Кожа под его губами была нежной, как лепестки первоцвета. Он целовал ее, обводил языком тугие горошины сосков, сжимал округлые полушария груди и погружался в жаркую тьму, рассекаемую горячими искрами магии.

– Рольф…

Голос, такой же нежный и мягкий, как горный цветок, изображаемый на фамильном гербе, будил вихрь эмоций. Звал за собой. Уводил туда, где скрывались тайна и иносказание.

Рольф срывал звук этого голоса с пухлых губ, сцеловывал с них свое имя и с упоением обнимал тонкую талию. А потом спускался ниже, к курчавому треугольнику светлых волос, раскрывал пальцами влажные складки, втягивал в рот набухший бугорок и задыхался от той бури, что поднималась внутри. Горел в огне, утолить который могла только она, его…

– Кронинг! Стоянка десять минут!

Рольф резко открыл глаза и недоуменно нахмурился, в первые секунды не осознав до конца, где он и что тут делает. А потом взгляд остановился на сидящей напротив Софии, и он все вспомнил. Конечно. Поездка в Вакарию.

– Не устали? – Спросил жену, отмечая, что голос звучит хрипло.

Рес… Это все сон виноват. Привидится же такое…

Рольф потер лоб рукой, стремясь стереть мелькающие перед глазами картинки, а память не сдавалась, упорно подсовывая то вид обнаженной груди, то пышные бедра, то узкую щиколотку.

Взгляд сам собой скользнул по ногам Софии и зацепился за тонкую полоску чулок, виднеющуюся над высокими, опушенными мехом ботиками.

– Нет, не устала, – сказала Софи, а он все смотрел, словно завороженный, и никак не мог оторваться.

– Через полчаса приедем, – неизвестно зачем сказал он и наконец отвел глаза.

За окном царила привычная вокзальная суета – носильщики, пассажиры, провожающие и кондукторы. Они напоминали статистов в пьесе, исполняющих давно надоевшие роли.

В ответ на его слова София кивнула и снова погрузилась в книгу, которую читала от самого Бреголя.

Поезд застонал и тронулся с места, колеса монотонно застучали, разбавляя тишину купе и вызывая внутри почти забытое умиротворение, а Рольф смотрел на сидящую напротив девушку и размышлял о том, когда все успело зайти так далеко. Подумать только! До недавнего времени он вообще не поддавался эмоциям, отгородившись ото всех холодом родовой магии, но Софи, с ее обманчиво мягкой внешностью и удивительно твердым характером, умудрялась делать все, чтобы не оставить камня на камне от его равнодушия. Упрямая заноза. Поначалу ее поведение вызывало раздражение, потом злость, дальше ему стало интересно, а совсем недавно он поймал себя на совершенно неуместной симпатии. Еще и сны эти… Что скрывать? Пора признаться – девушка его зацепила. Ему нравилась ее увлеченность любимым, хоть и нелегким, делом. Нравились веселые кудряшки, выбивающиеся из любой, даже самой строгой прически. Нравилось наблюдать за женой, когда та сосредоточенно и четко разбирала медицинские инструменты или, с такой же сосредоточенностью, вымешивала тесто для кексов или готовила жаркое. А еще ему нравилось засыпать и просыпаться с Софи. И это при том, что раньше он всегда предпочитал спать один, и даже после самой бурной ночи норовил уйти до рассвета, чтобы избежать обычной утренней неловкости. Это ночью все кошки серы, а все женщины красавицы, а вот утром, когда безжалостно обнажаются малейшие недостатки… Нет, он был достаточно эстетом для того, чтобы не разрушать иллюзий. С Софией все оказалось иначе. Поначалу Рольф не поверил, что подобное возможно, и решил провести эксперимент. Насколько его хватит? Когда придет привычное раздражение? День? Три? Неделя?

Вот только раздражение так и не пришло. И теперь он каждое утро с какой-то незнакомой жадностью наблюдал, как первые лучи рассвета скользят по нежному лицу. Как алеют пухлые, слегка приоткрытые губы, как щеки окрашиваются едва заметным румянцем, похожим на мягкие разводы акварели. А трепещущие ресницы? Длинные, загнутые, удивительно темные. Он с замиранием сердца ждал, когда они дрогнут и поднимутся, открыв взгляду томные со сна, но удивительно яркие глаза, похожие на овсяное поле, освещенное июньским солнцем.

А дальше… Он и сам не заметил, как завяз в нежной мягкости души, в молодом азарте, что блестел во взгляде жены, и в тех желаниях, что будило присутствие Софи. Да, последние дни выдались для него горькими и сладкими одновременно. Просыпаться, удерживая в объятиях молодую, привлекательную женщину и находя ее губы своими, а потом понимать, что это все, на что ты способен… Каратен ураз! Это оказалось… больно.

И если бы дело было только в физическом влечении и в неспособности его удовлетворить. С каждым днем Рольфу приходилось прикладывать все больше усилий, чтобы сдержать кипящие внутри эмоции, а напускная холодность давалась ему все сложнее. Еще и появившийся на руке жены цветок, как две капли воды похожий на тот, что изображался на древнем гербе его предков – тонкий, но несгибаемый первоцвет, растущий в горах Вакарии. Откуда он взялся?

Ответ, приходящий в голову, совсем не нравился Рольфу. Это было бы слишком… невероятно. И опасно. Хотя, с другой стороны, как еще объяснить все странности, происходящие вокруг него с появлением Софии?

Слишком много вопросов. И Коул ничего толком не сказал, кроме невразумительного: – «Приезжай в Рендолл, Рольф. Все ответы – здесь».

– Конечная! – Послышался спустя какое-то время голос кондуктора, и Рольф отвлекся от размышлений. – Поезд прибыл в Эгерт! Конечная! Маговоз дальше не идет!

Рольф привычно дернулся, собираясь подняться, и тут же сжал зубы, сдерживая ругательство. Рес! Он готов был отдать все богатства Стейнов в обмен на возможность передвигаться без коляски. В памяти всплыл гнусавый голос профессора Редвига. «Понимаете, милорд, у высших магов сила настолько плотно вплетена в функционирование всех систем организма, что без нее нарушается работа практически каждого жизненно важного органа, – объяснял ему Редвиг. – Так что, если мы не сумеем соединить разорванные каналы, которые, опять же, именно из-за неконтролируемого потока силы не дают нам прийти к желаемому результату, то все попытки поставить вас на ноги будут обречены на провал. Но вам не стоит отчаиваться. Вашей родовой силы вполне достаточно для того, чтобы жить, а это, согласитесь, уже немало. Я знал пациента, у которого…» Редвиг тогда продолжал говорить, расписывая прелести существования калеки, но Рольф его уже не слушал. Внутри поднималось злое отчаяние и горечь. Списали, значит? Предлагают сдаться?

Он выгнал всех докторов, и каждый день, сцепив зубы, прокачивал магический резерв, в надежде, что сумеет соединить края разорванных кругов. Правда, результатов не было. Родовая магия, непокорная и опасная, по-прежнему циркулировала по малому внутреннему кругу без сбоев, и для кого-то другого ее было бы вполне достаточно, но для высшего мага, потерявшего возможность управлять своей силой, это казалось всего лишь каплей в море. Действительно, разве можно сравнить тонкий ручеек и могучий бескрайний океан? Высшие маги Дартштейна черпали силу напрямую отовсюду. Сама природа благоволила им, позволяя взять столько, сколько те могли вместить. А теперь сила, к которой он привык с младенчества, и которую воспринимал, как нечто естественное и неотъемлемое, вроде дыхания или самой жизни, вдруг оказалась недоступна, и это вызывало глухую злость.

– Я помогу, – открыв дверцу купе и наклоняясь к нему, чтобы поправить подножки кресла, сказала София, и он невольно задержал дыхание, не желая окунаться в тонкий аромат лимонных кексов, исходящий от девушки, и в то же время стремясь к нему всей душой.

Проклятье! Эта двойственность раздражала. Будоражила кровь. Заставляла чувствовать себя живым и в то же время угнетала. Кому хочется выглядеть беспомощным калекой в глазах красивой женщины?

Раньше, когда он был полон сил, для него не существовало преград в общении с самыми избалованными красавицами столицы. Его любили. Его желали. Перед ним были открыты двери самых известных домов, а на устраиваемые им приемы стремились попасть самые изысканные светские львицы Бреголя. А теперь…