнику, как и положено. Пусть он решает.

— Хотите, я дам вам конь-траву? — Моя попытка торговаться жалка, но мы все дальше от тропы, и я должна попытаться. — Ваши лошади всегда будут свежими, здоровыми, молоко у них будет вкусное.