1.

Они вышли из подъезда и пошли по тропинке через заросший сиренью и акацией двор, окруженный двухэтажными домами. Дома были старые, розовато-оранжевая краска на их стенах выцвела ещё до Лидиного рождения, по штукатурке бежали длинные тонкие трещины.

Навстречу им попался нескладный лысеющий Володя, ведущий на поводке лохматого чёрного пса. За ним соседка Ира катила детскую коляску, одно из колёс слегка поскрипывало.

На выходе из двора Лена споткнулась о трещину в тротуаре, и Лида, удерживая её, крепко сжала маленькую руку.

Они вышли к мосту через Тьму. Над мостом, сплетаясь кронами, склонились полувековые ивы. Здесь всегда было темно, и узкая речка с торфяной водой едва угадывалась далеко внизу, на дне глубокого, заросшего кустами оврага.

За мостом лежала небольшая площадь. Здесь на лавочках, несмотря на ранний час, сидели люди. Сухонькая бабушка в коричневом осеннем пальто и вязаном берете из ангоры кидала голубям засохшие хлебные корки. Молодая мама присела на корточки возле малыша и показывала ему птиц.

Перейдя площадь, Лена и Лида оказались перед длинным зданием поликлиники. Дверь была железная, с грубой, в металлических заусенцах, ручкой. Лида потянула, и тугая пружина подалась с неохотой.

В холле поликлиники было тихо и пустынно, шаги эхом отдавались под потолком, где-то скрипела дверь, но не было видно ни души. Лида и Лена свернули к детскому отделению. Поликлиника в их поселке была одна, для детей и для взрослых, кабинет педиатра был тоже единственный, со сменной табличкой «Прием ведет врач Ольшанская В.С, уч.2».

Лида постучала и вошла.

– Вера Сергеевна, доброе утро. Можно?

Ольшанская сухо кивнула:

– Доброе утро, проходите. Карточка у нас?

– Должна быть здесь, – ответила Лида.

– Как ваш кашель?

– Почти прошёл.

Медсестра встала и пошла к шкафам, плотно уставленным растрепанными медицинскими картами.

Лена стояла, прижавшись к маме – тонкая, почти невесомая, застенчивая. Недовольно сопела Лиде в ухо. Она не любила Ольшанскую.

– Вера Сергеевна, это ведь у нас Лена Смирнова? – спросила медсестра.

– Да, – ответила Ольшанская.

– Карты нет. Не могу найти.

– Как же так? А где же она? – с тревогой спросила Лида.

Ольшанская пристально посмотрела на неё:

– Я не знаю. Сходите в регистратуру, спросите. А я пока послушаю Лену.

Лида встала. Оставлять Лену в кабинете одну почему-то не хотелось, но Ольшанскую Лида знала уже шесть лет, с самого рождения дочери, и полностью ей доверяла. Она ухватилась за рукав Лениной ветровки, потянула, помогла снять, повесила на спинку стула. Уходя, увидела, как Ольшанская греет в одной руке серебристый кружок фонендоскопа, а другой рукой приподнимает футболку дочери. Нарисованная на футболке птичка, сминаясь, превратилась в странное одноглазое существо.

Лида спросила в регистратуре, но и там карточки не было. Она пошла обратно.

Перед кабинетом сидела крупная тётка с волосами, забранными в короткий ершистый хвостик. Большой мясистой рукой она удерживала возле себя хрупкого мальчика.

– Куда? – угрожающе сказала тётка. У Лиды ёкнуло сердце: она не любила недовольных женщин в очередях, всегда уступала им, стараясь избежать конфликта. Но сейчас уйти она не могла: в кабинете была Лена.

– У меня ребёнок там, – тихо, но твёрдо сказала Лида. – Я за картой ходила. В регистратуру.

– Да мне по барабану, куда ты ходила. Наша очередь, – угрожающе сказала тётка и встала, – я не нанималась тут сидеть по полдня, пропускать вас всех!

Лида рванула на себя дверь.

– Вера Сергеевна, там тоже нет карты, – сказала она и осеклась. Лены в кабинете не было. На стуле возле стола Ольшанской сидела молоденькая девчонка с младенцем на руках, Ольшанская что-то быстро писала в карте.

– Выйдите из кабинета, – резко сказала она.

– Правильно, пусть выходит! – крикнула из коридора тётка.

– Вера Сергеевна, где Лена? – спросила Лида.

Ольшанская подняла глаза.

– Смирнова, вы с ума сошли? Какая Лена? У меня прием. Дождитесь очереди.

– Где Лена?

– Откуда мне знать? Выйдите.

– Куда вы дели мою дочь?!

Лиде стало страшно, лицо её исказилось, и девчонка, сидящая на стуле, испугавшись, вдруг резко развернулась и прикрыла от неё своего ребёнка рукой и плечом.

– А почему вы решили, что я её куда-то дела?

– Потому что я её здесь оставила!

– Когда?

– Пять минут назад!

На лице Ольшанской появилось искреннее недоумение, и Лида испугалась сильнее, чем когда-либо боялась в жизни. К горлу подкатила тошнота, дыхание перехватило, желудок сжался и оледенел. Лида шагнула вперёд, в кабинет, оказалась возле шкафов, споткнулась, едва не упала, схватилась за полку и та, хрустнув, обвалилась. В воздух полетели растрёпанные листы больничных карт. Выскочила из кабинета испуганная девчонка с младенцем. Ольшанская рванулась к Лиде, попыталась схватить, но та скользнула у врача под локтем, заглянула под стол, развернулась и вылетела в дверь.

В отчаянии Лида врывалась в каждый кабинет – и везде видела изумленные и испуганные лица, но нигде, куда бы ни заглядывала: в шкафы с прозрачными дверцами, под кушетки и пеленальные столы – нигде не могла найти Лену.

Третья по счету дверь оказалась заперта, и Лиде показалось, что именно там кто-то прячет её дочь. Она подёргала ручку – безрезультатно, ударила в дверь плечом. Плечо тут же онемело, но Лиду уже схватили, обездвижили, потащили куда-то, и она ничего не понимала, только мелькали перед глазами окна, двери, стены и люди в белых халатах и сизой полицейской форме.

2.

Прошла неделя, и в течение всех семи дней Костя надеялся, что следователь вот-вот позвонит и скажет, что Лена нашлась. Следователь не звонил.

Костя держался за привычные вещи: ел, спал, ходил на работу. А вот Лида не желала вести себя как обычно. Она почти ничего не ела, а если ела, то быстро, на бегу – и уходила из дома. Главным её делом была слежка за Ольшанской, а в те часы, когда Ольшанская вела приём, Лида ходила по улицам, раздавая листовки.

Косте было бы проще, если бы она сидела дома. Ему было бы проще, если бы она отказалась от своих слов про поликлинику.

Щёлкнул ключ в замке, открылась дверь. На часах было пятнадцать минут десятого, на улице начало темнеть. Костя замер. Он сидел на диване перед журнальным столиком, на котором стояла тарелка посыпанных сыром макарон с сосисками. И макароны, и сосиски давно остыли и покрылись испариной, но Костя этого не замечал, ему казалось, что он сел ужинать пять минут назад.

Дверь закрылась, мягко упали на пол сброшенные с ног кроссовки. Зашуршала ткань – Лида сняла куртку. Костя не поворачивался, собираясь с силами, чтобы начать разговор.

– Ты опять? – спросил он, и только тут посмотрел на жену. Лида отвела глаза. – Опять за ней шпионила?

Лида молча пошла в ванную, открыла воду, стала мыть руки.

– Шпионила, я так и знал, – зло подтвердил Костя, появляясь в дверях ванной. – Психичка!

– Я не психичка, – тихо ответила Лида.

– Психичка! – повторил он. – Ты, как психичка, повторяешь, что вы с Леной были в поликлинике, а вас там не было!

– Мы были!

– Следователь сказал, что не было!

У Лиды не осталось сил спорить. Все шесть лет, прошедшие с рождения Лены, она жила в страшной тревоге, что с дочерью произойдёт что-то плохое. Эта тревога грызла её, разъедала изнутри, и вдруг, когда плохое на самом деле произошло, отступила. После приступа паники, накрывшего её в поликлинике, Лида почувствовала себя собранной, тревога ушла, мысли прояснились.

Она выстроила стену между собой и девятым валом паники, она всеми силами поддерживала иллюзию спокойствия, чтобы страх не накрыл её с головой, чтобы ничто не мешало ей искать дочь.