Я узнаю его сразу, хотя и не слышал никогда, ибо бить в вестную чашу в мирное время в Шиниросе, да и во всей Асморанте считается дурной приметой. Звон едва слышен, но он должен разноситься далеко, забегать в каждый дом и в каждое ухо, пробираться в каждый друс — во времена магии так и было, и вестные чаши будили оружие, готовя его к бою. Теперь же это просто звон, очень чистый и ясный, и золотистая Черь, словно почувствовав неладное, вспыхивает на черном ночном небе ярким светом.

До конца ночи еще далеко, и она еще успеет увидеть на снегу своих мертвых детей.

Сегодня их будет много, ибо звон может говорить только об одном.

Войско побережников добралось до Шина.

Я вижу летящего по дороге верхового на взмыленной лошади — это тот воин, что отправился за Цилиолисом. Он вернулся быстро и он один, и я почти знаю о том, что он хочет мне рассказать, потому что звон становится все громче, подхватываемый чашами по краю города, разнося весть о том, что идет враг.

— Вестные чаши, — говорит, стоя рядом со мной, неизвестно откуда взявшийся Асклакин. — Передовые заметили побережников.

И громко сыну:

— Барлис! Седлайте коней! Немедленно!

А всадник уже рядом с нами. Он соскакивает с лошади, едва не упав после неловкого приземления, и выпрямляется, шаря глазами вокруг. Он ищет нисфиура, но по моему знаку докладывает и мне:

— Цилиолиса нет в лекарском доме. Все лекари сегодня ушли к укреплениям.

Я машу рукой, показывая, что все понял и можно не продолжать. Конечно же, Цилиолис ушел на передовую, уверенный в том, что если начнется бой, его всемогущая сестра раскинет над городом щит, который отбросит зеленокожих прочь.

— Он удивится, когда поймет, что помощи нет, — бормочу я вслух, и воин приподнимает брови, показывая, что не понял. — Ты хорошо справился, воин. Возвращайся к своему отряду. Ты знаешь, где он?

Мой вопрос почти вежливый, и я уже готов направиться к конюшне за лошадью и даже не слушаю ответ, пока не улавливаю в нем имя.

— О чем ты, воин?

— Что будет с Унной? — повторяет он, глядя на меня. — Она останется здесь или будет помогать лекарям?

На какой-то миг я теряюсь, не зная, что ему сказать.

Вокруг нас уже полно воинов, много огней и голосов, заполняющих воздух. Я вижу Барлиса, он пробегает мимо меня, на ходу застегивая теплый корс, вижу отца — он лишь взглядом чиркает по мне и фиуру — и Асклакин отходит за ним следом, принять приказ и проводить своего сына в путь, который может стать для него последним.

— Я могу отвезти ее в лекарский дом, — говорит воин, и я киваю, понимая, что это — единственное верное решение.

Инетис теперь не сможет уехать — ее храбрый и самонадеянный брат уже на другом конце города, глядит в глаза приближающемуся врагу и ждет, пока над головой появится золотистое сияние щита. Я не могу погрузить их с Унной в повозку и стегнуть лошадей кнутом, увозя правительницу и двух ее детей от опасности. Мы выберемся за пределы Шина — и Инетис умрет от сильнейшей боли.

И мне хотелось бы добраться до линии боя, ухватить Цилиолиса за грудки и вытрясти из него всю его храбрость и самонадеянность, вот только к тому времени, как я до него доберусь, может быть уже поздно.

Ребенок говорил об осаде, а это значит, что врагам удастся окружить город.

— Нам нужно перевезти правительницу в лекарский дом, — говорю я, кивая на крытую повозку. — Ты сможешь править двойкой?

Он кивает.

— Тогда идем. Унна поедет с ней. Ты останешься с ними и будешь их охранять. Это приказ.

— Я понял син-фиоарна, — отвечает он. — Я сделаю, что надобно.

Я заглядываю в сонную Нуталеи и Л’Афалии. Никого. Я захожу в сонную Инетис — и вот они, Л’Афалия и Кмерлан, сидят на постели Унны и наблюдают за спящей правительницей. Они оба смертельно напуганы и вскакивают, увидев меня в дверях.

— Это вестный звон? — спрашивает меня Кмерлан. — Это побережники?

— Собирайтесь, — говорю им я. — Вы едете в лекарский дом, все вместе.

— Мы не поедем в Асму? — спрашивает Кмерлан, но у меня нет времени на объяснения. Я встречаюсь глазами с Л’Афалией и вижу, что она все поняла.

Я покидаю одну сонную, чтобы заглянуть в другую. Унна занимается ранеными, и ей достаточно только увидеть мое лицо, чтобы все понять. Она замирает с повязкой в руках, и начинает дрожать — так сильно, что, кажется, вот-вот не удержится на ногах и упадет на пол.

— Нам пора уезжать, да?

Я подхожу к ней и кладу руки на плечи, заставляя посмотреть на меня. Теперь мне проще ее коснуться, хотя и не намного.

— Вы должны перебраться в лекарский дом, — говорю я. — Цилиолис на укреплениях, а без него уехать у вас не получится. Если Инетис придет в себя — уходите немедленно. Если не придет — ждите. Ждите и не высовывайтесь из дома.

— Да. Да, все верно, — Унна почти перебивает меня. Ее глаза вспыхивают, как догорающие брикеты орфусы. — Если где и есть противоядие, то только там. Инетис придет в себя и сможет сделать щит, и тогда…

— Унна. — Но она не слышит меня, и мне приходится встряхнуть ее, чтобы остановить. — Уннатирь, да послушай же!

Она замирает и даже почти перестанет дрожать.

— Что?

— Собирай все, что может пригодиться. Если побережники окружат город, сюда ты вернуться не сможешь. Ты должна думать и за себя, и за Инетис. Л’Афалия поможет тебе, но вы должны собраться быстро.

Она кивает.

— Хорошо. Хорошо, я соберу все… одежду Кмерлана. Все, что нужно. — Она запинается. — А ты? Ты поедешь с нами?

Раненый воин на кровати стонет, и я вспоминаю, что мы не одни. На какой-то один-единственный момент мне становится все равно, но это проходит так быстро, что, возможно, мне почудилось.

Я убираю руки с ее плеч и киваю.

— Я поеду на укрепления, так что провожу вас до лекарских домов.

— Ты будешь искать Цилиолиса? Просить его уехать с нами?

47. ВОИН

— Я буду сражаться.

Раненый воин пытается подняться на постели, но Унна и еще одна девушка-лекарка заставляют его опуститься обратно на постель. Сожженные холодом губы кажутся черными, как у Л’Афалии, обмороженные руки беспомощно вздымаются вверх, сведенные пальцы пытаются сжаться вокруг запястья Унны.

— Тебе стоит пока остаться здесь, — говорит она. — Правитель тоже здесь, ты еще успеешь сразиться с врагами.

Он начинает протестовать, и я снова поворачиваюсь к окну, за которым блестит восходящее солнце. Шума боя отсюда не слышно, но я могу себе представить то, что творится на укреплениях. Уже льется кровь, и на земле лежат тела зубастых тварей с зеленой кожей. Надеюсь, их много. Очень много.

И мне пора уходить.

Я оставляю Унну и ее помощниц возиться с ранеными — мы забрали сюда тех, кого поразила магия Инетис и одному из них, тому, которого она опалила огнем, уже точно не пережить эту ночь — и выхожу в коридор. В сонной, где Л’Афалия караулит Инетис, тихо. Одна из лекарок уже готовит противоядие для сока зефеи, который обычно используют в боевых иглах. Но без магии они не могут узнать точно, что это за яд, и им приходится надеяться только на удачу — и на то, что Избранный не придет в неистовство и не разнесет и этот дом, и этот город в пух и прах.

Л’Афалия поднимает голову и кивает, заметив мой взгляд. Ее пальцы сжимаются на запястье мирно спящей Инетис; она не отпускает ее руку с тех пор, как мы прибыли. По темному лицу пробегает золотой сполох, глаза на мгновение вспыхивают и снова гаснут.

— Много сила, — говорит она. — Он очень злое.

Я понимаю, что эта магия могла бы убить нас, если бы не акрай, если бы не Энефрет, которая послала ее мне тогда.

— Я ухожу, — говорю я ей, и она кивает снова. — Кмерлан остается с вами. Он спит пока, но ты тоже приглядывай за ним. Здесь безопасно.

— Мы не бросить его, — говорит она.

Я это знаю.

Схватив перчатку с боевыми иглами с кужа, на котором я ее оставил, я прилаживаю ее на левую руку. Мне очень повезло, что один из раненых в прошлой битве оказался левшой. Я запихиваю все кобуры, что есть, за пояс, шевелю пальцами, устраивая их поудобнее в широковатой для меня перчатке, и выхожу за порог.