В одно мгновение все стало золотистым, багряным, все засияло.

Король поцеловал руку сначала матери, затем жене. Он наговорил множество комплиментов дамам, уже отвыкшим от такой любезности с его стороны, и даже простер ее до того, что попотчевал их конфетами.

— О вашем здоровье тревожились, сын мой, — сказала Екатерина, пытливо глядя на короля, словно желая увериться, что его румянец — не поддельный, а веселость — не маска.

— И совершенно напрасно, государыня, — ответил король. — Я никогда еще не чувствовал себя так хорошо.

Эти слова сопровождались улыбкой, которая тотчас передалась всем устам.

— И какому благодетельному влиянию, сын мой, — спросила королева-мать, с трудом скрывая свое беспокойство, — вы приписываете улучшение вашего здоровья?

— Тому, что я много смеялся, государыня, — ответил король.

Все переглянулись с таким глубоким изумлением, словно король сказал какую-то нелепость.

— Много смеялись! Вы способны много смеяться, сын мой? — спросила Екатерина с обычным своим суровым видом. — Значит, вы счастливый человек!

— Так оно и есть, государыня.

— И какой же у вас нашелся повод для столь бурной веселости?

— Нужно вам сказать, матушка, что вчера вечером я ездил в Венсенский лес.

— Я это знаю.

— Итак, я поехал в Венсенский лес. На обратном пути дозорные обратили мое внимание на неприятельское войско, мушкеты которого блестели на дороге.

— Где же это?

— Против рыбного пруда монахов, возле дома милой нашей кузины.

— Возле дома госпожи де Монпансье! — воскликнула Луиза де Водемон.

— Совершенно верно, государыня, возле Бель-Эба; я храбро подошел к неприятелю вплотную, чтобы дать сражение, и увидел…

— Боже мой! Продолжайте, государь, — с непритворным испугом воскликнула молодая королева.

Екатерина выжидала в мучительной тревоге, но ни словом, ни жестом не выдавала своих чувств.

— Я увидел, — продолжал король, — множество благочестивых монахов, которые с воинственными возгласами отдавали мне честь своими мушкетами!

Кардинал де Жуаез рассмеялся; весь двор тотчас с превеликим усердием последовал его примеру.

— Смейтесь, смейтесь! — воскликнул король. — Во Франции десять тысяч монахов, из которых я в случае надобности сделаю десять тысяч мушкетеров; тогда я создам должность великого магистра мушкетеров-пострижников его христианнейшего величества и пожалую этим званием вас, кардинал.

— Я согласен, ваше величество; для меня всякая служба хороша, если только она угодна вашему величеству.

Во время беседы короля с кардиналом вельможные дамы, соблюдая этикет того времени, встали и одна за другой, поклонившись королю, вышли. Королева со своими фрейлинами последовала за ними.

В кабинете осталась только одна королева-мать; за необычной веселостью короля чувствовалась какая-то тайна, которую она решила разведать.

— Кстати, кардинал, — неожиданно сказал Генрих прелату, — что поделывает ваш братец дю Бушаж?

— Не знаю, ваше величество: я очень редко вижу его, — ответил кардинал.

Из глубины кабинета донесся тихий, печальный голос:

— Я здесь, ваше величество.

— А! Это он! — воскликнул Генрих. — Подите сюда, граф, подите сюда!

Молодой человек тотчас повиновался.

— Боже правый! — воскликнул король, в изумлении глядя на него. — Честное слово дворянина, это не человек, а призрак!

— Ваше величество, он много работает, — пролепетал кардинал, сам поражаясь той перемене, которая за одну неделю произошла в лице и осанке его брата.

Действительно, дю Бушаж был бледен, как восковая фигура, а его тело, едва обозначавшееся под шелком и вышивками, и впрямь казалось невещественным, призрачным.

— Подойдите поближе, молодой человек, — приказал король. — Благодарю вас, кардинал, за цитату из Плутарха; обещаю, что в подобных случаях всегда буду прибегать к вашей помощи.

Кардинал понял, что король хочет остаться наедине с его братом, и бесшумно удалился.

Теперь в кабинете не было никого, кроме королевы-матери, д'Эпернона, рассыпавшегося перед ней в любезностях, и дю Бушажа.

У двери стоял Луаньяк, полусолдат-полупридворный, всецело занятый исполнением своих обязанностей.

Король сел, знаком велел дю Бушажу приблизиться и спросил его:

— Граф, почему вы прячетесь за дамами? Неужели вы не знаете, что мне приятно видеть вас?

— Эти милостивые слова — великая честь для меня, государь, — сказал молодой человек, отвешивая поклон.

— Если так, почему же, граф, я с некоторых пор не вижу вас в Лувре?

— Если вы, ваше величество, — сказал Анри дю Бушаж, — не видите меня, то лишь потому, что не изволите хотя бы мельком бросить взгляд в уголок этого покоя, где я всегда нахожусь в положенный час, при вечернем выходе вашего величества. Я никогда не уклонялся от выполнения своих обязанностей — для меня это священный долг!

— Да, твой брат и ты, вы меня любите.

— Государь!

— И я вас тоже люблю. К слову сказать, бедняга Анн прислал мне письмо из Дьеппа. Он утверждает, что есть человек, который еще сильнее сожалел бы о Париже, чем он, и что, будь такой приказ дан тебе, ты умер бы или ослушался меня. Так ли это?

— Государь, ослушаться вас было бы для меня тягостнее смерти, но все же, — молвил молодой человек и, как бы желая скрыть смущение, опустил голову, — но все же я ослушался бы.

Скрестив руки, король внимательно взглянул на дю Бушажа и сказал:

— Вот оно что! Да ты, бедный мой граф, видно, слегка повредился в уме? Расскажи мне, что случилось. Хорошо?

Героическим усилием воли молодой человек заставил себя улыбнуться.

— Такому великому государю, как вы, ваше величество, не пристало выслушивать подобные признания.

— Что ты, что ты, Анри, — возразил король, — говори, рассказывай, этим ты развлечешь меня.

— Государь, — с достоинством ответил молодой человек, — вы ошибаетесь; должен сказать, в моей печали нет ничего, что могло бы развлечь благородное сердце.

— Полно, полно, не сердись, дю Бушаж, — сказал король, взяв его за руку, — я могу оказать тебе помощь, дитя мое. Ты будешь счастлив, или я перестану именоваться королем Франции.

— Счастлив? Я? Увы, государь, это невозможно, — ответил молодой человек с улыбкой, исполненной неизъяснимой горечи.

— Уверяю вас, дю Бушаж, — настойчиво продолжал король, — мое могущество и мое расположение к вам найдут средство против всего, кроме смерти.

— Ваше величество, — воскликнул молодой человек, бросаясь к ногам короля, — не смущайте меня изъявлениями доброты, на которые я не могу должным образом ответить! Моему горю нельзя помочь, ибо в нем единственная моя отрада.

— Дю Бушаж, вы безумец и, помяните мое слово, погубите себя своими несбыточными мечтаниями.

— Я это прекрасно знаю, государь, — спокойно ответил молодой человек.

— Так скажите же наконец, — воскликнул король с раздражением, — чего вы хотите? Жениться или приобрести влияние?

— Ваше величество, я хочу снискать любовь… Вы видите, никто не в силах помочь мне.

— Попытайся, сын мой, попытайся; ты богат, ты молод — какая женщина устоит против тройного очарования: красоты, любви и молодости?

— Сколько людей на моем месте благословляли бы вас, государь! Быть любимым монархом, как ваше величество, — это ведь почти то же, что быть любимым самим богом.

— Вот и отлично; не говори мне ничего, если хочешь ревниво хранить свою тайну: я велю добыть сведения, предпринять некоторые шаги. Ты знаешь, что я сделал для твоего брата? Для тебя я сделаю то же самое: расход в сто тысяч экю меня не смущает.

Дю Бушаж схватил руку короля и прижал ее к своим губам.

— Ваше величество, — воскликнул он, — потребуйте, когда вам будет угодно, мою кровь — и я пролью ее всю, до последней капли в доказательство того, сколь я признателен вам за покровительство, от которого отказываюсь!

Генрих III досадливо повернулся к нему спиной.

— Поистине, — воскликнул он, — эти Жуаезы еще более упрямы, чем Валуа!