Должен со всей искренностью и прямотой заявить, что, несмотря на свою глубокую диверсию в прошлое, право на которую буду я отстаивать до последнего издыхания, я, как писатель, целиком обязан всем революции, перекроившей тихого лирика в романиста с планами, еще раз повторяю, может, увы, неосуществимыми, осуществленными пока что наполовину, а за такое рождение даже и неудачный художник редко когда не любит своей матери, даже и в тех случаях, когда становится для него мачехой (...)
Я спрашиваю сейчас прокуроров, зычно обвиняющих меня в проповеди кулачества, спрашиваю: кто так писал о крепостном праве, можно ли, честно ли образ жирнобрюхого чудища сопрячь с образом села Скудилища, центрального образа книги [Князя мира], неужели корни революции всего-навсего начинаются с забастовок пятого года (...)
Не толкайте в спину, литература - не хлебная очередь, а тем более не делайте из писателя прежде времени "литературного смертника", на которых у нас в последнее время создается что-то вроде нездоровой моды, целой системы в критике, Бог весть откуда на двенадцатый год революции обревшей склонность не к строительству в литературе, а к дикой в ее области антропофагии (...)
Читатель, я думаю, не примет за позу, за простую фразу, что пишущему эти строки к нему становится от всего этого муторно, что он в праве не спешить с кораблем, стоящим в верфи, которому, помимо строителя, нужен еще и благодетельный ветер, попутный ветер человеческого внимания и доверия, часто и нежданно делающий с человеческой душой чудеса.
Читатель, надеюсь, поверит, что... страшно...
Мне все же хочется кончить, тем не менее, шуткой: известно, что если зайца долго бить по ушам, то его можно выучить зажигать спички. Охотникам до такой дрессировки я мог бы посоветовать, во время прохождения зайцем трудной науки, не бить по ушам этого зверя поленом, вненарок попадешь ему в темя, и заяц, вместо того, чтобы зажигать бурачок, то ли просто вытянет ноги, то ли, совсем уж, как в сказке, возьмет да и обернется в птицу-кукушку!
А это известная птица.
Ее никто не перекукует!"
В издательстве "Федерация" вышло второе издание Сахарного немца, "исправленное и дополненное" (= наст, переиздание). В его основе лежит Последний Лель 1927 г., с восстановле-нием обеих первых глав.
- Стихотворения Клычкова печатались в Красной нови, Красной ниве, Новом мире, Земле и Фабрике, Литературной газете.
1930
Развод с Евгенией Александровной. Женился на Варваре Николаевне Горбачевой.
- Вышла в издательстве "Федерация" "седьмая книга стихотворений" Клычкова: В гостях у журавлей. Было 7 рецензий (о "кулацкой поэзии" Клычкова).
- 21 апреля была напечатана вторая статья Клычкова в Литературной газете ( в "Трибуне писателя") "Свирепый недуг":
"Еще лесковский конэсэр советовал "не латошить", приводя в поучение мудрое правило: "С первого взгляда глядеть умно на голову..." И можно теперь уже от себя добавить - не запрягать с хвоста! (...)
На лошадином базаре современной критики (...) удалые ремонтеры нашей словесной армии с превеликой торопливостью и малоосторожностью в заключениях своих хватают, по словам того же лесковского героя, "за зашеину, за челку, за храпок, за обрез (не спутайте, пожалуйста, с кулацким!) и за грудной соколок"!
Доморощенный российский конь всех мастей и разных статей при таком осмотре пляшет на все четыре ноги, словно рвется с храбрым всадником на спине в жестокую атаку, храпит, как под бомбой, вскидывая при этом угодливо и ласково далеко не пышным хвостом: не беда, что потом этот конь идет в строю по снежному полю бумаги, еле-еле перебирая подставными ногами, воистину напоминающими подчас протезы идеологии! (...)
К отображению в образах искусства прошлого нашей страны, поскольку дело касается ее религиозной жизни, едва ли можно подходить с методами и мерками современного атеизма, являющего собой не столько философскую систему, сколько в гораздо большей мере практику антицерковности, сводящейся по большей части к попоедству, - у меня совершенно иная задача в той же плоскости: во всех мною изданных книгах, кто не слеп - разглядит отчетливо в них проведенную тему, составляющую одну из главных магистралей, тему богоборчества, чрезвычайно родственную складу и природе русского народа, в области духа очень одаренного и в особливицу беспокойного, как бы на землю пришедшего с одной извечной мыслью, с неотступным сокрушени-ем о том, что "и впрямь не перепутаны ль вечные, прекрасные строки о правде, добре и о человечес-кой справедливости здесь у нас, на земле, не перепутаны ль строки в той книге, которая, как верили деды, лежит на высоком облаке в небе, как на подставке, раскрытая перед очами создателя в часы восхода и заката на самой середке", ибо и в самом-то деле "мир заделывал Бог, хорошо не подумав, почему его и пришлось доделывать... черту!" (Князь мира). (...)
Самым торжественным, самым прекрасным праздником при социализме будет праздник... древонасаждения! Праздник Любви и Труда. Любовь к зверю, птице и ... человеку!
Если мы разучились, так природа сама научит нас и беречь ее, и любить, ибо лгать в ней трудно, а разбойничать преступно, так же, как и в искусстве! (...)
"Октябрьская революция" есть "первый этап международной социальной революции", и тем не менее Октябрьская революция все же русская, а не французская и не английская, которых мы только ждем и которые чем скорее произойдут, тем будет лучше потому, что тогда не будет необходимости ни палехов экспортировать, ни таким писателям, как я, писать защитительные письма, ибо с мировой революцией, мы в это твердо верим, исчезнет та порода критиков, которая сидит в прихожей литературы с вытаращенными глазами, психиатрически упертыми в одну точку, именуемую "точкой зрения"... Словом, скажем так: завтра произойдет мировая революция, капиталис-тический мир и национальные перегородки рухнут, но ... русское искусство останется, ибо не может исчезнуть то, чем мы по справедливости пред миром гордились, и будем, любя революцию, страстно верить, что еще... будем, будем гордиться!"
