На каждом кругу Рене отыгрывал у лидера по нескольку секунд. После шестидесятого круга бензин в основном баке практически иссяк, и он открыл кран подачи топлива из дополнительного бака на пассажирском сиденье. Все прошло гладко, и мотор даже не чихнул. Ему не придется заезжать на пит-лейн. А Луи придется.
К семидесятому кругу отставание от монегаска оставалось внушительным – минута и восемнадцать секунд. Но тут как раз и началась суета в боксе Луи – верный признак его скорого заезда на дозаправку. Фридерих помахал проезжающему мимо Рене обеими руками, сигнализируя об этой ожидаемой, но приятной новости. Однако прошло еще несколько кругов, а Луи на пит-стоп все не отправлялся. У Рене тем временем очки замаслились настолько, что он едва видел трассу перед собой. Остановиться и протереть очки, дать чуть-чуть отдыха рукам и перевести дух? Но это означало бы потерю драгоценных секунд. Нет и еще раз нет, ведь теперь, избавившись от балласта топлива, он мог ехать быстрее и проходить повороты проворнее.
Наконец на восемьдесят третьем кругу Луи заехал на пит-стоп. Вырулив после «Табачного» виража на прямую вдоль марины, Рене издали усмотрел на обочине прыгающих от радости Мориса и Фридериха. «Вот он! Вот он!» – указывали они ему руками. Тут он и заметил на параллельной прямой Луиса, взбирающегося к Авеню де Монте-Карло, – плечи ссутулены, сам весь пригнулся к рулю, будто хочет ускориться силой воли. Монегаск потерял на дозаправке пятьдесят секунд. Рене теперь отстает всего на десять. Отяжелевший соперник в досягаемости! Преследование решительно начинается, и Рене чувствует себя так, будто за спиной у него прорезались крылья.
Все без исключения зрители задавались одним вопросом: «Выйдет ли у Дрейфуса?» В ответ Рене за два круга ликвидировал отставание и сел Луи на хвост. А затем он усмотрел просвет в одной из шпилек на спуске к тоннелю. Педаль газа в пол, рывок – и он не упустил свой шанс, проскользнув между соперником и углом дома на выходе из поворота, и захватил лидерство. Сразу же отставший на три корпуса Широн сорвал с головы новомодный голубой шлем и вышвырнул его прочь.
Но поединок продолжился. На прямых в гору Луи пытался вернуть лидерство за счет превосходных ускорений, но все, что он отыгрывал, вновь упускалось в последующих сериях поворотов. Оба держали умопомрачительный темп. Восемьдесят восьмой круг Рене прошел с невероятной средней скоростью 96,5 км/ч, установив новый рекорд времени прохождения круга в две минуты и семь секунд. Его отрыв составил пять секунд, затем десять. Тут у Луи к тому же стал западать газ. Рене довел свое преимущество до двадцати секунд, раз за разом повторяя самому себе: «Теперь будь предельно осторожен… ты не имеешь права на ошибку… ты выигрываешь Гран-при Монако».[48]
На финише Шарль Фару дал отмашку клетчатым флагом, и Рене обступила высыпавшая с пит-лейна толпа. Фридерих и Морис едва не стукнулись головами, пытаясь обнять его одновременно. Незнакомые люди похлопывали его по плечу и благодарили за крупный выигрыш на тотализаторе.
Луи же был в ярости. Поначалу он даже отводил взгляд от Рене и не желал пожимать ему руку. Впрочем, Рене был этому даже рад, поскольку стертые в кровь ладони и без рукопожатий пульсировали от боли. Даже приняв кубок из рук Луи II, князя Монако, он вынужден был удерживать его сгибом локтя.[49]
Последовали многочисленные чествования и званые обеды. Рене упивался шампанским, курил дорогие сигары и купался в лучах славы. Аршинный заголовок в L’Auto гласил: «Юный Дрейфус на Bugatti в блестящем стиле берет верх над Широном».[50] Первые полосы газет пестрели фотографиями его перепачканного машинным маслом мальчишеского лица. Между прочим, он за счет призовых и спонсорских бонусов тогда еще и заработал почти 200 000 франков (порядка $130 000 в современном выражении).[51] Но самым главным, конечно, был сам факт выигрыша первого в жизни Рене Гран-при.
Затем последовала победа Рене в Гран-при Марны на трассе Реймс-Гу, после которой он, не сомневаясь теперь в успехе этого предприятия, отправился в Мольсхайм, чтобы предложить там Этторе Бугатти свои услуги в качестве пилота лучшей заводской команды Франции. Однако Le Patron, разозленный поражением своих в Монако, просто отказал Дрейфусу в аудиенции. Такой щелчок по носу Рене воспринял очень болезненно.[52]
Вернувшись в расстроенных чувствах в родную Ниццу, Дрейфус обнаружил письмо с приглашением в заводскую команду от Альфьери Мазерати, главы основанной им совместно с пятью братьями итальянской семейной автомобилестроительной фирмы.[53] Их гоночные машины с трезубцами на капотах, славились скоростью, изяществом и, увы, плохой управляемостью. Один пилот того времени жаловался, что шасси Maserati излишне подпружинено и «скачет на подвеске, как кошка на раскаленных кирпичах».[54] Это, однако, не мешало заводской команде показывать в сезоне 1930 года отменные результаты, и Рене поспешил в Болонью, где тогда базировалась фирма братьев Мазерати.
Заводик у них с виду оказался совсем задрипанным, в конторке размером со стенной шкаф сидела и что-то печатала на машинке одинокая секретарша. Она отвела Рене в цех и представила братьям, одетым в такие же двубортные синие комбинезоны, как и их рабочие. Мазерати устроили для него экскурсию по заводу, после чего накормили безупречным рагу в своем любимом ресторане “Il Pappagallo”. Там же за ужином Рене и подписал контракт на следующий сезон в качестве ведущего гонщика заводской команды. Сбылась зыбкая мечта его юности.
В первой же гонке за Maserati на Гран-при Туниса 1931 года Рене разбил авто всмятку. Сам он отделался легко, но вполне прочувствовал ощущение попадания в черную полосу. Однако он все-таки сумел завершить свой первый сезон достаточно хорошо, чтобы получить приглашение остаться и на сезон 1932 года. Он согласился не столько в надежде на большие победы, сколько из личной симпатии к братьям. Также ему льстило, что они активно привлекают его к подготовке своих гоночных машин. «Как тебе эта идея? Давай-ка обсудим, что тут можно придумать», – таков был их стиль работы. Они вместе с Рене разбирали чертежи. Вместе же проводили регулировку двигателей. Вместе обкатывали машины в сельской местности, заодно тренируя реакцию на буквально кидающихся под колеса кур. Все было просто и бесхитростно. Все братья были автомеханиками от бога – трудолюбивыми, честными, серьезными. По завершении рабочего дня они ежедневно ужинали вместе, и Рене все свободнее трепался с ними по-итальянски и все больше ощущал себя членом их крепкой и дружной семьи.
Однако полоса невезения, начавшаяся с его приходом в семейное дело Мазерати, продолжилась и во втором сезоне. Он то и дело сходил из-за проблем с двигателем, а на Гран-при Монако въехал в стену дома из-за отказа тормозов. Так что, не удивительно, что на берлинской трассе АФУС мрачное предсказание, услышанное им от прорицателя Хануссена в баре Roxy, висело над Рене дамокловым мечом и сковывало его по рукам и ногам.
Воскресенье 22 мая выдалось отупляюще жарким – не самая подходящая погода для гонок. Берлинцы, не пошедшие на АФУС, отправились на озера – Мюггельзе или Тегельское. Тем не менее, вокруг трассы протяженностью в те годы почти в двадцать километров собрались немалые толпы. Дети, забравшись на деревья, расселись по веткам для лучшего обзора. Многие другие с этой же целью поотрывали доски с защитных заборов. Официальные же трибуны ломились от знаменитостей – кинозвезд и коронованных особ, воздушных асов и режиссеров, музыкантов и всех-всех-всех.
Рене вывел свою цвета губной помады Maserati на старт. Шестнадцать цилиндров, пять литров рабочего объема, надув – двигатель грохотал как самолет на форсаже. Это была самая быстрая машина, которую ему когда-либо доводилось водить, и Рене с первого круга захватил лидерство. Вторым с небольшим отставанием шел Руди Караччола на красной Alfa Romeo с двигателем 2,3 л, а третьим – фон Браухич на белом Mercedes-Benz SSKL (где “L” означало “leichte” – «легкий» по сравнению в предыдущей моделью SSK).
