– Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Советскому правительству, – торжественно и вместе с тем нервно читал Морозов. – Я всегда готов по приказу Советского правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооружённых Сил, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Перед последней фразой он невольно сделал крошечную паузу.

– Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся, – похоронным голосом закончил Тимофей.

– Распишись, – шепнул старший лейтенант.

Тимофей подошёл к столу и поставил свою обычную подпись напротив своей фамилии и фразы «Военную присягу принял 1 сентября 1983 года». Затем встал в строй.

Тимофея одолевало двоякое чувство. С одной стороны, он был рад, что всё уже позади, с другой – его не покидало ощущение, что он подписал закладную, в которой продал самого себя в рабство. Разум уверял, что присяга необходима, её приносили даже офицеры царской армии. Но душа брала верх, восставая против слов, которые не желала принимать. Разум беспрерывно обвинял её в испорченности и трусости.

Дальше было что-то вроде мини-парада. Все курсанты и офицеры старались пройти как можно красивее, эффектнее. Никто не хотел опозориться перед глазами стольких людей и, в первую очередь, своих родителей, любимых женщин и друзей. Изматывающие строевые тренировки сделали своё дело. Тимофей чувствовал, что теперь ему гораздо легче маршировать, чем в начале службы. Он шагал в ногу с товарищами, правильно и чётко. Если бы не волнение, можно было бы идти просто ради удовольствия.

Прижимая к груди автомат и печатая строевой шаг по асфальту, Тимофей чувствовал своим правым локтем руку Славки Баженова, а левым – Женьки Бойцова. Музыка духового оркестра проникала в самую душу. Было так здорово чувствовать себя частичкой этого великолепного строя! «Всё же чувство локтя и в самом деле сближает, это не враньё!» – подумал Тимофей.

Он улыбнулся и подхватил песню. Её бодрый ритм вселял в душу радость, ощущение душевного полёта. Тимофей невольно подумал о Вере – наверняка она здесь, смотрит на него. И они обязательно встретятся после парада.

Оркестр сделал паузу, чтобы спела свою песню третья рота, идущая сзади. Не доходя до трибуны, старший лейтенант громко скомандовал:

– Взвод, смирно! Равнение направо!

Вновь грянул марш, и курсанты, дружно повернув головы направо и перейдя на образцовый строевой шаг, лихо прошагали перед трибуной.

– Вольно!

Тимофей едва слышал голос взводного сквозь оглушительный марш оркестра. Он скользил взглядом по толпе, но Веры нигде не заметил.

Пройдя плац, батальон без остановки двинулся дальше. Возле казармы колонна распалась на три роты, которые вскоре разделились на взводы. Тимофей думал, что сейчас его отпустят, но курсантов повели в казарму сдавать оружие.

После обеда началось распределение увольнительных. Морозов никуда не торопился. Он уже понял, что к нему никто не приехал, а значит, и увольнительную можно уступить тому, кому она нужнее.

В тот вечер Тимофей ложился спать уже совершенно другим человеком. Словно был перейдён некий рубеж, навсегда отрезавший его от прежней жизни. Он заснул с чувством тревоги за будущее, не осознавая ещё до конца, что всё теперь будет иначе. Все действия и желания придётся подчинять военной дисциплине.

В канун праздника Великой Октябрьской Революции устроили марш-бросок по снежной тайге. Кросс бежали на широких охотничьих лыжах. К концу трассы Тимофей совершенно выбился из сил. Славка Баженов, всё время державшийся сзади, подбадривал:

– Держись, Малыш, держись. Скоро к огневому рубежу подойдём, там отдышишься.

Но, добравшись до этого пункта, Морозов внезапно понял, что пот, застилающий глаза, никак не даёт ему прицелиться. И дело было не только в этом. Всё тело ныло от усталости. Мышцы дрожали от перенапряжения после спарринга, который курсантам устроили за два километра до огневого рубежа. Но всё равно надо было стрелять.

Впервые в жизни Тимофей стрелял навскидку и поразил почти все мишени. До конца трассы оставалась ещё пара километров, но уже не было сил продолжать изнурительный бег. Тимофей едва переставлял ноги. Баженов забрал у него рюкзак, а Женька автомат.

– Давай, Малыш, поднажми. Немного осталось, – уговаривал Баженов.

Морозов не понимал, почему Славка вдруг стал звать его Малышом, подбадривая, словно младшего брата. Тимофей стиснул зубы от нахлынувшей обиды и всё-таки добежал до финиша. Там его подхватили другие товарищи, из тех, кто не принимал в этот день участия в марафоне. Бледного и задыхающегося Тимофея передали медику.

– Да-а, Морозов, с дыхалкой-то у тебя проблема! – проворчал тот. – Бросай курить, слышишь? Не то пристрелю, как собаку, на боевом марше. Там некогда будет с тобой возиться. Понял?

– Понял, – с трудом выдавил из себя Морозов. – Только я не курю.

– В детстве часто простужался?

– Один раз было двустороннее воспаление лёгких. Так это когда, ещё в пятом классе! Я тогда под лёд на реке провалился. Сам провалился, сам и вылез.

– Похоже, без последствий это не прошло. Вон когда оно тебя нагнало!

Медик ещё раз чем-то брызнул Тимофею в горло, и дышать стало намного легче.

– Просто темп был не мой, – оправдывался Тимофей. – Если б не так быстро начали, я бы сам нормально пришёл. Пусть чуть позже, но пришёл бы.

– А представь, Морозов, реальные боевые действия! – возразил медик. – Все убежали, а ты ни шатко, ни валко через час явился на позицию. А там уже нет никого, все дальше ушли! Или из-за того, что твоего ствола не хватило, все твои товарищи в бою полегли, один ты живой остался. Как потом с этим жить-то будешь? Комиссую к чёртовой бабушке, в стройбат пойдёшь дослуживать.

Едва Тимофей вернулся во взвод, как объявили построение. Пятеро получили поощрение в виде увольнительной в город. Одним из них стал Морозов.

После вручения всем курсантам шевронов генштаба новичкам из учебки связи объявили о присвоении звания сержанта. А троих друзей, Бойцова, Баженова и Морозова, повысили до старших сержантов и сразу же назначили заместителями командиров взводов. Морозову достался третий взвод старшего лейтенанта Анисимова.

Командир взвода Анисимов был высоким, под метр девяносто, стройным брюнетом. Он всего полгода как окончил высшее военное училище, но уже был женат. К рядовым он относился строго, но справедливо. Внешне старший лейтенант походил на русского гусара начала девятнадцатого века. Рыжие щегольские усики он всё время пытался закрутить кверху, но это у него плохо получалось. Из-за этих усов бойцы прозвали своего командира Тараканом.

Увы, но заслуженное увольнение на выходные пропало. В пятницу роту подняли по тревоге.

Ещё летом глубоко в тайгу закинули с вертолёта пару взводов спецназа для устройства тренировочной базы. И теперь пришла радиограмма: «Требуется срочная эвакуация, один двухсотый, трое раненых. Всем составом выдвинулись к леснику».

Для эвакуации нужно было подготовить вертолётную площадку. Командование решило сбросить десантом второй и третий взвод как можно ближе к заимке лесника Самарина. Они должны были срочно обустроить посадочную площадку для вертолёта.

Никифор Фомич, местный лесничий, получил радиограмму с просьбой встретить военных. Он тут же выехал на своей единственной тягловой силе, кобыле Маньке, в луговину, чтобы развести ориентировочный костёр.

До луговины он добрался быстро, всего за час, а вот собрать костёр для ориентира оказалось делом непростым. Мешали сильные порывы ветра и глубокий снег. Пришлось разжигать огонь у самой кромки леса. Лапник больше дымил, чем горел, но в нужный момент всё-таки ярко вспыхнул, призывно мигнув в темноте.