Литмир - Электронная Библиотека

Античный Рим античным Римом, но была в барской семье более любопытная легенда, передающаяся из поколения в поколение. Легенда о камне и коне. Сказывают, будто чьим-то промыслом сокрыты здесь, в ручейке Пликапике редкие камни, и если о какой из них стукнет копытом жеребец изабелловой масти, непременно тот камень обратится в Молево. Происхождение и значение этого слова трудно поддаётся разгадке, уж больно оно древнее. А вот свойство у обновлённого камня совершенно необыкновенное. Возьмёшь его, сожмёшь крепко-крепко, и всё, что потаённо думал о делах своих да поступках, о поведении в целом, да так, чтобы переменилось всё на замышленный лад, – обязательно осуществится в тот же час. В легенду все Флавьевы верили без всякого сомнения, даже завели в конюшне породу лошадей изабелловой масти…

И случилось-то вот что.

Упал Тит Веспасьяныч в ручеёк Пликапик. С коня изабелловой масти. Ехал, ехал, отвлёкся от жестоких затей, размечтался о чём-то прекрасном и возвышенном. И о личном участии в нём. Будто поймал вдохновение. Заснул. Увидел во сне это прекрасное, заключённое в мыслях, и оно раскрылось ему удивительными образами, неописуемыми пером и несказанными сказкою, вовсе небывалыми и немыслимыми. Узрел он своё прекрасное отчётливо, ясно, подробно, приметил себя в нём, пришёл в изумление, восхитился, обомлел, да малость обмяк. И упал. Вымок весь, досматривая сон и пытаясь не терять пойманного вдохновения. А когда вставал, крепко упирался ладонью о необычный камешек на дне, коричневатый такой, с краснотцой, похожий на цвет сердца. Поднялся на ноги да тут же коня отпустил на волю вольную. Добрался до усадьбы пешком, велел всю тыщу крестьян освободить, да всё добро богатого имения им раздать. Сам ушёл в лесные дебри. Там, говорят, года два только с медведями-то и жил, да потом совсем сгинул с виду человеческого. Вся дворня и многие крестьяне, получив свободу и некоторый достаток, разбежались по городам, где каждый нашёл уготовленное там счастье да горе. А Марция с Юлией, не имея ни гроша за душою, разругались до неприятия, озаботились поисками надёжного замужества и тоже покинули разорённое гнёздышко. Следом, бесхозный помещичий дом оставшиеся мужики окончательно растащили на кирпичи, пруд спустили в Бородейку, да больше на останках той усадьбы никто не собирался что-либо строить. Из ближайших обитаемых деревень сохранилась лишь та, что на излучине Бородейки. Она и сберегла имя бывшего помещичьего имения. Римки.

Ещё водились слухи о том, будто барину-то не слишком хотелось жить лишь с медведями, да всяких людей сторониться. Не один-одинёшенек в лесах он обитал. Толкуют, дескать, хорошенькая девка из Пригопки с ним подвязалась. А кое-кто из особо внимательных утверждают о двух или трёх девицах дополнительно из соседнего хозяйства. Вроде бы тамошний помещик не досчитался нескольких молодых душ женского пола. Были детишки у них, не были, не знает никто. Только вот, известно, будто до сих пор по здешним лесам кучками да поодиночке промышляют никем не опознаваемые люди, но почему-то похожие меж собою. И глаза у них исключительно васильковые. В деревнях никогда не показываются. Бывали случаи, когда кто встретится с кем из них, само собой появляется охота поближе познакомиться. Но они вежливо так отнекиваются и скоренько затериваются меж елей да берёз, осин да сосен, лиственниц да пихт, а то и ясеней.

Когда мужики начинали утилизировать опустевшую барскую усадьбу, разбирая на кирпичи, там оставался кособоко висеть в пустынной парадной зале никем не востребованный запыленный портрет Веспасьяныча, писанный здешним умельцем. Огромный. Великую сажень на сажень мерную. Но одному из обитателей Римок взбрела всё-таки охота отличиться любовью то ли к барину, то ли к живописному искусству, и он прихватил портрет в свою избу, предварительно вынув её из рамы, дабы легче было унести. Благо, тащить не столь далеко. Скрупулёзно удалил пыль, довёл полотно до блеска и установил на видном месте. Потом оно передавалось по наследству, перекочёвывая из одной избы в другую, из старой в новую. Так и дожило оно целым и невредимым до недавнего времени, примостившись в избе одного из нынешних «римлян». А именно, у известного нам Анастасия с бесчисленным его женским семейством. Художественное полотно и тут висело на самом видном месте. Вернее, стояло у стены, едва умещаясь там по высоте. Покрытое тонкой сеточкой кракелюра, живописное изделие по-прежнему оставалось свежим, будто художник его закончил только вчера. И каждый, кто замечал тех лесных обитателей с васильковыми глазами, а затем, с нескрываемой охотою заходил погостить в дом римлянина, указывал на портрет и говорил: «точь в точь все те лесные гуляки похожи на него».

Однако вот как раз третьего дня замечательное произведение сельской живописи купил нежданно разбогатевший мужик из Думовеи. Хочу, – сказал он, утирая нос кулаком, – начать с неё коллекцию сельского искусства, а там уж самого Третьякова переплюну. Анастасий, соответственно, взвинтил цену, мотивируя тем, что коллекция должна быть ценной изначально.

5. Путь

Столичная компания, состоящая из семи-восьми человек различной внешности, неодинаковых профессиональных направленностей и многообразных вкусовых предпочтений, уже удобно освоилась в последнем вагоне поезда, и тот мягко сдвинулся с перрона Пороговского вокзала. Бесед никто не затевал. Каждый предался собственным мыслям, но делиться ими ни с кем не предполагал. Наиболее чутко бодрствовала девушка Ксения, порой внезапно вспыхивая щеками. Она сидела напротив Абрама Ицхаковича, а тот почти не спускал с неё глаз и удовлетворённо улыбался, иногда из деликатности отворачиваясь к окну.

Спустя короткую летнюю ночь езды, перед самым восходом солнца случилась остановка на полминутки. «Пошляки! Быстренько»! – воскликнула проводница. Столичная компания переглянулась меж собой, похватала вещички, бегом протиснулась меж вагонных лежанок и плюхнулась на землю прямо в колючки. Это их вагон не дотянул до низкой платформы, устланной булыжником, что, впрочем, тоже почти сплошь поросла шиповником.

Поезд, слегка полязгивая, уже отошёл по рельсам дальше, отворив чудесную представленность чистого естества, без какого-либо вкрапления технического свойства. А неподалёку, на влажной лужайке паслась породистая лошадь изабелловой масти. От лужайки уводились три дороги, больше похожие на тропинки. На одной из них показался, возможно, местный житель, направляясь к лошади.

– Добрый человек, добрый человек, добрый человек! – громко, но не без мягкости в интонации обратилась к нему наша пожилая дамочка, увеличив ноздри тонкого носа и вздёрнув востренький подбородок, да выдвинув нижнюю челюсть, – Думовея-то, у нас где будет? По какой стёжке-дорожке нам следует идти?

Человек действительно оказался добрым. Он улыбнулся, пожал плечами, намекая на удивление, и сказал:

– Да все дороги ведут туда. И по каждой будет вёрст по двадцать, двадцать пять с гаком. – Он выгнул туловище латинской буквой «эс» или, скорее, знаком интеграла и максимально оттянул от него поднятую ладонь, ею указывая вдоль каждой из дорог. – Эта по лесам, та по полям, а ещё одна по лугам.

– Лошадка у вас классная, – выдала восторг девушка Ксения, наливая щёчки краскою.

– Да, – присоединился к оценке Денис Геннадиевич, – эволюция, поди, постаралась на славу.

– Пегас! – воскликнул Авксентий, приподняв очки на лоб и вопросительно глянув на седого Николошвили.

Тот сделал рот трубочкой и поднял тучный кулак с выразительно вытянутым из него большим пальцем.

Коренастый человек снял с себя пухлую сумку, набитую едой, приготовленной собирательницей уникальных личностей, решительно двинулся навстречу местному жителю. Они сошлись прямо у морды жеребца, и втроём стали о чём-то совещаться. Вскоре конь звонко фыркнул и мотнул головой. Отвёл шею вбок, отворачивая туда же всё остальное тело, и важно отошёл до края лужайки, где, оказывается, стояла новенькая подвода, скрытая от наших путешественников кустом ракиты. От свежеструганных досок пахнуло чем-то подобным елею. Дуновением ветерка душистый запах вкрадчиво донёсся до нашей столичной компании.

3
{"b":"782193","o":1}