— Сказала, что я — идиот, раз такое посмел ей предложить.

Борька совсем скис, а потом вдруг выдал:

— Я Надьку Тимашевскую тогда позову.

— А ты столько выпьешь? — пошутил я.

— Не ну а чо? Одному мне, что ли, сидеть, пока вы там будете…

— Так пацаны будут. Почему один-то?

— А вдруг они тоже с кем-нибудь придут?

В общем, позвал Борька эту Тимашевскую, и она, само собой, согласилась. Давай что-то щебетать, по-дурацки хихикать, брр. Хорошо, хоть у Борьки хватило ума отослать её, а то она, по ходу, вознамерилась таскаться за нами до самого вечера. Хотя мы никуда и не ходили, проторчали у меня почти до шести, а потом двинули в школу.

Я никогда волейболом особо не интересовался. Вот баскет — другое дело, а волейбол… Но тут, должен признать, игра получилась зрелищная. И Майер была крута во всех смыслах. Выглядела — вообще шикарно. Лицо разгорячённое, глаза блестят, ноги — от ушей. Понимаю Борьку. Я, правда, в одном моменте пошутил неудачно, когда она упала. Ей, наверное, больно было, а тут ещё я с тупыми шутками.

После игры все наши рванули махаться, а я малодушно свинтил. Поднялся на третий этаж, пока все в кипише. Думал, отсижусь там минут двадцать, пока толпа рассосётся, а потом домой. Не то чтоб я сдрейфил, просто мне это ни к чему. Во-первых, ту историю мне ещё не простили. А, во-вторых, плевать я хотел на химичей и всю эту мышиную возню. А драться ради того, чтобы драться — это тупо и ничуть не весело.

Я смотрел из окна в коридоре третьего этажа, как народ сбивается в кучки и сваливает куда-то за школу. Когда почти все разбрелись, я спустился во двор. Бойня, как я понял, должна была состояться на каком-то пустыре, но, видно, кто-то не утерпел, потому что у самых ворот развязалась потасовка. Ещё в вестибюле я слышал крики, но не сразу понял, что к чему.

Наверное, если б дрались чуть в стороне от ворот, я бы просто прошёл мимо, но вся эта куча-мала загородила дорогу, и мне пришлось вмешаться. Тем более там не дрались, там толпой избивали одного. Точнее, одну. Когда я наклонился и увидел, что на земле лежала Эмилия… короче, девкам тем крупно повезло, что они уже успели сбежать.

Мы зашли в школу, чтобы мало-мальски почиститься. Ну и хотелось удостовериться, что никаких страшных ран у неё нет. Ран-то, может, и не было, только нос разбит да губа рассечена, но всё равно я как взглянул на неё при свете, так внутри как будто что-то оборвалось. Дико захотелось обнять её, ну и сказать что-нибудь доброе, но все эти нежности… не умею я, не моё это. А потом она так посмотрела, что меня едва не перемкнуло. В последний момент опомнился.

Потом не спал полночи. Всё думал — может зря я остановился? Так и видел взгляд её дурманящий, губы неестественно красные, прямо какое-то наваждение. Представлял, как бы это могло быть и сам же себя одёргивал: «Ты — извращенец. На ней места живого не было, губы в кровь разбиты. О чём ты думаешь?». Ещё Боря этот с грустными глазами так не вовремя вывалил на меня свою тайну.

В субботу с утра нас загнали в рекреацию драить стены и заклеивать окна. Распоряжение Дракона, чтоб его. Хорошо хоть Толян Белевич притащил с собой кассетник, под музон махать тряпкой было не так тоскливо. В принципе, вообще тоскливо не было. Вспомнили вдруг детство и стали играть в «сифу». Девчонки, которые сначала прилежно трудились и поглядывали на нас с укором, потом тоже вовлеклись. Так мы и бесились, пока не появился Дракон и не наорал на нас. Псих.

После его воплей намывать стены тем более не тянуло. Так что мы прихватили с собой мою Иру, двух её одноклассниц и пошли к Борьке. По дороге пацаны завернули к какой-то бабке и взяли у неё за сущие копейки четыре бутылки самогона.

— А мы не погорячились? — спросил я, глядя на мутную жижу. Сроду самогон не пил.

— Ты чо? Ещё за добавкой побежим, — гоготнули пацаны.

До Борьки идти — это тоже, скажу я, немалый труд. Он — герой просто, такие дистанции накручивать каждый день.

Жил он в деревянном доме на две квартиры. Понятно — без удобств. Эти самые удобства находились в огороде за домом. Деревянная будка с дырой в полу. В дыру лучше не заглядывать — зрелище не для впечатлительных.

Расположились мы на кухне. Борька подсуетился, поставил на стол стопки и вилки, накромсал чёрного хлеба, сала, варёной колбасы. Потом совершил такой манёвр: откинул половик, затем доски и нырнул в образовавшийся квадрат в полу. Через минуту на краю квадрата появились две трёхлитровые банки — с солёными огурцами и ещё с чем-то сероватым.

— О, грибочки! — обрадовался Белый. — Нынешние?

Борька из-под пола что-то буркнул и вскоре вынырнул сам в обнимку с ещё одной банкой. Там оказалась квашеная капуста. Грибы мне не очень понравились, сами склизкие и вкус странный. Может, с непривычки, раньше я таких не пробовал. Самогон чем-то напоминал бражку, которую Лёвин батя, ещё в Железногорске, настаивал на яблочном соке. В принципе, пить можно. Чуть позже нарисовалась Тимашевская, тоже принесла с собой съестное — какие-то пирожки не первой свежести. Их тут же обсмеяли.

Ирка и обе её подружки скривились и прямо при ней спросили у Борьки, какого фига «эта» тут делает. Тимашевская беспомощно посмотрела на Борьку, а тот порозовел весь и молчит. Я ткнул Шестакову в бок локтём, типа, не выступай. Но это же Ира. Пристала как клещ:

— Пусть валит отсюда. А ты чего меня толкаешь? — последнее уже мне.

И Боря этот, рохля, сидел как в рот воды набрал. В конце концов я не выдержал:

— Да пусть остаётся. Это Борина подружка, чего к ней привязалась?

Ирка встрепенулась:

— Горяшин! Что ли правда? Это твоя подружка? А мы тебя сколько раз спрашивали, а? Чего врал тогда? — и карикатурным басом продолжила: — Никакая она мне не подружка. Просто соседка. Достала уже таскаться за мной.

Тимашевская поднялась из-за стола и выбежала из дома в слезах.

— Эй, подружка, — крикнула ей вдогонку Ирка. — Пирожки забыла.

Борька тоже вышел, хоть тут сообразил, а не сидел, не хлопал глазами.

— Тебя куда понесло? — рассердился я на Ирку. — Он её к себе пригласил. К себе! А не к тебе. Ты чего тут развыступалась?

— А ты что на меня орёшь? — моментально обиделась та. — И чего это так за неё впрягаешься?

— Да пофиг мне на неё. Ты Борьку подставила.

Пацаны и Иркины подружки скорбно молчали, пока мы кричали друг на друга.

Потом Ирка тоже заплакала и тоже выбежала из-за стола. Подружки кинулись следом, а я остался. Белый взял ситуацию в свои руки: включил Цоя, разлил самогон по стопкам. Спустя минут десять, проплакавшись, вернулась Ирка с подружками. А ещё через четверть часа — Борька, один.

— А где твоя подружка? — спросила Ирка.

— Не начинай, — предупредил я, и она осеклась.

— Всё-всё, проехали, — Белый смешно взмахнул ладошками, как будто сейчас покажет фокус. — Давайте лучше выпьем…

Через пару-тройку заходов, когда первый пузырь уже уговорили, атмосфера заметно улучшилась. Ирка перестала дуться, Борька — грустить. Молчун Серёга Болдин присел на уши одной из Иркиных подружек. Белый метался от стола к магнитофону, то переставляя, то перематывая кассеты. Я тоже расслабился, но вместе с лёгкостью где-то за грудиной засело свербящее чувство — мне вдруг захотелось повидаться с Майер. Я гнал от себя эту мысль, мало мне бессонной ночи! А всё равно думалось: как она, где она, что делает. Тянуло поговорить о ней, порасспрашивать, хорошо, что сдержался.

К концу четвёртой бутылки Ирка уже лыка не вязала, но всё рвалась потанцевать со мной. Бутылкой раньше я изобразил им несколько элементов брейк-данса, а теперь сидел почему-то без рубашки. Когда её снял и где — хоть убей не помню. Ирка стояла надо мной, раскачиваясь то влево, то вправо, и дёргала меня за руку:

— Пдём птанцюуу…ик…

«Какие танцы? Я, если встану, то тут же лягу», — хотелось мне сказать, но язык одеревенел и не ворочался. Блин, нафиг я так упился?