Для вас пока - неисповедимы.
В награду же я обещаю отдать
Народу безродному, неприкаянному,
(И попробуйте только, паршивцы, не взять!)
Вами непрошенную,
И нежеланную,
Раз уже брошенную,
Непостоянную,
Мною навязанную
Дурь неотвязную,
Мечту окаянную,
Обетованную!
Не хнычь же, ну хватит, послушай совет. Учитель ты им, не лавочник мелкий. Сейчас заключил ты со мною Завет, лучшую в вашей истории сделку, которую будут припоминать тебе раз а год, в пасхальный сэдер. Иди же, там ждут. И не надо вздыхать. Не бойся, Мойшеле, будет бесэдер.
- Так кончил Господь свою речь, оставив меня погруженным в нелегкие размышления, и вот я - перед вами, исполняю его поручение... Постойте, друзья, куда же вы? Прошу вас, остановитесь! Это неповиновение.... Ну постыдитесь! Нет, я этого так не оставлю! Ну подождите же, я вас сейчас догоню, я ведь ваш вождь, я сейчас вас возглавлю...
(Роняет скрижали на каменистую землю. Они разбиваются. Приподняв полы одежд, Моше Рабейну трусцой догоняет поджидающий его Народ).
***
- ... вы слушаете Голос Израиля. Передаем последние известия. Полиции так и не удалось установить личность человека, внезапное и весьма живописное появление которого в Иерусалиме несколько недель тому назад вызвало такое оживление среди жителей столицы и породило столько слухов. Никто его до сих пор не опознал, и нет никаких свидетельств, что он новый репатриант, каким он сам себя считает. Все, что он рассказал о себе, не может, разумеется, быть принятым всерьез, и в особенности его нашумевший рассказ о так называемом Учреждении, и о событиях, начало которых будто бы следует искать в очень отдаленном прошлом, чуть ли не в библейские времена...
Очень отдаленное прошлое, библейские времена. Холмы Иудеи.
Худенький пастушок, подросток, с беспокойством прислушивается к Голосу.
Голос (раздраженно): ... моими, нашептанными по ночам словами, ты будешь, как плетью, хлестать народ недостойный мой, когда он, прельстившись неверными, кривыми, чужими путями, забудет меня, без которого нет места ему под луной.
Пастушок: Это я-то, мальчишка, сопляк, стану их поучать?
Голос: Твоими проклятими выспренными - душу из них я вытрясу, - но различать заставлю - грани добра и зла, - когтями назойливой совести - на сердце спесивом выскребу, - что честно, что нечестиво, - что можно, а что нельзя.
Пастушок: Но почему именно я? Да посмотри-ка сколько их, зычных и речистых, седобородых, статных, видных, голосистых, знатных и ученых, жизнью умудренных, толпою обожаемых, молвою прославляемых, умеющих искусно души направлять, царства и народы учить и наставлять. Да эти станут приручать даже наше вздорное племя непокорное, что безусловно наспех и всем народам насмех вздумал ты избрать!
Голос: И вовсе не наспех. Я все продумал и взвесил. За страсть отравлять все неверием, - въедливым ядом сомнения, - живущую в них споконвека, - не сгинущую никогда, - призвал взойти их первыми - на плаху сотворения - грешного человека - из мыслящего скота.
Пастушок: Да на что они тебе?
Голос: Все пороки их известны мне, хоть и не устаю я поражаться новым мерзостям их. И все же - сквозь бездну поколений - меченое племя, - заразу вызревая - кровью и трудом, - брызнет, будто бы семенем, - осколками вер и учений, - народы растлевая - раскаяньем и стыдом.
Пастушок: Но что ты уготовил мне? С самых малых лет говорил ты со мной. Знал я, что должен буду служить тебе, но почему же ты подождать не хочешь, даже вырасти не даешь? Ну сам посуди, ведь я еще никем не стал, ничто не изучил, я счастлив не был, не страдал, еще не полюбил, не ошибался, не блуждал, не падал, не дурил, не обретал и не терял, да я еще не жил! Давай договоримся, что ты просто пошутил.
Голос: И жены не сможешь ты взять себе, нельзя тебе иметь ни сыновей, ни дочерей, дабы не знать будущие страдания их. Не могу я больше ждать, нужен ты мне сейчас и здесь. А затем, возможно, и в Учреждении.
Пастушок: Учреждение? А это что такое?
Голос: Потом узнаешь. А сейчас смирись и прими судьбу свою, сынок, ибо решил я. Рабом моим быть облеченный, - людям служить обреченный, - нести груз их бед и пороков - за всех и на все времена, - на знание судеб и сроков пожизненно осужденный, народам ты будешь пророком, ибо я - Адонай.
Пастушок: Да меня никто и слушать не будет. И станут все смеяться, ведь молод я, не готовый, не ведаю, где дорога, где топь, где пропасть без дна...
Голос: Иди, не надо бояться, - говори им Божье слово, - признают в мальчишке пророка, - и увидят, что я - Адонай.
Последние дни жизни пророка Иеремии.
Иеремия: Ничего уже не вижу и не слышу. И никому не нужен. Всем надоел своими криками и причитаниями. И все же не могу остановиться. Подумать только, с юных, отроческих лет навязать мне роль провидца и вместо холодной рассудительности и равнодушной созерцательности дать очевидцу грядущих дней, грядущих бед сердце матери бесчисленных детей, столь терпящих от его руки за безрассудства и грехи, незамечаемые у других. Зачем же, Господи, ты сделал так? - спрашивал я его не раз. - Ведь видишь ты - мукам моим нет конца. Смотри, - до края дошел. А он мне свое - Сильнее, чем грозный окрик отца, их жжет материнская боль.
Совсем ослеп и оглох. А ведь я когда-то завидовал им, имеющим глаза - и не видящим, имеющим уши - и не слышащим, прячущимся в тени неведения, где все под сомнением, - к черту, не жаль, - все дело везения - там в неведении, - беспечна безвременья - мирная даль. Но ясность несказанная - мести заказанной, - ясность несказанная - ложных начал, причин и последствий связность доказанная, - и знанье навязанное - множат печаль.
А он мне, мол, глупо быть крепким задним умом и все растолковывать задним числом, ведь души людей поразит навсегда лишь горько оплаканная задолго - беда.
Что ж, мудр, как всегда, всеведущий Господь, и путь свой продолжает возлюбленный народ, и снова на дорогах падают навзничь, и снова над народом свистит Господний бич. И все же любопытно, а о каком это учреждении говорил он тогда? Впрочем, какое это имеет значение, осталось то совсем недолго...
И действительно, осталось уже совсем недолго - до Учреждения...
